Начало

Середина

Конец

Мирон ИЛЮХИН. ДОМ. Окончание

11.5. Когда Гин позвонил и сказал, что не приедет, Алиса здорово разозлилась. Что за мужик такой противный, думала она, говорила же ему, не езди никуда. Стоило только контроль ослабить и отпустить его от себя подальше, тут же какую-то работу придумал! Что он мне лапшу на уши вешает, вот поеду и проверю, что у него за работа такая. Алису остановили два обстоятельства: во-первых, у нее не осталось денег, ни на такси, ни даже на маршрутку, до которой еще и пешком надо было шлепать минут двадцать. Марьяшка в долг не давала, в этом была и ее сила, и самый ужасный недостаток. Во-вторых, ехать домой, значило практически сдаться на милость родителям. Проскочить незамеченной через двор, кишащий добровольными соглядатаями, не представлялось возможным. И Алиса решила не дергаться – позвоню ему завтра на работу и покажу кузькину мать, ведь обещал же. Что Павел ей обещал, она еще не знала, но знала, что до завтра обязательно придумает.
        К счастью, ничего придумывать не потребовалось – Павел вернулся. Было около 12 ночи, когда затрезвонил телефон. Они с Марьяшкой еще на спали. Меня нет, нервно сказала Алиса, заворожено глядя на надрывающийся аппарат. Не дергайся, усмехнулась Марьяна, поднимая трубку, чай, не первый раз замужем... Да, ало, вас слушают... Кричать не надо, я не глухая... Я понимаю, что Гин... Ну это вопрос сложный... Ты здесь? – спросила она Алису, закрывая ладонью трубку.
        – Пашка что ли? – Алиса даже слегка покраснела. Марьяна кивнула, – спроси, чего хочет.
        – Говорит, что пошел по твоим неверным стопам, и теперь ему негде ночевать, – усмехнулась Марьяна, выслушав Павла.
        – Дай сюда трубку, бессовестная, – Алиса подскочила к телефону. Она собиралась построже поговорить с этим противным мужиком, но услышав его голос, только и пробормотала: "Зачем ты звонишь, заходил бы сразу..."
        Марьяна посмотрела на нее с некоторым недоумением и жалостью, и сказала:
        – Спеклась ты, девка, с такими бурными чувствами даже замуж выходить нельзя, а то будет он на тебе ездить...
        – Не будет, – глупо улыбаясь, ответила Алиса. Марьяна отобрала у нее трубку, положила на место, развернула Алису кругом и, хлопнув по заднице, отправила в спальню: "Иди уж, готовься встречать своего милого."
        Павел явился утомленный и загадочный. В постели он был на редкость ласков, еще более, чем обычно, молчалив и непривычно предприимчив. В ванную они отправились вдвоем и долго плескались в полной темноте. А потом он снова взял ее, и так успешно, что Алиса не почувствовала никаких неудобств, лежа почти целиком в воде и спиной на свалившейся в ванну мыльнице. А потом он сказал, что идет в Дом. Алиса просто не поверила, тем более, что обстановка никак не располагала к таким глупым шуткам. Но когда они вернулись в постель, Павел извиняющимся тоном спросил, чего бы ему одеть попроще.
        – Что значить попроще? – Алиса устроилась в своей любимой позе – калачиком и носом ему в подмышку.
        – Ну не идти же мне в таком виде в Дом. Вид этот у меня единственный, а, следовательно, парадный. А в Доме, судя по всему, мне в президиумах заседать не придется.
        – Ты серьезно? – Алиса выбралась из подмышки, – ты правда что ли в Дом собрался?
        – Правда, правда, – Павел попытался ее обнять, но Алиса решительно отстранилась.
        – Слушай, товарищ Гин, я тебе говорю официально, если у тебя есть хоть малейшая возможность не ходить в Дом, не ходи!
        – Да ты что, мать, сдурела? – он начинал злиться, – ты прямо как маленькая! Это моя работа, понимаешь, работа, мне за это деньги платят. И в конце концов, мне просто интересно. Так что не будем!
        Алиса смотрела на него печально, как на больного ребенка, чей каприз невозможно исполнить. Павел сердито махнул рукой и отвернулся к стене. Полежал с минуту, перевернулся, встретил тот же взгляд, вздохнул:
        – Ну почему ты меня отговариваешь, а? Ты можешь толком объяснить?
        – А сам ты не понимаешь?
        – Нет!
        – Тогда и говорить не о чем!
        – Черт! Черт... Держат меня здесь за идиота. Плохо, что просто некуда больше податься, а так...
        – Паша, Пашенька, милый, ну не сердись, пожалуйста, я же люблю тебя, понимаешь, люблю! А ты сходишь в Дом, и... – и Алиса расплакалась. Павел хотел спросить, что "и", но вместо этого пришлось утешать рыдающую женщину, что, как известно, любому мужику дается с большим трудом. Любит она меня, ишь ты, думал он, прижимая мокрое Алисино лицо к груди, я уж таких слов лет пять как не слыхал... В последнее время все как-то попроще было – раз и в койку. Ну сколько же реветь можно, уже и в пупок затекло...
        А утром, когда Павел ушел в Дом, а Марьяна на работу, сладко спящую Алису разбудил сначала настойчивый длинный звонок, а потом и громкий стук в дверь (вероятно ногой). Она еще толком не проснулась, когда в ее комнату вломились три мужика. Первым был отец. Он откинул плотную штору, залив комнату солнечным светом, подошел к кровати и сдернул с Алисы одеяло. 
         – Эй, – возмущенно сказала она, по обыкновению спавшая голышом, пытаясь прикрыть что-нибудь руками, – полегче при посторонних-то!
        – Ты, тварь гулящая! – сорвался на визг отец и залепил Алисе пощечину, – о стыде вспомнила! Да тебе вообще, по-моему, все равно, перед кем сиськами трясти! 
        – Это по-твоему, – пожала плечами Алиса, подняла руки вверх и томно потянулась, – вот перед вами мне как раз не хотелось бы, но вроде как ваша взяла. 
        Отец вне себя от ярости снова замахнулся, но мужик, стоявший справа, перехватил руку:
        – Арнольд, дружище, не теряй лицо.
        – Ты-то его уже потерял! – рявкнул отец, но руку опустил, и Алиса натянула на себя одеяло. Она опознала незваных гостей. Это были приятели и подельцы отца – следователь военной комендатуры Чечен и водитель спецгаража Мюллер. У Мюллера, придержавшего отца, действительно с лицом было не все в порядке. Вся левая половина его заплыла громадным радужным синяком, прикрыв собой глаз. Чечен выглядел не лучше. Нос у него смотрелся спелым абрикосом, а губы расползлись до негритянских размеров. Отец по сравнению с ними выглядел красавцем. Интересно, кто это их так, развеселилась Алиса, вопреки своему бедственному положению. Она даже улыбнулась. Отец, заметив ее улыбку, плюнул и зло сказал:
        – Одевайся, быстро! На этот раз ты у меня домашним арестом не отделаешься, я тебя, паразитку из Карантина выгоню... – он вышел из комнаты, за ним, слегка потупясь, потопали Чечен с Мюллером.
        Подумаешь, напугал, думала Алиса, не торопясь собираясь. Что толку от этого Карантина, если в Дом не пускают. Я и сама хотела уехать с Пашечкой. Но все-таки ссориться с отцом ей не хотелось. В финансовом отношении она была совершенно несостоятельна. Как это они, интересно, до Марьяшки добрались. Это ведь надо было прочесать всех моих знакомых. И то, небось, кто-нибудь случайно раскололся. Свое знакомство, а тем более дружбу, с Марьяной Марковной Алиса не афишировала. Об этом не знали не только родители, но и знакомые и даже товарищи по борьбе. Товарищи по борьбе очень не любили чего-нибудь не знать, но к ним Алиса относилась пренебрежительно, что тоже естественно не афишировала, зато охотно играла в конспирацию и выполняла несложные поручения, стараясь браться за такие, которые бы не повредили ни ей, ни Карантину. Так что найти ее можно было, только тщательно проверив все связи. У Пашки наверняка в первую очередь побывали... Уж не он ли их так отделал? Драться его Вернивзуб учил так, что аж дым из ушей валил. Домой никакой приходил. Если это он, то можно себе представить, что они сделали, чтобы его так разозлить. Эх, Паша, Паша, с нежностью и грустью подумала она, и зачем тебе этот Дом сдался? Был один нормальный человек на весь Карантин, и тот в Дом пошел. Если конечно, его туда пустят. Ходят в последнее время упорные слухи, что жители Карантина Дому смертельно надоели, и он всех визитеров гоняет, а особо наглых отстреливает. Но военные, чьи тайны в основном были секретом Полишинеля для карантинцев, дело на этот раз поставили круто. Похоже, права была Марьяна, утверждая, что всех борцов военные хорошо знают, но не очень-то трогают – для поддержания равновесия, как в среде рядовых военных, так и в среде рядовых штатских. Поэтому шалости Антивоенного блока для них были только удачным поводом в нужный момент подкрутить гайки.
        В комнату вернулся отец, явно поуспокоившийся. Обнаружив Алису, с задумчивым видом сидевшую на кровати с наполовину одетыми джинсами, он вздохнул и ровно спросил:
        – Ты еще долго копаться будешь? 
        – Сейчас, – буркнула Алиса, – я по команде "подъем" одеваться не обучалась.
        – Вот что, милая моя, я тебе серьезно говорю – из Карантина ты уедешь. Надо тебе в конце концов доучиться. Хоть с 4 курса в нормальный вуз походишь.
        – В гробу я видала... - начала Алиса.
        – Это я тебя скоро в гробу увижу, – отец опять не сдержался, – до чего ж девка бестолковая! Ты все думаешь, что игрушки это. А сама уже давно в черном списке, и если бы не я, не знаю, что с тобой бы сделали! Ты меня прилюдно стукачом называешь, однако, положением своим пользоваться не забываешь. Особо рьяных борцов, между прочим, не только из Карантина высылают, как наша официальная пропаганда говорит. Там, на воле, есть и специальные места, в которых содержаться те, чья психика пострадала от воздействия Дома. Говорят, это воздействие это необратимо. Ты что в психушку хочешь?
        – Ну уж ты скажешь тоже... И черные списки твои – туфта, пугало для маленьких...
        – Да скажу! В 24 часа отсюда выедешь. Кое-что в Карантине действительно туфта, но все можно, в том числе и заговоры устраивать, только до определенного предела. Как только кто-нибудь зарывается и посягает на основы, тут же следуют меры. Причем, очень крутые. Так что поедешь, как миленькая! Мне передачи тебе носить совсем не улыбается.
        – Да одни документы месяц будут оформлять!
        – Я на тебя все документы давным-давно оформил. Осталось только дату, да печать поставить. В связи с выездом на учебу... Так-то.
        Алиса махнула рукой, взяла куртку и встала: "Пойдем что ли. Я смотрю ты меня со всех сторон обложил."
        – Давно уж надо было это сделать... Кстати, кто это у вас такой умелец, что в нашу сеть врезался? Да ладно тебе, не строй из себя Зою Космодемьянскую! Судя по почерку программы – это Крис. Правильно?
        Алиса обречено кивнула. 
        – Кстати, его арестовали.
        – За что?!
        – Он активно действующий член террористической бандгруппировки "Антивоенный блок". Знакома тебе такая? Так вот он, думаю, одной высылкой не отделается.
        – Ну папа...
        – Что папа! Раньше надо было думать! Кто такой этот Крис? Хлыщ бестолковый и наглый, даром, что в программировании рубит. Он тоже на краю оказался, хотя и подальше от обрыва, чем ты!
        – Интересно, что же я такого сделала, что...
        – А тебе лучше и не знать, бестолочь ты моя единокровная. Поэтому должен был я кого-то сдать вместо тебя. Других, между прочим, не брали. Да и нет у меня возможности спасать всех, с кем ты спишь.
        – Дурак ты, – непочтительно, но мирно отозвалась Алиса, – я уже давно сплю только с одним человеком. Если тебя, конечно, это интересует...
        – Вот как раз с ним-то тебе и было противопоказано! Если хочешь знать... Да уж попадется он мне, – мрачно ответил отец, почему-то оборвав себя на полуслове. Алиса не заметила этого, так как обрадовалась. До Пашки они либо не добрались, либо подкопаться к нему не с чем. И то хлеб.

11.6. Старшина Вернивзуб лежал в кустах и должной твердости духа не чувствовал. Этому виной было не опасное предприятие, в которое он совершенно неожиданно для себя ввязался, а лежащая рядом, невидимая в кромешной тьме, но прекрасно обоняемая из-за тонкого, но очень настойчивого запаха шанели Дина Стокволл. Присутствие этой женщины сильно отвлекало старшину от дела, требовавшего полной концентрации внимания. Кроме того, он подозревал о возможных больших неприятностях, ожидающих его в случае неудачи. Только такой твердокаменный и искусный вояка, как он, мог поддаться на женский каприз и нарушить по крайней мере 4 секретных инструкции, определяющие правила поведения бойца отряда спецдесанта при ОДОД. За нелегальный поход в Дом всегда карали безжалостно. Тем более, что в принципе можно было сходить туда вполне официально. В связи с создавшимся положением, "Правила посещения Дома" резко ужесточили, хотя и без них в Дом попасть было невозможно. Незваные гости ему (Дому) явно осточертели.
        Старшина Дом хорошо знал, любил, и, надо признать, тот отвечал ему взаимностью. Но в последнее время и старшина перестал ходить в Дом, хотя, скорее всего препятствий у него не возникло бы. Однако, Вернивзуб свято чтил армейские правила, одно из которых гласило: "Не высовывайся!", и он не высовывался. Дом начал ограничивать доступ в себя постепенно, ненавязчиво, поэтому тревогу в ОДОД подняли не сразу. А Вернивзуб ходил в Дом без проблем, даже когда большинство остальных Дом гнал в три шеи, обходясь, правда, без стрельбы и поэтому без особой огласки. Огласка случилась чуть позже, когда старшине подсунули Гина для тренажа, и Вернивзубу целую неделю было не до Дома. Потом началась стрельба, и старшина, как и все спецдесантники, побывал около Дома, готовясь к штурму. Тогда же, будучи в ночном дозоре, он проверил, как относится к нему Дом. Дом отнесся к нему лояльно. Вернивзубу почему-то очень не хотелось, чтобы о его полюбовных отношениях с Домом знал кто-нибудь еще. Поэтому, во время осмотра по методике Бартоломью на предмет возможности допуска в Дом, он положил тонкие резиновые прокладки на контакты, за которые брались руками. Сделал это старшина чисто интуитивно, но оказалось, что попал в точку. Прибор, каким бы он не был хитрым, нуждался-таки в естественном доступе информации. 
        Официально за последнее время в Дом вошли только Гин и его проводница. На самом деле старшина подозревал еще трех человек, посещавших Дом после начала стрельбы. Эти посетители ходили в Дом очень лихо. Их никак не могли взять. А может быть и не хотели, распуская за счет этого слухи о неких туристах, беспрепятственно посещающих Дом. Какими принципами руководствовался Дом при отборе посетителей, Вернивзуб не понимал, да и не очень-то стремился, хотя и испытывал нечто похоже на ревность. Вообще Дом с его неожиданно проявившемся строптивым характером окончательно стал субъектом большой политики, разобраться в которой маленьким людям было не дано. 
        На реке кто-то заскрипел веслами, и из Дома тут же вылетела трассирующая очередь. Двое, плывших на лодке, сначала залегли, а потом, шустро развернувшись, погребли к противоположному берегу Шкуррки. Люди опять пытались войти в Дом, но Дом бдил. Дина едва пошевелилась, и у старшины занялся дух от ее духов. Вот цаца, с восхищением и досадой подумал Вернивзуб. Впрочем, досадовал он скорее на самого себя за то, что так легко поддался уговорам Дины. Прошло менее четырех часов с того момента, как он зашел к ней по ее просьбе, до того момента, когда они улеглись на успевшую остыть землю в 100 метрах от Дома. За это время старшина дал себя уговорить, собрался сам и собрал Дину, что было гораздо сложнее, и вывел ее и себя на передовые рубежи.
        – Одно условие, – сказал он ей перед выходом, – никакой самодеятельности и болтовни, полное и беспрекословное подчинение, и заранее простите, если буду вынужден употребить резкое слово или произвести грубые действия. 
        – Ладно, ладно, – торопливо кивнула Дина.
        – Не "ладно, ладно", а "так точно, товарищ старшина!"...
        – Я, между прочим, капитан, - робко возразила Дина.
        – Вы в своем клистирном ведомстве капитан, а около Дома – салага!
        – Но...
        – Напоминаю условие...
        – Так точно, так точно, – замахала на него руками Дина. Но когда они выходили из квартиры, не удержалась и тихонько пробормотала, – какие все-таки мужики зануды.
        – Что? – повернулся к ней Вернивзуб.
        – Спина, говорю, у вас широкая, прямо, как у Шварценеггера.
        Лежали они здесь уже больше, чем собирались в поход. Дина несколько раз шевелилась, но старшина властно клал ей на спину руку, и она затихала. Вообще-то, ему хотелось, чтобы она шевелилась почаще, чтобы еще и еще раз дотрагиваться до нее. Даже через теплую куртку и толстый свитер ему было приятно ощущать подрагивание ее тела. А Дина, тем временем, с благодарностью думала о том, что старшина все-таки заставил ее так тепло одеться. Бог знает, что бы она могла простудить, лежа на холодной земле так долго. И еще она очень хотела спросить, сколько им еще тут загорать – с непривычки лежать практически неподвижно было очень тяжко. Но она вспоминала про условия Вернивзуба и терпела. 
        А старшина все никак не мог выбрать момент для броска. Было, правда, две возможности, но обе они были для него, но никак не для Дины. Он, придерживая ее, даже удивлялся, насколько послушно и терпеливо она себя ведет. Ведь предлагал же ей сходить самому, думал он, тараща глаза на Дом, тем более, что все равно шансы найти этих козлов в Доме совершенно мизерны. Под козлами он имел ввиду Гина и Вилланен. Ведь Дина в Доме-то была раз-два и обчелся, да и незачем ей было чаще ходить, находясь на содержании у Крапивы. А коли так, то она имеет смутное представление, что такое на самом деле Дом, насколько он сложен и непредсказуем внутри. Ровно на столько же, насколько незатейлив снаружи. Вполне понятно, почему ей захотелось пойти вместе с ним. Небось она считает Дом не совсем тривиальным, но вполне неисчерпаемым источником благополучия военных и особо доверенных штатских, да агрегатом исполнения дефицитных желаний. Это и раньше-то не так было, а теперь и подавно. Вот как шуганет ее Домик из пулемета да по ногам, и меня вместе с ней не пожалеет, вот тогда уж мы попляшем. А потом – трибунал и хорошо, если высылка... Ходила бы себе раньше, нет сейчас понесло – на свою зад... голову приключений искать. Старшина даже думать не хотел о Дине плохо. Около Дома загремела автоматами и затопала сапогами смена патрулей. Дина под шумок пододвинулась к Вернивзубу вплотную и, щекоча лицо волосами, едва слышно зашептала ему на ухо:
        – Навязалась я тебе на шею, дура этакая... Без меня ты бы уже раза два обернулся.
        У старшины от ее обращения на "ты", от касания глубоко спрятанного под одеждой плеча, от жаркого дыхания и от аромата духов сердце совершило путешествие до пяток и обратно, и он едва не прозевал момент. То, чего долго ждешь, всегда наступает внезапно. Прожекторы уехали куда-то вправо, создав темную полосу вдоль кустов. Оглушительно взревел танковый мотор. Мимо них, бряцая оружием и тяжело дыша, пробежали патрульные. Прострекотала автоматная очередь. Старшина вскочил, дернув Дину за руку. Она охнула, но старательно и молча побежала вслед за Вернивзубом. Они мчались вдоль кустов, подсвечивая себе под ноги фонариками. Вернее, мчалась только Дина, с ужасом глядя на светлое пятно от фонаря и удивляясь, как она до сих пор не навернулась и не сломала себе шею. Старшина тащил ее на буксире за свободную от фонарика руку и физически ощущал, как истекает отпущенный им лимит времени. Но получилось все гораздо хуже. Дина все-таки упала. Как водится, на абсолютно ровном месте. Просто ноги заплелись от чересчур быстрого темпа. Она вскрикнула, выпустила из рук фонарик и чуть не свалила старшину. Фонарик покатился, бросая по сторонам желтые зайчики. Сначала один, а потом и все остальные прожектора метнулись в их сторону и залили все пространство вокруг нестерпимо ярким светом. Голос, усиленный мегафоном, заорал: «Ложись на землю лицом вниз, руки за голову! Ты арестован!»
        Дина сидела на земле на самой границе света и тьмы, беспомощно прикрывая глаза рукой. Старшина заслонил ее от линии огня и сквозь зубы прошипел:
        – Беги к Дому, быстро, они тебя пока не видят. Я прикрою.
        До Дома было меньше 40 метров. Дина на четвереньках быстро, быстро, прямо как таракан, поползла к Дому. Вернивзуб, подняв руки, сделал несколько шагов в сторону прожекторов. 
        – Ну ложись, ложись, – вполне добродушно сказал мегафон, и руки за голову, мы уж как-нибудь сами... Эй, там, – снова заорал мегафон, – он не один! Стой, стрелять будем! 
        Старшина повернулся. Дина, выбравшись на асфальтовое кольцо, окружавшее Дом, поднялась на ноги и побежала. Она бежала слишком медленно, чисто по-женски отбрасывая ноги в стороны, да еще и по прямой. Старшина метнулся влево – влево сложней двигать автомат, и тремя скачками почти достал ее, когда голос в мегафон скомандовал "огонь по ногам". Дина словно споткнулась о натянутую на уровне колен веревку. Старшина в броске успел подхватить ее на руки, проехавшись на коленях по асфальту. С ней на руках бежать было потяжелее, но все-таки безопасней для них обоих. И тем не менее в Дину попали еще два раза. Старшина казался заговоренным. 
        – Уходят! – надрывался мегафон, – уходят, сучьи потрохи! Стрелять разучились, пиздюки толстожопые! Стрелять на поражение, недоноски!
        Пули станкового пулемета вышибли куски бетона из стены Дома. Старшина последний раз напрягся и, мысленно перекрестившись, прыгнул на подоконник. Он успел услышать, как захлебнулся мегафон. Это из верхних окон Дома грянул мощный и прицельный залп, который отправил на тот свет полроты поднятых по тревоге автоматчиков и поджег танк, с которого орал мегафон и стрелял пулемет.

11.7. Павел выбрался из окна Дома, стараясь как можно меньше шуметь. Дом и окружающее его пространство были залиты ярким светом прожекторов. Они сильно слепили глаза. Он на фоне стены Дома должен был выглядеть, как распятый, однако, все было тихо. Ну надо же, подумал Павел, все законы физики неверны. Он направился прямо к КПП, прикрывая от света глаза, и прошел буквально в двух шагах от танкового старлея, курившего около своего железного монстра. Старлей так внимательно смотрел сквозь него, что Павел невольно поежился. Тем не менее, его увидели. Увидели на экране радара. К счастью для Гина, дежурный сержант не был из числа тех, кого натаскивал лично он для слежения за Домом. Поэтому дежурный даже не сразу заметил возникшую на экране неясную тень. Дом радаром вообще не воспринимался – так, пустое место, формально отмеченное прямоугольником. Дежурный еще не меньше минуты соображал, что же это такое он видит и что ему, собственно, делать. Объект был не идентифицированный, хотя в целом похожий на человека. Пока дежурный чухался, не идентифицированный объект прогулялся по радиусу экрана и исчез. Сержант спохватился и вызвал по видеофону подполковника Элуса, возглавлявшего группу наблюдения и по сути координировавшего осаду Дома. Подполковник не смог добиться от своего подчиненного ничего путного и пообещал придти разобраться, а заодно и оторвать лопуху яйца. Элус, после того, как Дом впервые открыл огонь по людям, уже два дня жил прямо здесь, в штабе ОДОД. Его комната находилась всего лишь тремя этажами ниже, и к тому же он воспользовался лифтом, но потратил почти десять минут, чтобы доковылять до наблюдательного поста. Проклятая рана в бедре все еще изрядно его беспокоила, особенно во время ходьбы. 
        Подполковник вызвал память радара, расшифровал ее, несколько раз просмотрел движение тени, открыл было рот, собираясь как следует приложить дежурного, но не нашел подходящих слов. Поэтому он просто поднял тревогу – из Дома вышел человек.
        – Куда вы, ёбари безглазые, смотрите! – спустя пять минут орал он на командира дежурного батальона, – видно, у вас глаза окончательно на жопу съехали, только не пойму от чего – пьянства, блядства, испуга или безделья! Или вы там просто спите?.. – ранение и повышение в чине и должности повлияли на Элуса отрицательно, он стал груб, криклив и неинтеллигентен.
        – Не было там никого, товарищ подполковник, – оправдывался майор, с трудом подбирая цензурные выражения, – мои ребята начеку, да и сам я последний час непосредственно на позиции. Ведь еще и теленаблюдение ведется, можете сами проверить, все записано.
        Подполковник проверил и озадачился. В момент фиксации тени человека радаром никто из Дома ни в указанном секторе, ни по всему периметру Дома не выходил. Зато, как только Элусу надоело просматривать видеозапись всех четырех камер, снимающих Дом, и проверять качество работы приборов, и он переключился на прямую телетрансляцию, из Дома вышел еще один человек. Вернее, не вышел, а выпрыгнул со стороны болота и в отличие от первого визитера был прекрасно виден и невооруженным глазом. Дальше события по телевизору смотрелись, как настоящий боевик. К тому же майор, дисциплинированно стоявший все это время за спиной Элуса и беззвучно шептавший ему в спину ругательства, среди которых по движению губ легко можно было разобрать "щенок", "недоносок", "козел вонючий" и "ёб твою мать", вдруг истошно заорал подполковнику прямо в ухо:
        – Огонь! Огонь, паскуды, мерзавцы, сучьи дети, хуеплеты ебучие! Хоть сейчас это падло в решето превратите! – в силе и страсти обращения к подчиненным майор не уступал своему непосредственному начальнику. Впрочем, крик его был абсолютно бесполезен в изолированном от внешнего мира помещении наблюдательного поста. Зато Элус едва не оглох на одно ухо, а ротозей-наблюдатель, сунувшийся в этот момент поближе к телевизору – на два. Однако, стрелять по новому выходцу из Дома могли только моряки, сухопутному майору не подчинявшиеся и вдобавок прямо его игнорировавшие. Тем не менее, стрелять они начали, но визитер был стреляным волком, – появившись из Дома, он легко форсировал непролазную топь, двумя скачками добрался до обрыва и сиганул в Шкуррку. 
        – А-а, – застонал майор, хватаясь за голову. Элус включил видеофон и, судорожно тыкая мимо нужных кнопок, набирал номер вертолетной эскадрильи. Разглядеть на бликующей реке голову плывущего террориста было очень сложно, к тому же полпути он проделал под водой. Камера с хорошим увеличением показала, как миновав за полторы минуты сотню метров, отделявшую его от торпедного катера, незваный гость обезьяной вскарабкался на казалось бы абсолютно гладкий борт корабля. Оказавшись на палубе, он тоже не растерялся. Сначала спрятался от выстрелов за шлюпкой, потом непостижимым прыжком перемахнул через нее, сметя по дороге двух моряков, и бросился к маленькому палубному вертолету, больше похожему на стрекозу. Стрелять теперь по хулигану могли только с катера. И стреляли. Но не попадали. Уложив еще двоих и прихватив по дороге автомат, гость легко прорвался к вертолету и моментально поднял его в воздух в крутом вираже. Как же, инструкция требовала держать всю технику в состоянии полной боевой готовности, и гость, похоже, это прекрасно знал. Вертолётик взмыл над рекой и на предельно малой высоте, буквально петляя между деревьями, скрылся по направлению к Шкуррвиллю.
        Элус безнадежно махнул рукой и ответил командиру вертолётчиков: 
        – Да попробуйте, ради бога, я разве возражаю? Я только рад буду, но думаю, вы физически не успеете его перехватить. Он сейчас отлетит немного и бросит вертолет в лесу. Я отдам приказ перекрыть возможные его пути, но ведь это же Вернивзуб вернулся – по почерку видно, больше некому. Он от любой военной облавы уйдет, спецдесантников просто не хватит, чтобы его в дороге перехватить, а в Шкуррвилле спрятаться достаточно легко. Тем более ему – он все ходы-выходы знает. Не бросать же всю армию на поимку одного человека.
        Положив трубку, Элус повернулся к майору: – Вы свободны... Да не огорчайся ты так. В Дом он вошел не в твою смену, иначе бы ты здесь не стоял, а лежал бы в стандартной, хоть и не в братской могилке. Вышел и облапошил опять же не тебя – моряков. И ловить его не тебе. И вообще рекомендую с этим парнем отношения не портить – он ведь терминатор, хотя и из плоти и крови...

11.8. За тот час, что был у Павла в запасе до выхода Вернивзуба, он быстрым, но в общем-то спокойным шагом, преодолел расстояние от Дома до Воли-и-Разума. Он еще не представлял толком, где он будет искать Алису, если ее не окажется ни дома, ни у Марьяны. А ведь до Марьяны еще и добраться надо было.  Он прошел через двор детского сада и, выходя из него, забыл придержать калитку. Она хлопнула, и тут же из-за кустов повыскакивали какие-то люди с автоматами наперевес и дружно закричали: "Руки вверх!". Павел выскочил на улицу и, подняв руки вверх, побежал зигзагами, как учили. Люди с автоматами были настроены решительно и тут же начали стрелять. Только после этого Гин опомнился, остановился, зачем-то спрятавшись за фонарный столб, опустил руки и, присев, осторожно из-за него выглянул. Несколько человек, остановившись под фонарем, прекратили стрелять и только водили по сторонам своими пушками, видимо считая, что беглец залег куда-то в кусты, росшие по обочине улицы. Павел обругал себя последними словами и дальше пошел на цыпочках. Сбитые с толку автоматчики прочесывали кусты. Гин, на всякий случай сделав крюк на целый квартал, наконец повернул к своему дому. Опять началась стрельба, на этот раз где-то далеко. Павел пошел быстрее, почти побежал. В поселке было полно вооруженных людей и поэтому он, наученный горьким опытом, старался не производить лишних звуков. Совершенно невидимый, он, тем не менее, был прекрасно слышен. Окончательно оправившись от испуга, он не удержался и немножко пошалил, отвесив изрядного пендаля толстому лейтенанту, начальнику одного из патрулей. Лейтенант мочился на чью-то неосмотрительно оставленную на проезжей части машину. Шуму было много, правда, обошлось без стрельбы.
        В двух окнах Алисиной квартиры горел свет. Павлу даже показалось, что он увидел ее силуэт. Подумав, он дошел до ближайшей телефонной будки, стоявшей около соседнего подъезда, и набрал номер. Ему сразу не понравился легкий щелчок, прозвучавший в трубке после набора номера, и появившееся вслед за этим легкое потрескивание. Тем не менее, он дождался, когда абонент снимет трубку, и негромким, но очень убедительным голосом попросил позвать Арнольда Артуровича.
        – Его нет и сегодня не будет, – ответили ему. Он быстро положил трубку и задумался. У Алисы и у ее матери по телефону были очень похожие голоса, поэтому, кто ему ответил, Павел так и не понял. Впрочем, отсутствие папаши Арнольда все равно сильно облегчало дело. Он уже протянул руку, что бы открыть дверь будки, как увидел трех человек в штатском, бегущих прямо к нему. На этот раз у него хватило ума не дергаться. Штатские, одетые в одинаковые темные плащи, мельком глянули в пустую будку и побежали дальше, в следующий подъезд. Гин, стараясь не очень топать, направился за ними. Штатские, не особенно скрываясь, энергично взобрались на четвертый этаж и всеми возможными способами дали понять, что хотят попасть в Алисину квартиру.
        – Кто там? – спросил из-за дверей испуганный женский голос.
        – Откройте, полиция! – ответил один из трех.
        – Вестергаук, ты что ли? – не поверил голос.
        – Я, я, – находчиво сказал один из трех, видимо, надеясь, что дверь ломать не придется. 
        – Не мог до утра подождать что ли, кобель несчастный! Напугал ведь... Подожди, не рвись, сейчас открою, – Павел понял, что это Алисина мама. Штатские ворвались в квартиру, оттеснив взвизгнувшую хозяйку. Гин подбежал к двери. Ее захлопнули, едва не прищемив ему нос. Впрочем, и через дверь все было хорошо слышно.
        – Кто это был?
        – Откуда я знаю, он не представлялся! Хотя голос знакомый...
        – Мы же вас предупреждали, чтобы вы беседовали не менее трех минут!
        – Но он сам трубку положил!
        – Почему вы ему тогда сказали, что Арнольда нет и не будет, а? Мы же вас предупреждали...
        – Но... – голос Алисиной мамы сорвался.
        – Похоже, вы думаете, что мы шутим. Извините, конечно, но мы же вас предупреждали...
        Павел не стал ждать, что еще скажут предупредительные,  и толкнул дверь, она оказалась заперта. Тогда он нажал звонок. В квартире моментально все стихло, затем раздались невнятные шорохи и едва слышное бубнение. Он еще раз позвонил.
        – Кто... Кто там? – спросила Алисина мама.
        – Свои, – ответил Павел, изготовившись.
        После некоторой паузы, явно потребовавшейся для короткого совещания, дверь открылась снова.
        – Ой, – сказала мама, – никого нет...
        Этих выскочило двое. Один остался прикрывать их из квартиры. Того, который остановился перед лестницей вниз, Павел отправил по этому направлению ударом ноги в поясницу. Того, который побежал наверх, он оставил жить. Временно. Тот, который остался в квартире, услышав шум падающего тела, решил, что гостя уже взяли, и попытался выскочить на площадку. Павел встретил его прямой в челюсть. Оставшийся на ногах очумело вертел головой и пистолетом, наблюдая за казалось бы не спровоцированными, но очень эффектными падениями своих коллег. Павел подкрался к нему, выдернул пистолет и не очень сильно треснул ему по уху. Из уха потекла кровь. "Пошел вон, – сказал Гин в пострадавшее ухо и поводил пистолетом около еще целого носа, – и тихо, чтобы я тебя не слышал". Икая от ужаса, последний штатский бросился вон, но на следующей площадке зацепился за лежавшего коллегу, приложился другим ухом о перила и затих.
        – О, Господи, – сказал Павел, обнаружив еще одну жертву – от всего пережитого и увиденного Алисина мама упала в обморок.
        – Я сама ничего не понимаю! Но, говорят, какая-то сволочь из вояк сдала гражданскому комитету все агентуру, – спустя пять минут, придя в себя, рассказывала она Павлу, ставшему по этому случаю видимым.
        – Какую агентуру? Когда?
        – Сегодня утром. Понимаешь, Арнольд оказался меж трех огней. Ведь он, как я думаю, работал от Центра, а таких тут особенно не любят. Ни штатские, ни военные. Особенно в последнее время.
        – А эти кто были?
        – Сказали, что представляют Гражданский комитет, но от них за версту портянками воняет.
        – И чего хотели от вас?
        – Вывалили весь компромат, что на меня имели, и предложили сообщать, если будут какие-нибудь сведения об Арнольде и Алисе. Господи, – всхлипнула она, – они говорят, что Алиса была в этом комитете, а потом заложила всех Арнольду и теперь пытается скрыться из Карантина. Бред какой-то! Она же девчонка совсем. Ей же было интересно в конспирацию поиграть...
        – Так где они сейчас-то?
        – Должны были сегодня уехать ночным экспрессом в Грызубск. А теперь я ничего не знаю, ничего не знаю...
        – А когда отправляется ночной экспресс?
        – Вот-вот уже, – она посмотрела на часы и виновато добавила, – 15 минут назад отправился. Но не знаю, выберутся ли они...
        – Да... – сказал Павел, чувствуя огромную усталость, – теперь мне спешить некуда... Вам есть, где пересидеть, пока эта буча не уляжется? Давайте, я вас отсюда выведу. 
        – Есть... Нет, – замахала она руками, – никуда я отсюда не пойду. Я смотрю, ты парень не промах, трех профессионалов уложил, так что не пропадешь, а я им в случае чего правду скажу: мол, приходил такой-то, искал Алису по своим молодым делам, а почему в драку ввязался... – она осеклась, – подожди-ка, милый друг... Ведь ты же в Дом ушел и не вернулся...
        – Ну почему же не вернулся? – усмехнулся Гин, прощаясь, – вот он я...
        Никого из поверженных врагов в подъезде уже не было. Они убрались восвояси своим ходом, наследив кровью по всем лестницам. Ну слава Богу, подумал Павел, хоть без трупов обошлось. Тем не менее, на улицу он вышел, соблюдая меры предосторожности. Но и там все было спокойно. Он брел, не торопясь и вроде придерживаясь направления на Шкуррвилль. Если они все-таки уехали, то дело – вообще труба. Вся затея с Домом накрывается. Если разыскивать Алису, то опять в Карантин проникнуть будет невозможно и уж тем более попасть в Дом. Если они не уехали, то не уедут еще долго, поэтому лучше всего сейчас отдохнуть, да только негде. Весь их дом под колпаком, Марьяна неизвестно примет ли, да и далеко до нее топать, не идти же к Элусу в гости. Хотя тот и зазывал как-то. 
        Мелькала предательская мыслишка – бросить все и, пользуясь невидимостью, выбраться зайцем на поезде за Карантин. Забыть всю эту фантасмагорию и вернуться в ставший родным Богородицк. Клепать себе потихонечку диссертацию, не вспоминая про Дом, где материала чуть ли не на докторскую. Девчонку себе в жены подобрать. Что на Алисе свет клином сошелся, что ли? Вон Маришка из группы Чугуева очень даже ничего. Правда, говорят, хахаль у нее есть, ну да это не беда. Она иной раз так на меня поглядывает, что отбить ее особого труда не составит. Вот только с Ольгой она хорошо знакома – это минус. А еще Сабина есть. Блядь, конечно. Но ведь молодая, глядишь, перебесится. А не перебесится, так и хрен с ней. В конце концов у меня есть верный Топтун. Терпит все мои выкрутасы, ждет, надеется. Вот только умна – не по годам. Я с такими плохо уживаюсь. Начинаю через некоторое время доказывать, что как бы не умна была женщина, все равно, по сравнению со мной – дура-баба... 
        Павел спохватился. Он собирался идти в Шкуррвилль, а потихоньку все забирал и забирал в сторону Дома. А ведь около Дома стреляли, правда, теперь уже довольно вяло. Зато поднялся изрядный шум в генеральском районе Воли-и-Разума. Генералы в поселке вообще-то не жили, предпочитая Шкуррвилль, здесь у них были только дачи – подальше от Дома, вдоль берегов Шкуррки. Вот там и стреляли. 

11.9. Кое в чем Алиса все же оказалась права. Не то что в 24 часа, но даже и за трое суток отцу не удалось оформить два пропуска на выезд из Карантина. Тем более, что один из них был бессрочный. Отец удивлялся и нервничал, а Алиса хихикала и говорила: "Мы же вас предупреждали!" Как ни странно, все эти три дня она имела полную свободу – на домашний арест ее не посадили и телефон не отключили. Естественно, что уже на следующее утро она сбежала к Марьяне, но вернулась несолоно хлебавши. У коттеджа ее встретили двое бойцов с автоматами и посоветовали сюда больше не соваться. 
        – А где хозяйка-то? – возмущенно спросила Алиса, после короткого скандала вытесненная со двора на улицу.
        – В кутузке хозяйка, а дом опечатан, а если будешь рваться во двор, толкаться и говорить гадости, то отправишься следом, – ответили ей. 
        В кутузку, что не говори, ей не хотелось, поэтому она отправилась к Павлу. Того тоже дома не оказалось. Днем он сроду дома не бывает, работает все, сделала вывод Алиса и вернулась домой. Из дома она принялась названивать по разным адресам. Из семи номеров, набранных ею, четыре не отвечали, по двум незнакомые голоса сообщили, что искомые абоненты срочно отправились в командировки, а при последней попытке чей-то бархатный баритон ласково ей посоветовал:
        – Алисочка, родная, не суетитесь и не светитесь, вы же своими звонками остатки "Антивоенного блока" перезакладываете. 
        Это были вилы – ее обложили со всех сторон. Попытка устроить сцену отцу кончилась тем, что тот, зевая, сказал: "A Гин твой ушел в Дом и не вернулся..." Вот тут-то Aлисa окончательно впала в депрессию. Она, правда, звонила Пaшке каждые три часа весь вечер и следующих полдня. Потом пришел отец и уверил ее, что как только товарищ командированный ученый Павел Гин вернется, он тут же поставит ее в известность, но лично он не уверен в том, что вышепоименованный товарищ вернется до их отъезда и вернется ли вообще. Алиса ночью тихо плакала в подушку. Такого с ней еще не бывало. Как правило, мужчины проходили мимо её души и тела, не оставляя сколь-нибудь заметного следа. Она легко сходилась с ними и так же легко их отшивала. Для настойчивых у нее всегда был припасен баллончик со слезоточивым газом, а для особо настойчивых – большой друг отца, бравый полицейский Чечен. Он вручил ей миниатюрную суперрадиоточку. Достаточно было нажать голубым камешком красивого колечка на любой подвернувшийся предмет, как на центральном пульте полиции загорался огонек, сопровождавшийся не очень громким, но очень назойливым писком. Элементарный пеленгатор приводил наряд полиции туда, где кто-либо посягал на честь Алисы. Конечно, если бы ее сразу лишали сознания, то можно было с ней что-нибудь успеть сделать, но никто до этого не додумывался, и Алисе достаточно было немного потянуть время, даже демонстрируя полное и безоговорочное согласие, как являлись люди в синих мундирах и забирали прелюбодеев с собой. Что с ними становилось потом, Алиса не интересовалась, но метод действовал безотказно. 
        А с Пашкой все было наперекосяк – невинная ночная шалость обернулась легким интересом, переросшим сначала в увлечение, а потом и в любовь. Такого она не испытывала даже тогда, когда на нее, молодую да раннюю восьмиклассницу, обратил внимание супермен-выпускник, по которому сохла едва ли не половина девчонок в школе. Алиса не была исключением и естественно оказалась на седьмом небе от счастья и у него в постели. А потом все угасло как-то само собой. Они в принципе остались, если не друзьями, то хорошими знакомыми. А с Пашкой она не хотела становиться друзьями и тем более хорошими знакомыми. Она полагала, что с ним они могут стать только смертельными врагами. Особенно в том случае, если он позволит себе... Дальше она даже думать боялась. Ей казалось, что в 21 год рано думать о замужестве, но этот барбос что-то сломал в ее закаленном организме, и то, о чем она боялась думать, было элементарным желанием поиметь младшего научного сотрудника со смешной зарплатой и туманными перспективами в качестве мужа. Она надеялась перетащить Гина в Карантин, а если бы тот уперся, то можно было смело соглашаться на предложение отца выехать отсюда. Алиса обычно добивалась того, чего хотела, но в данном случае ситуация самым наглым образом вышла из-под ее контроля. Дом взбунтовался, отец поспешил с оргвыводами, а милый Пашечка вон чего удумал – мало того, что он вошел в Дом, он еще оттуда и не вернулся. 
        Об этом предпочитали не говорить вслух, но такое случалось и раньше. Правда, чаще всего компетентным органам каким-то образом становились известны намерения злоумышленников (возможно, не без помощи Дома), и большинство побегов предотвращалось. Но находились умельцы, добивавшиеся-таки своего. Она знала – это было одним из секретов Полишинеля, что ни один визит в Дом не длится больше суток. Люди, побывавшие там, рассказывали, что проводили в Доме годы, но ровно через сутки по шкуррвилльскому времени они прибывали обратно. Кроме, разумеется, тех, кого Дом оставлял у себя навсегда. Далеко не все те, кто возвращался, хотел этого, у таких случались и истерики, и крыша ехала, и выбрасывал их Дом побитыми да пострелянными. Чтобы там не говорили, у Дома был крутой нрав. Прошло почти трое суток со времени входа Павла Гина в Дом, а, значит, никаких надежд на его возвращение не осталось. 
        Казалось бы, для нее в таком положении выезд из Карантина был оптимальным исходом, и где-то подспудно она теперь этого хотела. На четвертый день отец вернулся рано, веселый и довольный, и, улыбаясь, сказал:
        – Ну слава Богу, кончились наши мытарства! Собирайся, милая моя, наш поезд сегодня в полчетвертого ночи. Поедем, Алисочка, к бабке с дедом. Мои родители, конечно не таких строгих правил, как мамины (он выразительно посмотрел на жену, крутившуюся тут же), но за тобой присмотрят в лучшем виде...
        Алиса тут же взбеленилась, швырнула на пол чашку, которая, как назло, не разбилась, и заявила:
        – Хоть стреляйте, сама не двинусь! Хочешь, тащи на вокзал на себе. Я вот сейчас еще и догола разденусь... – и не откладывая намеченного в долгий ящик, отправилась к себе в комнату. От депрессии у нее не осталось и следа. Наоборот ей хотелось рвать и метать, но ничего малоценного в ее комнате, что бы можно было безболезненно порвать и пометать, не было. Больше всего она злилась на Павла. Конечно, думала она, такого идеалиста, как этот сукин сын, Дом исторгать из себя не будет. Он его примет с распростертыми объятиями. А те, кого Дом так принимает, вряд сами попрутся обратно, в наш сумасшедший, занюханный, замороченный мирок. Она злилась настолько сильно, что забыла воплотить в реальность свою угрозу и хлопнулась на кушетку, не раздевшись. Скрипнула дверь, вошел отец. Судя по его виду, он хотел поговорить с ней по душам. Алиса этого не хотела, она по-прежнему хотела рвать и метать. От греха подальше она перевернулась на живот и для пущей важности заткнула уши. Отец посидел рядом минут десять и ушел, даже не дотронувшись до нее. Алиса расплакалась, насквозь промочив подушку. 
        А потом зазвонил телефон. Алиса приподняла голову и, прислушавшись, перестала всхлипывать. Это был не Павел, но тем не менее, что-то произошло. В комнату опять вбежал отец, на ходу надевая на себя кобуру и засовывая в нее пистолет.
        – Что случилось? – испуганно спросила Алиса.
        – Быстро, – сказал отец, буквально сдергивая Алису с кушетки, – у нас есть еще минут десять.
        – Да что случилось-то? – капризно повторила Алиса, тем не менее впрыгивая в джинсы и собирая косметичку – поведение отца наглядно демонстрировало, что шутки кончились.
        – Этот паразит Кургузый сдал всех тайных агентов, официально объявив их козлами отпущения. Видать, крепко его приперли. Теперь и у тебя прикрытия нет, сейчас вспомнят все твои шашни с "Антивоенным блоком" и особенно с этим идиотом-невозвращенцем...
        Они даже не успели выскочить из подъезда. Отец только выглянул на улицу и тут же, как паровоз, потащил Алису наверх. Она на бегу пыталась задавать вопросы, но отец нетерпеливо отмахивался, а потом и Алиса настолько запыхалась, что ни на что постороннее уже не отвлекалась. Они забирались по пожарной лестнице на чердак, когда в подъезде кто-то энергично затопал, а потом раздался звонок в их квартиру. Что было дальше, Алиса не узнала.
        – Против тебя, кроме аморалки, у них ничего нет, – Арнольд перед побегом наставлял свою жену, даже не обращая внимания на то, какое впечатление его слова произведут на Алису, – в крайнем случае обратись к Чечену или Вестергауку, глядишь, по старой памяти тебе помогут. От меня можешь отказаться, наверно, это будет лучшим выходом для нас обоих. О том, что мы должны уехать, они наверняка знают, но знают и о том, что я не мог получить разрешение на Алису. Я его получил случайно, и это пока нигде не зафиксировано, и, надеюсь, до завтра этого никто не узнает. Поэтому вокзал они контролировать не будут. Тем, кто придет нас разыскивать, скажешь, что мы на рыбалке в ночь. Это железное алиби для меня, а Альку я потащил с собой в качестве наказания... Ну бывай, даст Бог, все наладится...
        Родители даже не поцеловались на прощание. Алиса знала, что они в последнее время не слишком ладят, но не подозревала, что дело зашло так далеко. Впрочем, грустные мысли по этому поводу начисто выбила скачка по лестницам и чердакам и головокружительный спуск по пожарной лестнице с другой стороны дома. Они сразу углубились в лес, и только там отец сбросил темп. Пусть еще попробуют нас взять, бормотал он, шагая по лесу широко и практически бесшумно. Алиса по сравнению с ним производила столько шума, что, казалось, медведь лезет через бурелом. К тому же она устала и тяжело дышала, вот что значит забросить занятия спортом. Как и другие представители золотой молодежи Шкуррвилля она поигрывала в теннис, посещала бассейн и специальные курсы аэробики при нем. Но в последнее время главным ее спортом стали развлечения с Пашкой. 
        Потратив чуть больше часа, без особых приключений, если не считать расцарапанную веткой Алисину физиономию, они добрались до окраин Шкуррвилля. Ну все, сказал по этому поводу отец, приводя себя и Алису в порядок, теперь нас ни один черт не сыщет. Уже темнело. Вечерний Шкуррвилль был пуст, кое-где постреливали – в воздухе прямо-таки висело напряжение. Любой праздношатающийся привлекал внимание военных патрулей, но отец вел Алису по задворкам и закоулкам и довел почти до вокзала. Они свернули в какой-то мрачный проходной двор и, миновав пакгаузы, вышли к району частной застройки. Сразу ушли с главной улицы и к одному из домов подобрались сзади. Отец откинул крючок и размотал проволоку, держащую дверь калитки. Бесшумно, а потому неожиданно откуда-то возникла довольно солидных размеров собака. Хорошо, что Алиса, шедшая второй разглядела ее, когда отец нагнулся в полутьме и кому-то шепотом сказал: "Здравствуй, Мишаня, здравствуй, дорогой, как вы тут..." Тумбообразный Мишаня добродушно урчал и на Алису внимания не обратил. В самом доме никого не оказалось. Отец извлек из щели между кирпичами домика ключ и пригласил Алису входить. По обстановке внутри очень трудно было определить, кто здесь живет. На Алисин вопрос отец усмехнулся и сказал: "Будем считать, что это моя конспиративная квартира." Конспиративная квартира пришлась весьма кстати. Алиса, непривычная к играм типа "Зарницы", немного отдохнула и привела себя в порядок. Впрочем, потом отец заставил вернуться ее почти что в первоначальный вид. "Надо, чтобы по крайней мере нас не сразу узнали" – сказал он, сбривая усы и зачесывая редкие  волосы назад. При этом он помолодел лет на десять, особенно если в темноте не было видно морщин. 
        Алиса тоже поступила с собой творчески – скрутила старушечий узел на затылке, смыла всю краску с физиономии и надела очки. Очками она пользовалась редко, пожалуй только, когда водила машину, поэтому у нее даже оправы приличной не было. Но сейчас как раз те очки, что были, образа не нарушали. Тем более, что отец снабдил Алису какими-то обносками, правда, чистыми и отглаженными. Она даже с некоторым интересом напялила на себя клечатую юбку с рюшечками внизу, дурацкую зеленую кофту, и, полюбовавшись в зеркало, осталась довольна. Она стала похожа на одну из своих школьных учительниц – старую деву математичку, которую Алиса в девятом классе довела до истерики, явившись в класс в мини, ажурных колготах и с педикюром. "Так одеваются парижские проститутки, – орала на нее математичка, – даю тебе полчаса на то, чтобы добраться до дому и нормально одеться!" "Но ведь сегодня у нас два последних урока – профориентация," – невинно хлопая глазами, ответила ей Алиса. "Ну и что?" – подозревая подвох, спросила математичка и не ошиблась. "Так вот я готовлюсь, понимаете, вживаюсь в образ, не могу же я появиться в Париже, не проверив вашей реакции... Но, по всей видимости, попала в точку..." Класс уже гоготал, когда математичка подскочила к Алисе и попыталась дать ей затрещину, но она ловко перехватила ее руку и сказала, уже слегка разозлившись: "Не делай ничего, не надо..." Отца вызвали в школу, вернулся он такой злой, что Алиса от греха спряталась в свою комнату. Он пришел туда через полчаса и сказал неожиданное: "Это, конечно, дура, каких мало, но я тебя умоляю, хоть язык попридержи..."
        Они вышли из дому в три часа ночи, чтобы подойти к самому отходу поезда, и смотрелись скорее как супружеская пара, нежели, как отец с дочерью. На вокзале творился такой бардак, что, похоже, их конспирация была неуместной. Народ бежал из Шкуррвилля. Три вагона – плацкартный, купе и СВ – штурмовали толпы желающих уехать. Только в СВ был относительный порядок, два других вагона больше напоминали трамвай в час пик. У них были билеты в СВ, что в такой ситуации было недостатком. "Неужели у всех есть разрешение на выезд? – сам себя спрашивал Арнольд, и отвечал, – небось это все проделки гражданского комитета, чем меньше народу под ногами путается, тем легче захватить власть без лишних жертв. Если, конечно, им действительно нужна власть, а не что-то другое". Алиса с Арнольдом без проблем сели в вагон, хотя и у входа в него вместо обычных проводников дежурил патруль. Зато в их купе обнаружилась боевого вида мамаша с тремя разнокалиберными отпрысками. Мамаша чуть ли не хлопнулась перед хозяевами купе на колени:
        – Только до Грызубска, умоляю вас, муж пропал позавчера, из квартиры выселяют...
        Отпрыски заревели, Арнольд махнул рукой, ладно, мол, только без спецэффектов. Но поезд, едва двинувшись, встал. Где-то вдалеке взвыла сирена. Перрон мгновенно опустел, патрули сноровисто залегли.
        – Только этого нам не хватало, – пробормотал отец, что-то случилось в Доме, теперь нас так просто не выпустят...

11.10. Попытка подполковника Элуса сообщить начальству о выходе из Дома сразу двух человек ни к чему не привела. Он был в неописуемой ярости – ни один из семи генералов ОДОД не отвечал на телефонные звонки. Их адъютантов либо тоже не было не местах, либо они лепетали нечто невразумительное по поводу местонахождения своих шефов. Не то действительно не знали, не то не хотели говорить это Элусу. Отсутствие генералов подполковник связывал с отъездом из Карантина товарища Кургузого. Какого черта он тут делал, никто не понял. До среднего и младшего офицерского состава дошло лишь одно внятное распоряжение шефа Карантина – сохранять спокойствие, на провокации не поддаваться и восстанавливать нарушенные связи с местным населением на основе разоблачения и нейтрализации зловредной агентуры Центра, внедренной в Карантин с целью дестабилизировать и без того нелегкую ситуацию. Степень нейтрализации не была указана, но, слава Богу, до публичных судов Линча население еще не докатилось. Не докатилось по двум причинам: во-первых, агентура была достаточно хорошо законспирирована и обнаружить ее было делом, особенно, поначалу, весьма нелегким, во-вторых, народ давно растерял уровень решительности, требуемый для активных поисков и сурового наказания своих врагов. Поэтому подозреваемых пока просто приводили в Центральную комендатуру, в крайнем случае сопровождая бедняг неуверенными тумаками. Слишком уж размытыми выглядели критерии определения типичного агента Центра. В Центральной комендатуре подозреваемых строго допрашивали в присутствии бдительных сограждан, после чего отводили вглубь здания, где извинялись и отпускали с заднего двора.
        Дело в том, что и в Центральной комендатуре, и в Полицейском Управлении имелся вполне официальный и практически для всех доступный список людей, имеющих непосредственный контакт с Центром. По идее, всех, кто нем состоял, следовало считать агентами и искоренять. Но тогда бы Карантин лишался едва ли не половины своего руководящего военного и гражданского состава. Поэтому список был срочно засекречен, а в печать подброшены сведения, где в самом туманном виде намекалось, кто же может быть замешан в дестабилизации и без того нелегкой ситуации в г. Шкуррвилле и окрестностях. 
        Элус, как и всякий мало-мальский начальник, о существовании списка знал, но сам он там, к счастью, не состоял. Тем не менее, затея тов. Кургузого, основанная на оздоровлении обстановки за счет искоренения агентуры Центра, ему активно не нравилась. Особенно, после того, как он узнал, что списки засекречены. После этого не было никакой гарантии, что они вновь не всплывут, но уже в скорректированном или дополненном виде. Поэтому у него здорово чесался язык объявить сгинувших генералов главными врагами народа по принципу "на воре и шапка горит" – раз сбежал, значит виноват. Но стало ясно одно – дела действительно плохи, раз из Карантина бегут не только рядовые граждане, но и руководящие товарищи, причем, последние бегут, как водится, в первую очередь.
        За полтора часа висения на телефоне Элусу удалось обнаружить на месте полковников Крапиву (в постели с брюнеткой), комНИИполка Бурундука (от которого в сложившейся ситуации, близкой к гражданской войне, мог быть только вред), замкома ракет и артиллерии Голодянца (в состоянии недельного запоя) и одного из адъютантов командующего ОДОД Смит-Версальского (в больнице с тяжелым воспалением легких после пьяного купания в бассейне артезианской скважины). Остальные высшие чины ОДОД – два адъютанта командующего ОДОД, 8 заместителей и 4 начштаба родов войск дивизии, военный комендант Карантина и начальник Полицейского Управления, а так же большинство подполковников – адъютантов командующих родами войск ОДОД, заместителей командира НИИ полка, начальника Полицейского управления, начальника следственного отдела Карантина и 7 подполковников режимного управления, подчиняющихся непосредственно Центру, исчезли из Шкуррвилля в неизвестном ни Элусу, ни их подчиненным направлении.
        Таким образом, в наличие были только командиры батальонов, да и то не все, и дежурные офицеры других подразделений ОДОД и Карантина. Все они не превышали рангом Элуса, от своего сбежавшего начальства никаких полномочий не получали и в командиры при складывающейся ситуации отнюдь не стремились. А ситуация складывалась аховая. Из города, точнее из Комендатуры и Полицейского управления, доходили вести о том, что беспорядки усиливаются, и наблюдались попытки самосуда над изобличенными агентами Центра. Кто-то уже успел пустить слух, что Элус остался за командира, и городской телефон, едва он сам перестал звонить, трещал беспрерывно. Подполковник сначала отвечал терпеливо, потом грубо, а потом после разговора на повышенных тонах с дежурным по городу, вызвал к себе одного из штабных лейтенантов и усадил на телефон.
        – Всех, кто лезет с сообщениями о поимке агентов или стычках улицах, посылать у едрене фене без разговоров, – напутствовал он лейтенанта, – нам бы сейчас с Вернивзубом разобраться.
        С Вернивзубом разобраться было сложно. Тем более, что после того, как старшина на своей стрекозе играючи сбил два тяжелых боевых вертолета чуть ли не из прихваченного на торпедном катере автомата, все бравое воинство ОДОД заняло выжидательную позицию. Старшина, если ему не препятствовали, крови не жаждал, поэтому и для Элуса наступила передышка. Подполковник прекрасно понимал, что отвечать теперь за все наверняка ему, а вот приказы его выполнятся будут далеко не так быстро и отнюдь не в полной мере. Слава Богу, хоть информация о Вернивзубе поступала достаточно оперативно. Старшина на предельно малой высоте, буквально сминая кроны деревьев и рискуя зацепиться за линии электропередач, примчался к дачам командования ОДОД, расстрелял человек 6 попавших под горячую руку охранников, убедился, что лица, которым эти дачи принадлежат, отсутствуют, и вновь поднял вертолет в воздух. Но почти тут же вновь спикировал вниз, да так, что наблюдатели предположили, что Вернивзуб разбился. На самом деле, тот просто увидел какого-то человека, метнувшегося в кусты. В старшине взыграл охотничий азарт, да и всех, кто оказывался в непосредственной близости от него, он не без оснований считал врагами. Вернивзуб обрушил едва ли не на голову несчастному свой вертолет, двумя прыжками достал его и повалил на землю. Однако, жертва ловко вывернулась и, когда старшина, не очень напрягаясь, попытался схватить ее снова, вполне профессионально врезала ему прямой в челюсть. Старшина на ногах удержался, но ориентировку на мгновение все-таки потерял. И за это мгновение не в меру ловкий и наглый незнакомец пропал. Как сквозь землю провалился или растаял в воздухе. Старшина стоял в боевой позе и весьма напряженно оглядывался. Ниндзей он не боялся, хотя и недолюбливал – ребята они были, как правило, не промах. Сам виноват, – самокритично думал он, – не расслабляйся раньше времени. Надо же ушел от меня, как от зеленого опера.
        Впрочем, нинздя неожиданно вновь материализовался метрах в пяти напротив Вернивзуба и довольно сердито спросил:
        – Что вы себе позволяете, старшина?
        – Виноват, товарищ Гин, – старшина оторопело вытянулся во фрунт, – не признал, – даже в такой ситуации Вернивзуб свято чтил устав.
        Спустя минуту они запрыгнули в вертолет и помчались в сторону Шкуррвилля.
        – А не собьют нас? – перебарывая тошноту от мелькающих в полуметре от брюха машины деревьев, спросил Павел.
        – Пусть только попробуют! – весело проорал в ответ старшина.
        – Зачем ты вышел? – перекрывая рев винтов, кричал Павел. Сам он уже объяснил цель своего выхода и почему шел обратно. На это ему старшина сказал, что поскольку объявлена тревога, то поезд не должны выпустить, и предложил слетать на вокзал.
        – Они собирались взорвать Дом, если он не перестанет отстреливать визитеров.
        – И что?
        – Хотел взять заложника поважнее, в обмен на соглашение на охрану Дома.
        – А что, Дом после этого стал бы всех пускать?
        – Нет, конечно...
        – А ты откуда знаешь?
        – Я – Представитель Дома!
        – В чем это заключается?
        – Потом расскажу, орать трудно.
        – Дурень ты. Если этих оглоедов не пускать, то они ни перед чем не остановятся. Плевать они хотели на твоих заложников... Кстати, где они?
        Они без приключений долетели до Шкурвилля, сделали стремительный круг над вокзалом, разогнав солдат оцепления. 
        – Вон поезд стоит, – старшина ткнул пальцем вниз, – и никуда он не денется, пока я тут летаю. Так что давай-ка все-таки хоть кого-нибудь прихватим с собой. 
        Павел махнул на упрямца рукой. То же мне представитель – разбойник и есть разбойник, хоть и благородный.
        – Очень удобный вертолет, легкий, маневренный и вооружен неплохо, – говорил старшина, сажая машину прямо во дворе коттеджа Крапивы. Он подслушал по вертолетной рации переговоры Элуса и уже знал, кто из начальства еще остался в Карантине. Крапива, видимо, слишком был увлечен брюнеткой, чтобы куда-то бежать. Нокаутировав денщика, вставшего было на дороге, старшина вытащил прелюбодея голым из дома, связал руки и ноги и запихал на заднее сиденье. Крапива от страха икал и потел, воняя, как клоп – дорогим коньяком. 
        – Сиди тихо, – предложил ему Вернивзуб, – а то лишу тебя любовного броневика. 
        Крапива икал, потел, возмущенно и недоуменно пялился на Павла, но сидел тихо. В большом окне спальни коттеджа была видна деловито одевающаяся брюнетка. На сцену похищения возлюбленного она среагировала очень хладнокровно.
        Потом они наведались в больницу к Смит-Версальскову. Большая часть персонала в ужасе разбежалась, те, кто посмелее, помогли им загрузить толстого, как боров, и не желающего самостоятельно двигаться, адъютанта командующего. 
        – Вы его не очень долго катайте, – сказала какая-то не очень молодая и довольно страшненькая медсестра, – ведь он действительно болен.
        – Да нужен он нам, – ответил Павел, ворочая тушу адъютанта и злясь на затеявшего все это Вернивзуба, – только до Дома и обратно.
        – Я надеюсь, ты больше никого сюда не посадишь? – спросил он старшину, – нам ведь еще Алису забрать...
        – Не посажу, не волнуйся, – усмехнулся Вернивзуб, – из начальства здесь остались только Бурундук, да Голодянц. Голодянц – мужик хороший, друг моего отца, да вот сломался, жена от него ушла... А Бурундук, он и есть бурундук, ученый, что с него взять.
        – А с этими что делать будешь? – спросил Павел, пропуская выпад против ученых мимо ушей, – если скажут тебе, мол, знаем мы таких Представителей, а это дерьмо можете себе оставить.
        – Тогда я их с собой в Дом возьму, – сказал старшина и оскалился на подсунувшегося ближе Крапиву.
        – Не надо, – твердо сказал Крапива, – не надо нас в таком виде в Дом брать. Ради Бога, только не это...
        – Ну почему же? – издевался старшина, – оченно вам, дорогие товарищи полковники, там будут рады. 
        Крапива икнул и снова вспотел. Смит-Версальсков сзади к нему присоединился, сопровождая потение клацанием металлических зубов. Запах вывалявшейся в свежей грязи свиньи перебил запах дорогого коньяка. Вернивзуб заложил резкий вираж, подвесил вертолет над путями метрах в трехстах от вокзала и открыл окно: "Всю кабину провоняли, козлы потливые!". Судя по его словам и тону, субординацию по отношению к своим пленникам он похерил.
        – Слушай, а как ты к поезду пройдешь? – озабоченно спросил старшина Гина, – там вон какое оцепление.
        – А вот так, – Павел исчез. Крапива икнул, Смит-Версальсков клацнул зубами и по кабине прокатила волна удушливой вони.
        – Так вот как ты от меня ушел, – хлопнул себя по лбу Вернизуб, едва не уронив вертолет, – а я-то думал, что чему-то тебя научил!
        – За пару месяцев ничему как следует не научишь, – серьезно ответил Павел, – но, выпрыгивая из присевшей на насыпь машины, не удержался и весело спросил, – а как, старшина, челюсть не беспокоит?

11.11. Павел по рельсам добежал до перрона и, стараясь не шуметь, взобрался на него. Весь состав был густо оцеплен. Хорошо, что они не подлетели поближе – после первого захода военные подстраховались и притащили два станковых пулемета. Для этих штук вертолет Вернивзуба был не прочней консервной банки. Павел в некотором смятении оглядел переполненные вагоны. Он прошел вдоль окон, всматриваясь в толпившихся и сидевших друг на друге людей внутри и следя за тем, чтобы случайно не столкнуться с каким-нибудь солдатиком. Впрочем, опасность едва не подстерегла его с другой стороны. У переднего края платформы, в районе дисциплинированно стоявшего под парами тепловоза, где был выезд для транспорта с привокзальной площади, Гина чуть было не задавил роскошный "Харлей Дэвидсон" с двумя седоками. Невидимый Павел чудом успел отпрыгнуть, зато прекрасно видимый толстый младший чин в натянутом как барабан мундире столкнулся с мотоциклом. Младший чин был настолько массивен, что "Харлей" на нем и затормозился. Младший чин с размаху сел подушкобразной задницей на асфальт и обиженно закричал. Седоки мотоцикла тут же оказались в эпицентре небольшого скандала, и Павел решил было им воспользоваться, чтобы проникнуть внутрь поезда, но замешкался. Скандал, образовавший легкий смерч из рассердившихся военных, повлек за собой в здание вокзала водителя мотоцикла, но исторг из себя седока. Седок стянул с головы разукрашенный символикой Формулы-1 шлем, и оказался симпатичной девицей, показавшейся Гину знакомой. Павел вряд ли бы сообразил, где он мог видеть мотоциклистку, но она, начав двигаться, сама ему помогла. Девица сначала автоматически сделала пару шагов вслед за своим арестованным приятелем, но затем решительно развернулась и, вытащив из пригрудных недр "косухи" билет на поезд, поспешила к первому вагону.
        Из-за того, что девица спешила, она еще сильней припадала на левую ногу. Это была та самая красотка "в синем и босиком", которая развлекала Павла на съезде золотой шкуррвилльской молодежи. Боже, как давно это было, ностальгически подумал Гин, хотя, если разобраться, тот пикничок случился совсем недавно. Он преисполнился добрых чувств и как следует сосредоточился, глядя в спину девице. Не дойдя нескольких шагов до тамбура, где, благодаря задержке поезда, возобновилась посадка в условиях, приближенных к боевым, она споткнулась, едва не упав, и вскрикнула. И тут же затрясла левой ногой. Видно это ей не помогло, и девица, торопливо расшнуровав, сорвала с ноги черный байкерский ботинок на толстой подошве. Ну правильно, подумал с умилением наблюдавший за этой сценой Павел, ножке стало тесно в ботиночке-то. Девица, забыв о поезде, обалдело рассматривала ступню в носке в клеточку, шевеля выпущенными на свободу пальцами. Но, однако, ее недоумение длилось недолго. Она (молодец какая!) ничтоже сумняшеся стянула башмак и с правой ноги, упрятала мало полезный билет обратно за пазуху, нацепила ботинки на руки и, пользуясь ими как тараном, босиком проломилась сквозь толпу у тамбура. Разбежалась она, не очень ловко переваливаясь через неожиданно подросшую конечность. Ничего, хмыкнул про себя Павел, привыкнет. Однако, как она спокойно восприняла свое исцеление. Как будто так и надо! Хоть бы спасибо сказала...
        Он еще раз прошел вдоль короткого состава и в растерянности остановился у последнего вагона СВ. Как ни странно, найти в этом столпотворении Алису, оставаясь невидимым и не привлекая внимания ни к себе, ни к ней, представлялось задачей почти неразрешимой. Он больше полминуты в задумчивости смотрел в одно из окон спального вагона, пока не осознал, что страшилище в уродливых очках, старушечьей зеленой кофте и с неряшливым узлом на затылке и есть Алиса. Она тоже смотрела на него, точнее сквозь него, и взгляд у нее был такой печальный, что у Павла перехватило дыхание, и заколотилось сердце. Он даже испуганно оглянулся – ему показалось, что на этот стук прямо сразу начнут стрелять. Но все спокойно занимались делами насущными, и Гин, отдышавшись, подошел к тамбуру. Тамбур был открыт, и молодая полная проводница кокетничала с лейтенантом из оцепления. Они вдвоем полностью перегораживали вход. Павел сожалеюще вздохнул: без шума не обойтись. Он отошел метра на три – до ближайшего служивого, и, присев сбоку от него на корточки, рубанул сложенными руками ему под коленки. Солдатик рухнул навзничь, завопив и выпустив в небо автоматную очередь. Гин выдернул у него из-за пояса штык-нож и бросил на рельсы. Штык-нож тревожно зазвенел. Лейтенант отпрыгнул от проводницы и заорал:
        – Вон он, под вагоном, держи его!
        Его кинулись держать. Проводница выскочила из тамбура, с неподдельным интересом наблюдая за ныряющими под вагон солдатами. Проход освободися, и Павел вошел в вагон с сознанием собственного достоинства. Народу в СВ было раза в два больше, чем положено, но раз в пять меньше, чем в других вагонах. Во избежание столкновений и недоразумений Гин материализовался около титана и по коридору пошел вполне открыто.
        – Господи, что на ней за тряпье, – нежно думал Павел, приближаясь к Алисе, а юбка, а боты, где только такие откопала?
        Она, словно что-то почувствовав, повернула голову в его сторону и не вскрикнула только потому, что из ее купе вырвались два мелких отпрыска соседки и с криком и топотом помчались к выходу из вагона. Отпрыски на ходу изображали гранатные разрывы и автоматные очереди. Они стремились быть в эпицентре событий. Следом вылетела их мамаша, едва не растоптав Павла. 
        – Гин? – очень изумленно и очень тихо спросила Алиса, – это правда ты?
        Павел приложил палец к губам и, улыбнувшись, кивнул. Алиса прикрыла дверь в купе и, пододвинувшись к нему сказала:
        – Здесь отец, его преследуют как агента Центра...
        – Я знаю, а тебя?
        – Да кому я нужна...
        – Мне. Пойдем.
        – Куда?
        – В Дом.
        – Мне в Дом нельзя, – грустно сказала Алиса, – я меченая.
        – Со мной можно, я девственно чист. В среднем мы как раз сгодимся.
        – А отец?
        – Ну ты как маленькая! Пусть едет. Тем более, что его в городе сразу возьмут. Я и тебя-то не знаю, как выводить.
        – А как ты сюда добрался?
        – Невидимый.
        – Так что ж ты сразу не сказал, глупенький. Это же проще пареной репы. Бери меня на руки.
        – Зачем?
        – Бери, кому говорят. Силенок что ли не хватит?
        – Ну взял...
        – А теперь становись невидимым.
        – Погоди, погоди не все так просто, особенно с тобой на руках... Ну стал...
        – Ты меня видишь?
        – Нет... А как это?
        – Так это. Я, кстати, тоже тебя не вижу.
        – То есть можно идти?
        – А какие проблемы?
        – Ты ничего с собой... Ах, ну да, пардон.
        – Я бы взяла, да ты не донесешь.
        Тут дверь купе открылась, и оттуда с опаской выглянул Арнольд. Они замолчали. Павел очень осторожно двинулся вдоль коридора. Тем не менее тут же приложил Алису головой о дверь соседнего купе. Она зашипела. Арнольд удивленно прислушиваясь, вышел из купе и пошел следом за ними. Алиса не выдержала: "Пап, я в Дом ухожу. С Пашкой. Ты уж извини, но тебе лучше из вагона не высовываться". Арнольд застыл на месте с открытым ртом, и они от него оторвались. И даже успели выбраться из вагона перед тем, как вернулась Алисина соседка по купе, волоча своих отпрысков за уши. На удивление, отпрыски молчали. Арнольд все же прошел за ними до тамбура, но на перрон выйти не рискнул. Невидимая Алиса заворочалась у Павла на руках так, что он ее чуть не уронил.
        – Осторожнее, радость моя. Худо-бедно, а килограмм 60 в тебе все-таки есть.
        – 58 в одежде, – поправила его Алиса и вдруг всхлипнула, – жалко-то его как...
        Павел шагал, не оглядываясь и уворачиваясь от встречных, которые так и норовили их протаранить. Только углубившись в привокзальный сквер, он позволил себе остановиться и шумно вздохнул:
        – Фу-х, устал...
        – Эй, эй, не ставь меня, – забеспокоилась Алиса, – меня нельзя ни к чему больше прислонять, а то оба видимыми станем, да не дай Бог безвозвратно...
        – И откуда ты только все знаешь? – подкидывая Алису на руках, чтобы устроить поудобнее, – спросил Павел.
        – Я, между прочим, тоже не сразу грешницей стала. Меня Дом чуть ли не до последнего момента пускал.
        – То есть, ты тоже невидимостью баловалась?
        – А то! И летала даже. А ты не пробовал?
        – А что, можно?
        – А чего ж нельзя-то? Если с Домом дружить, то все можно.
        – Ты, по-моему, и без всякого Дома скоро летать начнешь! Такая ведьма...
        – Ведьмочка!
        Про то, что он сам совсем недавно сыграл в колдуна, Гин благоразумно решил не упоминать. Даже самое доброе дело, даже в отношении самой мифической соперницы любая женщина может воспринять неадекватно. За разговором идти стало легче. Они уже довольно далеко отошли от вокзала. Шкуррвилль словно вымер. Этому способствовали и ночь, и военное положение, и Вернивзуб, носящийся по воздуху, как демон. Наконец Павел не выдержал и уселся на одну из скамеек на центральной улице города, пересекающей его от вокзала до шоссе на Волю-и-Разум. Алиса не успела среагировать на его маневр, ткнулась ногами в землю, и они оба стали видимыми.
        – Ну и ладно, - сказал Павел, – теперь уже можно. Основная опасность миновала.
        – Скажи, сдох просто, слабак, – засмеялась Алиса.
        – Сдох, не сдох, а пешком, да с тобой на руках до Дома не всякий штангист доскачет. Машину надо ловить.
        – Где ж ее поймаешь? И так ощущение создается, что мы на кладбище, а не в городе.
        Но проблема с транспортом решилась уже через десять минут. Они только двинулись дальше, как сзади засверкали какие-то фары. Павел сообразил быстро:
        – Бегом на проезжую часть, останови их, скажи, что я тебя насилую! Ну давай же, давай!
        В артистизме Алисе отказать было нельзя. Она без проблем остановила машину военной комендатуры, выманила обоих находившихся там бойцов и подвела к Павлу, который стоял согнувшись пополам, держался за низ живота и слегка постанывал.
        – Вот, – сказала она гордо, – вот мой ухажер. Пострадал, правда, немного, но, думаю, сам идти сможет.
        – Мужики пошли, – насмешливо сказал офицер, подходя к Гину и пытаясь его разогнуть, – темной ночью, в пустом городе, в хорошую погоду бабу трахнуть не могут...
        – А я на мужиках специализируюсь, – сказал Павел, разгибаясь и прыская в физиономию старлея усыпляющим газом. Сержант-водитель оторопело смотрел на заваливающегося в кусты начальника. Он хлопал себя по кобуре и, заикаясь, бормотал: "Стой, стрелять буду..." Павел подумал и усыпил и сержанта. 
        – Нечего ему знать, куда мы отправляемся, – объяснил он Алисе свое решение, – хотя можно было его заставить просто нас подвезти.
        Он затащил обоих в машину и рассадил по местам – сержанта спереди, рядом с собой, старлея сзади.
        – Зачем ты их берешь с собой? – удивилась Алиса.
        – А ты сядь сзади, держи офицера, чтоб не заваливался, а сама пригнись. По крайней мере со стороны мы не будем привлекать к себе излишнего внимания.
        – Так ты же рулить толком не умеешь!
        – Ничего, я потихоньку. Не тебя же за руль сажать!..
        – Давай тогда заедем ко мне домой, – спустя пять минут попросила Алиса, – хоть с матерью попрощаться, да и прихватить кое-что все-таки надо...
        – Да ты что, радость моя, там же засада!
        – А ты меня занесешь... Ну пожалуйста. А потом лесом напрямую к Дому – минут через 25 будем на месте и подойдем как раз с удобной стороны.
        Павел решил не спорить. Мало ли как оно там дальше сложится. Он остановил машину на параллельной улице. Побрызгав для верности еще раз на вояк из баллончика, он кое-как пересадил сержанта на законное место, приладил его ногу на педаль газа, а руки на руль, и отправил машину тихим ходом обратно в Шкуррвилль. Километра через три шоссе делало небольшой поворот, где машина и должна была аккуратненько съехать в кювет.
        Уже совсем рассвело. День занимался хмурый, того и гляди, грозился пойти дождь. Гин с Алисой на руках вошел во двор дома, где он прожил незабываемый месяц. Из бывшего его подъезда прямо к ним под ноги выкатилась какая-то собака. Павел едва не упал. Собака была толстой, рыжей, лопоухой и даже на первый взгляд морда у нее была хитрющая.
        – Шарик, это ты? – забыв о конспирации и ставя Алису на землю, спросил Павел. Собака, возможно Шарик, прыгала вокруг, фыркала, тихонько взлаивала, но ничего не говорила. 
        – Ничего не понимаю, – сказал Гин собаке, – чего ты хочешь-то?
        – По-моему, зверь как раз не хочет, чтобы мы дальше шли, – вмешалась Алиса.
        Шарик, а может быть и не он, радостно-утвердительно взвизгнул.
        – И без того известно, что это была дурная затея.
        – Но мы же невидимы, – жалобно сказала Алиса.
        Шарик, а может быть и не он, возмущенно и протестующе заворчал.
        – Сейчас-то мы очень даже видимы, – сердито заметил Гин, – мало того, что я тебя слушаюсь, так еще и этот барбос в твоем присутствии дар речи теряет.
        Алиса приосанилась.
        – Так, – Павел поскреб отросшую за ночь щетину, – попробуем по-другому. Нам нельзя идти к Алисе? – обратился он к собаке.
        – Гав, гав! (Нельзя, конечно, вы что совсем сбрендили?)
        – Там что, засада?
        – Гав! (Естественно, ты же сам знаешь!)
        – Но мы же невидимы...
        – Гав, гав, гав! 
        – А как нас могут засечь?
        – Гав, гав, гав! 
        – Ты не ругайся. Радаром, наверно?
        – Гав, гав! (Хоть чуть-чуть соображаешь!)
        – Я что, сильно наследил, или меня вычислили при выходе?
        – Гав-гав, гав-гав! (И то, и другое).
        – А ко мне домой можно?
        – Га-ав, гав...
        – Не понял... Можно, но осторожно?
        – Гав, гав! (Хрен с тобой, пошли), – и Шарик первым умчался в подъезд.
        – Слушай, – Алиса, семеня следом, дергала его рукав, – то ли я совсем с ума сошла, то ли ты на пару с этой псиной? 
        Павел отмахивался. Его квартира даже не была опечатана. Первым делом он всю ее осмотрел. Посторонних не было, впрочем, и Шарик вел себя спокойно. Если Гина и вычислили, то еще не охотились как следует, либо просто не могли представить, что он вернется домой. На кухне собака с женщиной играли в гляделки. 
        – Кстати, – сказал Гин Алисе, – познакомься. Это мой ангел-хранитель, Шараф Рашидович, для близких мне людей – просто Шарик. Но и то не сразу. Сразу – это слишком фамильярно.
        Шарик церемонно наклонил башку, свесив ухо. Алиса с сомнением оглядела обоих и вздохнула:
        – Ладно, пусть вас, коли нравиться. Но сюда-то мы зачем пришли?
        Шарик подскочил и потянул Гина за штанину в комнату. Вернулся Павел малость обалдевший.
        – Это твои вещи, – он подал Алисе яркий маленький рюкзачок, – а это записка от матери. А еще он говорит, что поезд отправили уже. Досмотра на границе Карантина не будет, пограничники разбежались, так что Арнольд твой в безопасности.
        – Это как же без досмотра-то? – удивилась Алиса.
        – А вот так. Шарик говорит, что какой-то там гражданский комитет по требованию Вернивзуба отменил Карантин и открыл доступ к Дому. С завтрашнего дня оттуда будут отводиться войска.
        – Подожди, подожди. Вернивзуб же...
        – Он вернулся. Так же как и я. Только с гораздо большим шумом. Подвез меня на вокзал на вертолете, захватив по пути пару заложников. Я ему сказал, что ими запросто пожертвуют, но, видно, ошибся.
        – Бог с ним с Карантином, – озаботилась Алиса, – но пока-то войска на месте и дома у меня засада. Поэтому надо брать руки в ноги...
        – А может переждать? – с сомнением сказал Павел, – завтра от Дома уберут войска, и мы спокойненько туда войдем. А уж ночь как-нибудь перекантуемся.
        И тут Шарик напрягся так, что у него высох нос и вертикально дыбом встала вся шерсть, и неестественно-утробно выдавил из себя:
        – Дом до завтра не доживет...
        Это был нечеловеческий голос и, по сути, вообще не голос. Но то, что он сказал, вполне можно было разобрать, и от этого сказанное им звучало даже более убедительно. Гин оторопело смотрел на своего ангела-хранителя, впервые заговорившего при Алисе. А она, уже ничуть не смущаясь, подхватила довольно тяжелую собаку на руки и от души чмокнула ее в холодный черный нос. Шарик удовлетворенно облизнулся на прощание и исчез.
        – О, Господи! – сказала Алиса, оторопело глядя на пустые руки. Впрочем, не совсем пустые – между указательным и средним пальцами у нее остался небольшой клочок рыжей шерсти.
        – Он не стал случайно невидимкой? – поинтересовался Павел.
        – Нет, – Алиса развела руки и повернула ладони вниз.
        – Значит, мне уже больше не нужен ангел-хранитель...

11.12. Как Элус и предполагал, Вернивзуб захватил заложников. Он посадил вертолет на поляне неподалеку от Дома и по радио принялся диктовать условия. Поляну окружили, правда, на достаточно почтительном расстоянии, внушительным танковым и пехотным кордоном. Наготове были и тяжелые вертолеты. Но торопиться Элус не хотел и поэтому распорядился выслушать и зафиксировать требования старшины. Ни к кому из заложников подполковник дружеских чувств не испытывал. Он мог бы просто проигнорировать захват, или отдать приказ освободить их силой, что привело к одному и тому же исходу – смерти заложников. Лучше всего было бы взять старшину живым и освободить его пленников в целости и сохранности, но никто не давал гарантии успеха, да и желающих захватывать старшину живьем было слишком мало. Даже его коллеги из батальона спецдесанта признавали дело практически безнадежным, да и по всей видимости, в них говорила профессиональная солидарность.
        Элус придумал выход, но по уже укоренившейся воинской привычке решил подстраховаться. Он дозвонился до Мэйн-Сити, где из приемной куратора ОДОД приятный женский голосок сообщил ему, что генерал армии на позициях. Вообще-то, у генерала Кургузого, не считая половых, была только одна позиция – около Дома. Но здесь-то он как раз и отсутствовал. 
        – Жене сказал, что пошел к любовнице, любовнице сказал, что пошел к жене, а сам учиться, учиться и учиться, – прокомментировал Элус ситуацию для собравшихся на КП трех дежурных командиров батальонов и попросил обладательницу приятного голоска связать его с генералом по срочному делу, как только появится возможность. Та обязательно пообещала это сделать, тем более, что товарищ характеризует сложившуюся ситуацию как критическую, и выразила сожаление, что не знает его фамилии и должности. Тут Элус слегка не сдержался и рявкнул в трубку:
        – Исполняющий обязанности командующего и курирующего ОДОД подполковник Элус! – барышня на том конце охнула, а он нажал на рычаги и набрал другой номер. От волнений и переживаний, а также от некоторых резких движений, которые невольно их сопровождали, у него опять разболелась нога. Надо же, подумал он, рука зажила мгновенно, а нога болит и болит. Надо бы показаться врачам. На том конце провода сняли трубку.
        – Ало, – сказал Элус, косясь на комбатов – они мешали, но и выгонять их он не хотел. Важно все было сделать при свидетелях. Свидетели услышали следующее:
        – Это я, узнал?..
        – Замечательно! Помнишь нашу договоренность?..
        – Да я уверен!..
        – Потому что я командую дивизией...
        – Ну какая тебе разница? Думаю, что другого такого шанса больше не будет...
        – А это уж моя забота. Так сложилась ситуация, что армия должна обратиться за помощью к народу, – Элус снова посмотрел на комбатов. Они насторожились – приманку заглотили.
        – Давай, давай, решайся! Сколько было разговоров, а тут реальная возможность...
        – Да, все наши средства будут в вашем распоряжении...
        Подполковник закончил разговор и повернулся к комбатам.
        – Ну что там требует наш террорист? – он догадывался, что может требовать Вернивзуб, но теперь ему нужно было выиграть время. Вперед выступил майор-танкист:
        – Гражданин Вернивзуб требует в первую очередь предоставления возможности беспрепятственного входа в Дом для себя и для тех, кто с ним будет.
        – Да ради Бога, пусть проваливают быстрее, если их Дом пускает, – усмехнулся Элус, под столом трогая раненную ногу. Нога с готовностью откликнулась болью, – а, кстати, кто с ним будет?
        – Не указано! – щелкнул каблуками танкист. Элус посмотрел на него сумрачно – конь педальный, и пробормотал, – хорошо бы он вместе с заложниками туда отправился, так не пустят их, мудил грешных!
        – Виноват, не расслышал, – влез в его монолог танкист.
        – Отставить, – буднично отозвался Элус, – а еще чего он говорит?
        – Требует пищи на пять персон...
        – Обеспечить!
        – Ресурсы батальона на исходе, новых не подвозят, соседи не дают. У нас самих каждая порция на счету, и те урезаны...
        – Что вы мне сказки рассказываете! Чтобы в Карантине, и военных на позициях не снабжали! Никогда не поверю!
        – Начальник снабжения ОДОД на звонки не отвечает, склады опечатаны, без его визы ничего не дают. Ваши приказы не выполняются...
        – Да, про этого гада я совсем забыл, – подумал Элус, – естественно, он тоже смылся. А что его братия никого к себе не пускает – неудивительно, торговля да снабжение чужих не терпит. Мафия – одно слово.
        – Хорошо, я разберусь. А пока обеспечьте их едой. Не дай Бог, господа полковники отощают... – Элус запнулся, заметив ухмылки на лицах подчиненных, – еще чего-нибудь этот бандит хочет?
        – Еще одно теплое одеяло.
        – Хм-м... Ну хоть одеяла у вас есть?
        – Суконные, армейские...
        – Выдайте два! Все?
        – Пока все...
        – Тогда все свободны.
        Майоры ушли, нарочито печатая шаг. Ни в жизнь бы они не стали подчиняться какому-то ученому хлюпику Элусу, если бы не чрезвычайное положение и добросовестное принятие им всей ответственности на себя. 
        Подполковник откинулся в кресле и поморщился, черт, как же болит нога! И что там эти парни из гражданского комитета возятся? Дело-то требует четверти часа, не больше. Он посмотрел на часы – 6 утра, сумасшедшая ночь кончилась, и набрал номер госпиталя, попросив срочно прислать врача.
        Врач (Огрис) приехал относительно быстро – через полчаса – и.о. командующего уважали. Огрис был заспан и зевал, как крокодил. На волосах его блестели капельки воды и плечи пиджака промокли – день начинался с дождя, что тоже не прибавляло настроения. За эти полчаса Элусу доложили, что Вернивзуб с заложниками позавтракали и сидят тихо – чего-то ждут, а чего – непонятно. Генерал армии, сволочь кургузая, не звонил. О человеке-невидимке, засеченном при выходе из Дома, вестей никаких не было – ни плохих, ни хороших, и, если честно, то про него подполковник просто забыл. Правда, несколько раз докладывали о странных происшествиях на вокзале, не повлекших, впрочем, за собой жертв и разрушений. Элус приписал эти происшествия тому, что там дважды появлялся Вернивзуб на своем вертолете, но цель, которую он при этом преследовал, осталась неясной. В городе всю ночь было вроде тихо, даже агентов центра никто не ловил, жители Шкуррвилля мирно спали, или по крайней мере прикидывались. Все это позволило подполковнику несколько расслабиться и даже перекусить. Но самочувствие его ухудшилось, кажется, поднялась температура.
        Огрис посмотрел на перевязанную рану и спросил, сможет ли товарищ командующий пройти до ближайшего медпункта. Товарищ командующий выматерился про себя и сказал, что сможет. На самом деле он еле дошел, а когда Огрис со всеми предосторожностями сорвал с его ноги повязку, подполковник чуть не потерял сознание. 
        – Н-да, – задумчиво сказал Огрис, изучая рану, – гангрены еще нет, но дело к этому движется... Черт, Снудсен сбежал, Крикун на прошлой неделе ушел в отпуск, Бартоломью арестован, Стокволл пропала в Доме... Дижон разве только – еще тот хирург. А я терапевт, от меня толку мало... Оперировать тебя надо, милый друг. Резать! А то коньки отбросишь. В лучшем случае левый. По самые помидорины...
        – А что без операции никак нельзя? – спросил побледневший Элус и, подумав, добавил, – почему арестовали Бартоломью?
        – Уже наверно нельзя, – последовательно ответил Огрис, – а Бартоломью арестовали как агента центра...
        – Идиоты! – рявкнул подполковник и схватил телефонную трубку, но тут снова вбежал майор-танкист. Он запыхался и был испуган, и поэтому не стал соблюдать субординацию:
        – Элус, беда! Какой-то гражданский комитет связался с центром и передал ему непосредственное руководство Карантином. Вышел указ о смещении всех военных и полицейских руководителей. Армия должна быть отведена от Дома, и все ее подразделения расформированы. Карантин должен быть открыт в трехдневный срок. Лица, причастные к гонениям на так называемых "агентов центра", арестованы, а арестованные по сфабрикованным делам освобождены...
        – Ну и что ты, собственно, паникуешь? Радоваться надо, что с нас снимают всякую ответственность. К тому же Бартоломью освободят, он мне как раз очень даже нужен.
        – Болван! - совсем уж непочтительно заорал майор, – твоя фамилия в списках на арест, переданных по радио, стоит на первом месте. Как самозванного командующего ОДОД. Если ты в кутузку хочешь, то сиди и жди. Мне-то лично ничего не грозит, кроме перевода куда-нибудь на Север...
        Элус ошеломленно хлопал глазами. Все развивалось по плану, кроме его ареста. Наоборот, он должен был войти в согласительную комиссию по передаче управления Карантином в руки гражданских лиц. Как можно его арестовывать, когда он всеми силами препятствовал поискам агентов центра и всеми силами сдерживал атаки на Дом?.
        – Какого черта! – хрипло выкрикнул он, тут же забыв, что сам заварил эту кашу, – у нас тут целая армия, нам ли боятся каких-то шпаков.
        – Ты еще этих шпаков не видал, – усмехнулся майор, – да и потом, за ними сила. Как влепят тебе измену Родине, будешь знать. У них ведь на руках указ подписанный президентом. А наш кургузый шеф, между прочим, уже объявлен главным изменником. Так что думай... – и майор ретировался.
        – Знаешь что, – вмешался Огрис, – надо тебе в Дом идти. Парень ты хороший, глядишь, он тебя и пожалеет. Тем более, если честно, в этом бардаке ты с такой раной долго не протянешь. Особенно, если тебя сейчас арестуют.

11.13.  - Слушай, подожди три минуты, я только переоденусь, – сказала Алиса, – а то от этого тряпья меня уже тошнит!
        – Так уж и три...
        – Ну правда!
        – Давай, давай быстренько – Кузьма, небось, уж заждался!
        – Я в момент, – Алиса схватила свой рюкзачок и убежала в комнату.
        Павел демонстративно засек время и насмешливо посмотрел ей вслед – вот коза! Прошло две минуты, и Гин не выдержал и заглянул в комнату. Алиса, похоже, превзошла сама себя. Она уже приготовила новую одежку, старую свалила в кучу на полу и сидела в одних трусиках на диване, озабоченно рассматривая что-то у себя на груди. Павел невольно посмотрел туда же, а спустя секунду ноги сами понесли его к Алисе, сами же скинули с себя башмаки и сами согнулись в коленях. Руки тоже не подкачали и обняли Алису за талию.
        – Эй! – удивленно сказала она, – ты чего это? Некогда ведь! Кузьма, небось, уж заждался...
        Но руки Павла, уже окончательно ему не подчиняясь, гуляли с талии на спину и грудь Алисы, а потом самым наглым образом съехали на ее ноги, гладили их и вроде незаметно, но очень настойчиво подбирались к единственной части одежды, оставшейся на ней. Алиса почему-то никак не могла собрать силы на достойный отпор агрессору, а, упустив момент, поняла, что вовсе не желает сопротивляться. Они потеряли счет времени, но оказалось, что все удовольствие можно получить и за 10 минут, если, конечно, очень хотеть и постараться. А может просто их подгоняло сознание того, что Кузьма, небось, уж заждался.
        – Ну вот, – перехваченным голосом сказала Алиса, – теперь еще и в ванную надо идти.
        Павел несколько даже смущенный своим порывом, сидя рядом на ковре, выворачивал брюки: "Соскучился, – объяснил он, уловив слегка насмешливый взгляд Алисы, – а когда тебя на руках таскал, думал, что штаны порвутся или молнию заклинит..." Ослепленный страстью, он толком и не разделся, трусы вовсе запутались у него в ногах. Алиса встала, с наслаждением потянулась и, символически прикрывшись, отправилась в ванную. А Гин подумал, что, пожалуй, впервые так хорошо разглядел ее при нормальном освещении и без осложняющих обзор факторов. Сначала спереди, хоть и в трусиках, а теперь и сзади без ничего, и пришел к выводу, что Алиса, как это ни странно для современных женщин, близка к совершенству. Может, и есть что-то лишнее на бедрах и попе, но в целом... Это только у нас с такой фигурой и мордашкой сидят в Карантине за семью замками, за бугром она бы давно всем этим бешеные бабки загребала...
        Звонок прозвенел неожиданно и требовательно. Павел, уже одетый, покрылся противным холодным потом: "Кто это? Кого несет?" - смятенно думал он, не зная, что предпринять. Он на цыпочках прокрался к двери и заглянул в дверной глазок.
        – Доигрались! – тут же обругал он себя, – ебарь конский! Половой гигант в отставке! – за дверью стоял один из тех ребят, которых он метелил в Алисиной квартире, и за ним трое полицейских. Павел торопливо отошел от двери и со всеми предосторожностями выглянул из кухонного окна. Под балконом и около подъезда стояло еще человек шесть в форме. Обложили их классно. Интересно, за кем они охотятся? – подумал он, – за мной или Алисой? А может быть за Арнольдом?
        В дверь позвонили еще раз – длинно, настойчиво и вдобавок постучали ногой. В ванной Алиса, заглушаемая шумом воды, пела про чужую свадьбу.
        – Душ принимает! – разозлился Павел, – не могла по быстрому подмыться, – в запарке он уже забыл, кто был виноват в произошедшей задержке. Он побежал в маленькую комнату, выходившую окнами на другую сторону – к лесу. Дверь уже кажется потихоньку начали ломать. На его кровати что-то белело. Он схватил лист бумаги и прочитал:
        – "Болван! Вечно у тебя все не вовремя! На подоконнике – радиомаяк. Включи его и набей код 86247831 – это вызов вертолета Вернивзуба, надеюсь он успеет! С наилучшими пожеланиями, Шараф Рашидович, Ангел-хранитель."
        Павел буквально прыгнул к окну. Но код набил очень аккуратно. Потом отдернул занавески, распахнул окно и высунулся наружу. 
        – Вон он! – истошно завопил кто-то снизу, – он в квартире, – из чего Павел сделал вывод, что охотятся теперь именно за ним. Дверь на некоторое время ломать прекратили, но потом начали снова, и гораздо более энергично. Радиомаяк тихонько попискивал. Вертолет не летел. Павел прислушался. Были слышны только удары чем-то тяжелым в дверь и возбужденные голоса за ней. Он потоптался у окна и, не выдержав напряжения, побежал в ванную. В горячке он выдернул дверь вместе с защелкой, даже не заметив, что она была заперта. Алиса уже вытиралась и с видимой тревогой прислушивалась к звукам, доносившимся из прихожей. Увидев Гина, она инстинктивно прикрылась полотенцем и спросила:
        – Что случилось?
        – Иди сюда, быстро, – Павел протянул к ней руки.
        – Да что случилось-то?
        – Иди, кому говорят, – рявкнул Павел и буквально выдернул ее из ванной, – за мной пришли, надо смываться.
        И они побежали в спальню, Павел одетый, а Алиса – голышом. 
        – Давай я останусь и задержу их, ты же невидимый, уйдешь в любом случае, – успела на бегу предложить она. Гин только отмахнулся:
        – Тебя загребут на всякий случай и уже так просто не отпустят.
        Подбежав вместе с ней к окну, Павел испытал чувство, близкое к тому, что лишь полчаса назад испытал с Алисой: ревя моторами, свистя винтами и задирая нос, как туго взнузданный конь, прямо напротив окна отчаянно тормозил вертолет, ведомый старшиной Вернивзубом. Павлу в какой момент даже показалось, что он не успеет зависнуть и врежется в дом. Но старшина, как всегда, все рассчитал правильно – остановился буквально в пяти метрах от окна и не забыл разогнать автоматной очередью скопившихся внизу полицейских.
        – Одеться бы, – робко напомнила о себе Алиса, спрятавшись за занавеску. Но тут железная входная дверь наконец поддалась напору и с жутким грохотом обрушилась внутрь квартиры.
        – Залезай в вертолет, быстро! – заорал Павел, увидев, как Вернивзуб, открыв дверцу кабины, уже держит наготове веревочную лестницу, – сможешь? А я их задержу!
        – Смогу, – пробормотала Алиса и, перекрестившись, выбралась из-за занавески. Павел, став невидимым, бросился навстречу врагам: "Встретимся у Дома", оглянувшись, крикнул он. Еще он успел заметить, как Алиса, ну просто умница, отбросив всякий, в данном конкретном случае безусловно ложный стыд, высунулась из окна едва ли не по пояс и поймала лестницу. Она вскочила на подоконник, обернула нижний конец лестницы вокруг себя и прыгнула в сторону вертолета. Полотенце, обмотанное вокруг ее бедер, тут же полетело вниз, легко планируя. 
        Павел встретил непрошеных гостей в холле между большой комнатой и спальней. Он дал подножку полицейскому, ворвавшемуся в холл первым, и сложенными руками рубанул по лицу капитана, бежавшего следом. Полицейский с размаху врезался в стенку и затих. Капитан обрушился назад, сбив третьего копа. Оба они ничего не успели понять, особенно капитан, в момент удара, похоже, лишившийся сознания. Зато штатский, державшийся сзади и уже чувствовавший на себе удары пустоты, мгновенно вытащил пистолет и несколько раз наугад выстрелил. Гин пригнулся и потянулся было за кольтом, выпавшим из рук капитана, но раздумал. Кольт, хоть и невидимый в его руке, должен стрелять, а это был бы ориентир – наверняка найдутся среди преследователей бойцы, стреляющие на слух. Штатский держал перед собой пистолет, бешено вращая глазами. Он полностью перегораживал Павлу выход и подойти к нему бесшумно, миновав придавленного капитаном полицейского, было очень сложно. Придавленный коп возился под тушей начальника, как червяк, и пыхтел, как паровоз.
        Но тут подоспело подкрепление и здорово помогло Павлу. Они едва не сбили с ног штатского, и тот, чтобы удержаться, опустил пистолет и свободной рукой схватился за притолоку. Гин прыгнул к нему, дернул его за эту опорную руку и подставил под его физиономию колено. Выскочив в образовавшийся проход, он уже без особых проблем достиг дверного проема. В нем он наступил на выбитую дверь, которая под ногами грохнула не хуже выстрела. Подкрепление, пронаблюдавшее странные эволюции своего штатского коллеги, закончившиеся разбитыми губами и носом, тренированно залегло и открыло пальбу в сторону выхода, изрешетив дверь квартиры напротив. Но Павел уже относительно спокойно спустился вниз по лестнице, пропустив мимо себя еще пару полицейских, выскочил из подъезда и техничной рысцой, стараясь не очень топать, припустил в сторону Дома. В небе он заметил удаляющийся в том же направлении вертолет. Алисы под ним уже не было – похоже, и на этот раз они выпутались.
        Несколькими минутами раньше старшина, увидев, что Алиса сделала все, как надо, резко повел вертолет в сторону и вверх, опасаясь выстрелов оцепления. Однако те и не думали стрелять, с открытыми ртами глазея на улетающую в небо голую женщину.
        – Сиди, не дергайся! – крикнул старшина, заметив, что Алиса старается карабкаться по лестнице, – сейчас я тебя втащу.
        Лестницу мотало и крутило так сильно, что у Алисы тут же закружилась голова. Она судорожно вцепилась в перекладину и закрыла глаза. Старшина поднял вертолет чуть ли не на километр, поставил машину на автопилот и легко втащил девушку в кабину.
        – Эй, – сказал он, похлопывая ее по щекам и стараясь смотреть только в лицо, – можно открывать глазки - опасность миновала. Мало мне голого мужика в кабине, так еще и голую бабу приобрел... Дай сюда одеяло! – крикнул он Крапиве.
        – А я? - жалобно проблеял тот.
        – У тебя же два, сукин ты сын! А ну давай быстро!
        Притороченный к заднему сиденью полковник кое-как, связанными руками, стащил с себя одно одеяло и кинул Вернивзубу. Смит-Версальсков был в жару и мало что соображал. С него Вернивзуб требовать ничего не стал. Алиса уже почти пришла в себя и одеяло приняла с благодарностью.
        – Все в порядке? – слабо улыбнувшись, спросила она.
        – Да вроде бы, – старшина занял вновь кресло пилота и развернул вертолет в сторону Дома, – надеюсь, и Пашка тоже выберется... Эх, если бы я был невидимкой!

11.14. Подполковник Элус, заботливо поддерживаемый Огрисом, еле доковылял до машины "Скорой помощи". Он уже собирался с духом, чтобы залезть внутрь, как к нему подбежал один из офицеров-пехотинцев:
        – Господин подполковник, Вернивзуб... – дальнейшие его слова потонули в грохоте вертолетных моторов. Неугомонный старшина промчался прямо над их головами куда-то в сторону Воли-и-Разума.
        – Что? – слабым голосом спросил Элус.
        – Он сказал, что быстренько слетает по одному делу и вернется. А еще велел, чтоб не стреляли...
        – А вы?
        – А мы и не стреляем. Заложники же у него!
        – А зря, – вздохнул Элус.
        – Простите...
        – Дорогой ты мой, не по адресу обращаешься. Меня сняли с поста командующего и собираются вот-вот арестовать...
        Офицер стоял с открытым ртом. Похоже, он ничего об этом не знал. Странно, что майор-танкист не раззвонил новость о переходе власти по всем войскам, скопившимся около Дома. Или... Или он все это придумал?! Но ведь все было так правдоподобно! Все, за исключением его ареста. Но полевой майор слишком мелкая сошка, чтобы вести какую-то свою игру. Элус окончательно запутался и полез в машину, решив махнуть на все рукой – здоровье дороже. Но тут подбежал еще один офицер и закричал торжествующе:
        – Товарищ подполковник, – на проводе генерал армии Кургузый!
        – Мама мия! – застонал Элус, – не пойду я обратно. В гроб вы меня сведете!
        – У меня в машине радиотелефон, – вмешался толкавшийся тут же и вникавший в происходящее с большим интересом Огрис, – скажи номер, я вас соединю...
        – Вот козел, – подумал подполковник, забираясь-таки в машину, – и чего лезет не в свое дело. И эти – тоже остолопы, кто как обращается, для кого я – господин, для кого – товарищ...
        Он взял трубку радиотелефона, настроенного Огрисом. У генерала Кургузого наблюдалась истерика:
        – Не пускать, – орал он, заикаясь, – никого не пускать! Ни туда, ни оттуда! Как вы вообще смели?! Принять командование?! Кто вы такой?! Стрелять, не разбираясь! К черту заложников!
        Элус растерянно отодвинул от уха надрывающуюся мембрану, но заметив, как оба офицера и Огрис прислушиваются, опять прижал ее к полуоглохшему уху.
        – А вас разве не арестовали, как изменника? – удивленно спросил он генерала. Тот даже поперхнулся от неожиданности.
        – Так это ваши штучки, подполковник? Это вы организовали этот вшивый гражданский комитет?! Это вы приказали выпустить этих провокаторов из центра?! Да по вас трибунал плачет!...
        – Идиот, – тихо сказал Элус и брезгливо нажал на кнопку отбоя, – недоносок.
        Но телефон в его руках затрезвонил снова. Он вздохнул и снова подсоединился к линии.
        – Господин подполковник, – растерянно сказал, представившись, командир батальона ракетных установок, – нам только что позвонил генерал Кургузый и приказал стрелять по всем, кто будет приближаться к Дому, или выходить из него. В случае прицельного ответного огня из Дома стрелять на поражение...
        – Так... А что генерал сказал относительно меня?
        – Приказал считать ваши распоряжения недействительными...
        – И все?
        – И все.
        – Замечательно! Сейчас я подъеду прямо к вам на позиции и сдам дела тому, кого центр назначит командующим. Только до этого момента хотя бы не рушьте Дом!
        – Слушаюсь, – сказал комбат, – честно говоря, мне и самому это не очень...
        Элус недослушал, отключил телефон и скомандовал Огрису, сидевшему за рулем:
        – Поехали, быстро! А то эти придурки разнесут Дом в мелкие кусочки до того, как мы туда попадем.
        Вся ракетная и артиллерийская техника, восемь танков и 4 САУ, а также оба торпедных катера, бывших на ходу, расположились на минимальной дистанции от Дома. На попытки сблизится еще больше, Дом отвечал не очень интенсивным огнем, носившем в основном предупредительный характер. Батальон пехоты и четыре зенитки караулили Вернивзуба. Было приказано с ним не цацкаться и заложников не жалеть. Элуса вроде как от командования отстранили, но никого взамен не назначили. Обстановка была нервная. Комбаты переругивались между собой по радио и с помощью мегафонов. Над площадью около Дома, перекрывая гул моторов и редкие выстрелы, висел густой мат. Прибытие Элуса на позициях было оценено положительно. Если бы он попытался поднять людей на штурм Дома, то ему бы напомнили, что он уже никто, но он призывал воздерживаться от активных действий, и это было всем на руку. Стрелять по Дому, на который еще недавно молились, на это, знаете ли, не каждый был способен.
        Подполковник прямо в поле собрал совещание, на котором все ощущали редкую двусмысленность создавшегося положения. Поэтому комбаты невнятно мычали и созерцали слегка дымящийся Дом. Единственным положительным фактором, сопутствующем этому совещанию было то, что наконец стихла ругань. Элус, видя невозможность пробиться к Дому в открытую, просто тянул время. Только Огрис откровенно развлекался, хотя его и беспокоило состояние здоровья пациента. У Элуса явно была высокая температура, горячечно блестели глаза, и слегка тряслись руки. В таком состоянии не совещания проводить, а собороваться надо, думал врач, глядя на подполковника. А тот все-таки дождался своего шанса. 
        Вертолет появился откуда из-за Дома со стороны болота и речки. Зенитки, почему-то развернутые в другую сторону, запоздали, катера дали залп, но, естественно, мимо. Вертолет, перелетев Дом, хлопнулся на асфальт буквально в 40 метрах от него. Из вертолета выпрыгнула сначала девица, завернутая в одеяло, а потом вывалились двое связанных по рукам и ногам мужиков – один в таком же одеяле, другой в больничной пижаме. Последним выбрался Вернивзуб. Корпус вертолета заслонял их всех от выстрелов из автоматов и, пожалуй, пулеметов. Для того, чтобы их достать, надо было сначала разнести вертолет. Элус потерял всего пару секунд, чтобы сообразить, что надо делать. Он собирался, приказав не стрелять, подойти к старшине, делая вид, что принимает заложников. А уж оттуда до Дома можно было под прикрытием вертолета да при общей растерянности и на одной ноге доскакать. Но этой пары секунд хватило, чтобы какой-то придурок увидел цель, с которой было приказано не церемониться, и начал стрелять. К счастью, придурок стрелял из автомата – вертолет всего лишь покачнулся, и в его кабине вылетели стекла. Но придурка тут же поддержало несколько пулеметов, и вертолет задымился, разбрасывая кусочки обшивки. Вернивзуб схватил женщину в одеяле за руку и побежал вместе с ней к Дому. Мужик в одеяле покатился в другую сторону. Через два полных оборота он остался нагишом, что несколько отвлекло армию, и еще на несколько секунд задержало всеобщее сумасшествие. Мужик в пижаме так и лежал без движения. Элус мгновенно уловил паузу и, сильно хромая и плохо соображая от боли и жара, бросился к вертолету, отчаянно крича:
        – Не стрелять! Не стрелять, сукины дети!
        За ним зачем-то побежал Огрис, одновременно ругаясь, поражаясь живучести своего пациента и отчаянно труся, каждую секунду ожидая получить пулю в спину.
        Но стрельба действительно полностью прекратилась. Одно дело было порешить бандита и головореза Вернивзуба, к тому же покусившегося на устои, другое – расстрелять врача в белом халате и безоружного раненного офицера, который еще каких-то полчаса был самым главным военным в Карантине. Вернивзуб тоже понял, что имеет несколько драгоценных секунд, и, толкнув женщину к Дому, остановился и пошел навстречу Элусу, видя, что тот безоружен.
        – Вот что, господин подполковник, – начал старшина, поднимая руку вроде как для приветствия, но осекся: Элус неожиданно закатил глаза и начал валиться на бок, теряя сознание. Со стороны было полное впечатление, что Вернивзуб поднял руку и уложил подполковника выстрелом навскидку. Поэтому, вполне естественно, что пощады старшине теперь не было. Всех смущал только врач, бестолково топтавшийся там же. А раз так, то выстрелы пришлись по женщине, которая уже почти достигла Дома. Ей еще повезло, что первые пули просвистели мимо и просто выбили куски бетона из стены Дома. Некоторые из них полетели прямо в нее – она упала на асфальт лицом вниз буквально в пяти метрах от цели. Дом, словно, почувствовав свою и чужую боль, тут же ответил огнем на поражение – самые нетерпеливые замолчали. И тут какая-то неведомая сила подхватила женщину и, дважды неловко перекувырнув, внесла в Дом. Так что остальные уже просто мстили Дому, за то, что он не только пропускает в себя выборочно, но и по мере сил защищается. 
        В это время над лежавшим Элусом произошел следующий диалог:
        Вернизуб (удивленно и слегка испуганно): Что это с ним?
        Огрис (наклоняясь к подполковнику): Все, сознание потерял! Добегался!
        Вернизуб: Но я же не...
        Огрис: Ты тут не причем. Ранен он. Слушай, помоги мне.
        Вернизуб: Что ты с ним хочешь сделать?
        Огрис: В Дом его внести. 
        Вернизуб: А ты уверен...
        Огрис: Нет, не уверен, но здесь он все равно не жилец. И мы, скорее всего, тоже...
        Вернизуб: Тогда хватай его за ноги.
        На удивление, они с Элусом на руках без приключений добежали до Дома, пока войско воевало с Алисой. Старшина рывком забросил тело в одно из окон. Огрис, не успев отцепиться, буквально влетел следом. Дом по-прежнему не возражал и еще довольно успешно отбивался от атакующей армии. Вернивзуб, прыгнул на подоконник последним и, на мгновенье задержавшись, оглянулся.
        Вертолет разнесли в клочья на пятой секунде массовой стрельбы, полностью устранив последнюю помеху. Первая же очередь из крупнокалиберного пулемета пересекла открытое пространство, но попала несколько не туда, куда предназначалась – не в голову старшине, который уже стоял в окне, а перерезала ему ноги. Старшина, даже не вскрикнув, словно переломился в коленях и упал внутрь Дома. Первые танковые снаряды разворотили левый угол Дома. Танк, выпустивший их, тут же загорелся и взорвался, пораженный ответными выстрелами. Но силы все-таки оказались слишком неравны – внутри Дома стали рваться ракеты, выпущенные ракетными установками и катерами. Оттуда вырвались языки пламени. Оказывается, Дом можно было победить! Сверху насели вертолеты и, хотя два из них тут же были сбиты, моментально снесли Дому весь верхний этаж. С потерями пехоты уже никто не считался. Крапива успел откатиться в сторону, и был утащен в тыл наступающими спецдесантниками. Смит-Версальскова замесили с землей. Танки и самоходные установки ползли вперед, кроша асфальт гусеницами и стены Дома снарядами. Некоторые из них вспыхивали, как спички. Но тут грянули главные калибры катеров. За какие-то пять-семь минут объединенные вооруженные силы Особой Дивизии Охраны Дома разнесли вверенный им под охрану объект, превратив Дом, бывший настоящим идолом у нескольких поколений шкуррвилльцев, в груду дымящихся камней. Обычных серых с едва заметным красноватым отливом камней. Над местом побоища полыхал пожар и стояла огромная туча пыли. Легкий ветерок разносил едкий дым по окрестным лесам и болотам. Вплотную к развалинам стояли БМП, БТРы, танки, САУ, позади шелестели винтами вертолеты. По всему полю боя догорала подбитая техника. Трупов было тоже достаточно. Не было только раненных – Дом мучиться никого не заставлял и разил наповал. Под крутым обрывом замерли в мутных водах Шкуррки торпедные катера. Вперемешку с техникой стояли вооруженные люди в форме. Но уже то тут, то там мелькали какие-то штатские. Победители различных родов войск растерянно взирали на дело рук своих. Несколько десятков военных пожарных лазили по руинам в противогазах и поливали бьющие едва ли не из-под каждого камня языки огня. Командиры атаковавших батальонов, взобравшись на уцелевшую технику, напряженно наблюдали за пожарными. Однако, и так было ясно, что те ничего не найдут. Разрушенный Дом вел себя, как обычный дом – коряво задуманный, плохо построенный, не обеспеченный отоплением, водой и канализацией, без рам со стеклами и даже без дверей. И вспоминался он теперь тем, кто его победил, бездарной, серой, неуютной коробкой – этаким безликим средним арифметическим между казармой, школой и коровником...

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПО ЭТУ СТОРОНУ ДОМА.
I. ГДЕ-ТО В ИРАКЕ.

        Главврач больницы Варфоломеев сам оперировал редко – и без того нагрузка на него выпадала немалая. Но в этот раз и случай был тяжелым, и двое других хирургов выехали в районы боевых действий, и Стекловой, оставшейся здесь, давать работать в том состоянии, в котором она находилась, было нельзя. Еще и американец затесался тут на его шею – тоже не подарок. Почти что гангрена. Варфоломеев кивнул сестрам, что он закончил, и вышел из операционной. Несмотря ни на что, похоже, он спас обоих. И это было приятно. В предбаннике на кушетке, закрыв глаза, сидела Дина. Веки у нее были красные. Варфоломеев, держа руки в перчатках, с которых еще капала кровь, кистями вверх, подошел к ней и задел ее локтем. Дина мгновенно открыла глаза, даже не пошевелившись.
        – Ага, – сказал Варфоломеев и подмигнул ей, – дядя Гена еще не разучился работать!
        – Что? – сказала Дина обессилено.
        – Что, что... Ноги будут на месте. Конечно, и в гипсе поваляется, и ходить заново учиться будет, но самого страшного мы избежали... Лишь бы домой его отправить. Кстати, американец этот предложил твоему поехать лечиться в Штаты. Ты как на это смотришь?
        Дина слабо улыбнулась.
        – То, что он болтун, я еще раньше убедилась... А сам он как?
        – Ну в общем тоже не помрет. Но шансов охрометь у него даже больше, чем у Кузьмы. Рваная рана бедра с началом гангрены – это тебе не шуточки.
        – Слушай, а откуда он вообще взялся?
        – Он военный в штатском. Обеспечивал эвакуацию из Ирака своих женщин и детей. Говорит, что атаковали на двух мотоциклах их автобус, а потом ему еще и от полиции досталось. В суматохе его там и бросили – за мертвого, что ли посчитали... Удивительно, как он умудрился до города добраться.
        – А с автобусом что?
        – Ну это еще тот автобус, я тебе о нем говорил... Ну из-за которого и Кузьма влип. Не пойму только, как он там оказался?
        – А, – досадливо махнула рукой Дина, – затычка во все дырки. Все свои замашки не бросит. Одна фамилия чего стоит! Как был дуболомом военным, так и остался... Так что, американец этот три дня по пустыне шатался?
        – В том-то и дело. Боец! А тебе, Диночка, я-таки настоятельно рекомендую взять фамилию мужа, а? Или хотя бы двойную – Дина Антоновна Вернивзуб-Стеклова. Звучит?
        – Да ну тебя, – Дина встала, – когда к Кузьке можно попасть?
        – Мужик здоровый, – Варфоломеев пожал плечами, – думаю, дня за три оклемается... Да, совсем забыл! У этого американца жена русская... 
        – То-то он по-русски так лихо шпарит!
        – Ну по-русски он, конечно, не поэтому шпарит... А зовут его жену Лида, а девичья фамилия ее – Виленина. Вот это он меня и просил тебе сообщить...
        – Врешь! – совсем непочтительно воскликнула Дина – если это так, то это же моя одноклассница. Ее семья в Штаты уехала...
        – Именно так он и сказал. Видел, говорит тебя где-то, а где, никак не мог вспомнить. А вчера, после операции, как пришел в себя, так и говорит, мол, видел тебя у жены на фотографии. Под наркозом вспомнил...
        – А как буржуя-то зовут?
        – Эл Маклеос...
        – Ну все правильно! Нашлась наконец, паразитка – она мне всего одно письмо после свадьбы и написала...
        Дверь приоткрылась, и появилась пышная шевелюра их старшей сестры Виктории Гавриловны:
        – Шеф, тут приехали представители американского посольства... 
        – А врач с ними есть? Я же просил приехать врача, а не представителей!
        Шевелюра спряталась, за дверью загудели голоса, один из которых постепенно стал доминирующим, наконец дверь распахнулась, и в предбанник операционной вошел невысокий плотный человек в военной форме. Он, не обращая внимания на явно недовольную мину на лице Варфоломеева, подошел к нему, широко улыбнулся и сказал по-английски, протягивая руку для приветствия:
        – Медсестры у вас отличные! Этакий синтез сержанта US Army и начинающей голливудской звезды. Позвольте представиться – шеф-доктор посольства Соединенных Штатов в Ираке Ли Кей Огрис...
        Варфоломеев беспомощно обернулся к Дине – английским он практически не владел.

II. ГДЕ-ТО В МОСКВЕ.

        Павел сразу после работы поехал на Юго-Запад. У Альки были сегодня вечерние пары – занятия заканчивались как раз в начале восьмого. Навстречу ему двигался довольно густой поток студентов. Уже темнело, и он на всякий случай нацепил очки, чтобы случайно не пропустить Алису. О встрече они не договаривались. Павел считал, что такого рода вопросы легче решать методом кавалерийской атаки. Студенты, идущие навстречу, гомонили и довольно энергично толкались. Павел потихоньку раздражался – и какой дурак придумал для очников вечерние занятия – в его время такого безобразия не допускали. Но конечно же не только обычная для Москвы толкотня служила причиной его раздражения. Он чувствовал, что с каждым шагом пропадает его решимость, и нарастает неуверенность. Представляю, – ехидно думал он, что было бы, если бы я ее заранее предупредил, о чем хочу говорить... Скорее всего, у меня бы и на это язык не повернулся. 
        Как всякий нормальный мужик, тем более уже миновавший безрассудный юношеский возраст, когда легко даются невыполнимые обещания, Павел боялся жениться. Но, как всякий мужик, которому к 30 уже ближе, чем к двадцати, он втайне мечтал об этом. Тем более, что Алиса всем своим поведением давала ясно понять, что тянуть дальше невозможно и надо на что-то решаться.
        Павел нашел ее на лавочке перед входом в институт. Она сидела в компании двух однокурсников и курила, что, как он уже уяснил, являлось признаком волнения или недовольства жизнью. Однокурсники, увидев Павла, как по команде встали, поздоровались с ним и галантно попрощались с Алисой. Обоих он знал – неплохие, веселые ребята, пару раз даже квасили в одной компании. Он присел на лавочку и осуждающе поглядел на Алисину сигарету, демонстративно отмахиваясь от дыма. Она сердито и глубоко затянулась, но выпустила дым в другую сторону:
        – Чего это ты заявился?
        – А чего это ты так со мной разговариваешь? Не говоря уж о том, что куришь...
        – Хочу и буду... И вообще, товарищ Богинов, я официально объявляю: видала в гробу я ваш институт!
        – Он такой же наш, как и ваш!
        – Тем более! Хватит с меня! Скажи на милость, на фига козе баян, а? – Алиса нервно растерла сигарету о тумбу лавочки и запустила ее в сторону урны, – ну зачем мне эта химия и технология редких и рассеянных элементов? Что я без нее не проживу, что ли?
        – Мимо, – прокомментировал Павел полет окурка, – конечно, проживешь, особенно в наше время и с твоей внешностью. А все остальное – для общего развития...
        – Общее развитие у меня и так хоть куда, – она, встав, выпятила грудь, сердито махнула рукой и пошла в сторону метро, – сумку захвати, – распорядилась Алиса, не оборачиваясь.
        Павел усмехнулся и пошел следом, захватив сумку. Гроза почти миновала, скоро с ней можно будет нормально общаться. А еще он был рад, что тот разговор, ради которого он, собственно, и приехал, отложен на неопределенное время.
        Они познакомились в октябре прошлого года, когда Павел вплотную приступил к своей диссертации и стал часто наведываться в Alma Mater. В той конторе, где он работал, Ученого Совета по его специальности не было. Поэтому пришлось обхаживать сразу нескольких своих бывших преподавателей, чтобы приняли к защите диссертацию блудного сына. Богинов в тот день носился с кафедры в отдел аспирантуры и обратно и столкнулся с Алисой около лифта. Он спешил, но, тем не менее, успел заметить, что девочка очень даже ничего. А Алиса подумала, что этого типа она уже не первый раз встречает на кафедре. Студента он явно уже перерос, а среди преподавателей она такого не знала. А потом он ее догнал по дороге от старого корпуса института к метро. Алиса шла, несмотря на накрапывающий дождь без зонта, и одна, что, как потом убедился Павел, было очень большой редкостью. Он избегал знакомиться на улице, попросту говоря, стеснялся, но тут, неожиданно для себя, сказал:
        – Девушка, это с вами я столкнулся на кафедре?
        Она усмехнулась и ответила:
        – Хорошо, что не сказали, "девушка, мне кажется, я вас где-то видел!"
        – Зато у меня есть зонтик... – продолжил он очень последовательно, и они пошли вместе. Что характерно, зонт Павел так и не достал.
        Но сейчас он не торопился догонять Алису и шел метрах в трех позади. Он давал ей окончательно остыть, с удовольствием разглядывал Алису со спины и гадал, почему это у них так сразу все сладилось. С ним самим было все понятно. Алиса была девицей высокой, изящной, талию имела тонкую, попку аппетитную, ноги длинные и стройные, а мордашку очень даже смазливую. Одевалась она со вкусом и, прямо сказать, не бедно, что безусловно было заслугой ее родителей. Мужики мимо нее проходить не торопились, и Богинов отнюдь не был исключением. Но вот ее ответная реакция его даже насторожила. Конечно, о себе Павел был очень высокого мнения, что в общем-целом соответствовало действительности. Но, чтобы раскопать то, что в нем было скрыто под невыдающейся внешностью и не всегда изысканной одежкой, требовалось, если не терпение, то хотя бы время. Поэтому, Павел долго не мог поверить в то, что Алиса искренне относится к нему ничуть не хуже, чем он к ней. А он к ней относился очень даже положительно...
        Павел замечтался и налетел на Алису, не заметив, что она резко остановилась.
        – Ну чего ты там плетешься? – совсем спокойно спросила она, – опять меня разглядываешь? У меня на заднице дырка, или вся спина белая?
        – Нет, – честно ответил Павел, – задница у тебя светло-голубая без видимых, по крайней мере снаружи, дефектов, в спина черная, кожаная...
        Алиса засмеялась и сунула руку в карман его куртки, они любили так ходить – вроде как под руку, но чуть более интимно – и сказала:
        – А все из-за этого козла Попугаева...
        Настоящая фамилия козла была Постигаев, но и козлом он был типичным – такой мерзкий тип, что народный фольклор повествовал о наличии в институте трех людей с двойной фамилией: Калошин-Вербан, Лагус-Суфтинский и Сволочь-Постигаев.
        – Ну ты как, остыла, что ли? – спросил Павел.
        – Богинов, отстань, я решила! – Алиса заканчивала уже четвертый курс и, наверно, в течение всех четырех курсов говорила подобное. Только раньше кому-нибудь другому. В этом Павел не сомневался, так как сам слышал об этом уже в третий раз.
        – Не дури, осталось всего ничего...
        – Я сказала, не пойду я больше в этот дурацкий институт! Сколько можно себя насиловать и оскорбления терпеть.
        – А что родители скажут?
        – Все равно не пойду!
        Павел слегка надулся и молчал, пока они вошли в метро, потом спустились по эскалатору, потом побежали к поезду, и уже в вагоне, когда Алиса повторила как заклинание "все равно не пойду", брякнул:
        – А замуж пойдешь? – Алиса даже не повернулась к нему, и, когда Павел решил, что она не расслышала, спросила ехидно:
        – С условием, что я заодно и учиться пойду?
        – Ну а ты как думала? Не все ж тебе одни удовольствия!
        – Ничего себе удовольствие! И вообще, я тебе нужна, или мое высшее образование?
        – Мне нужна ты с высшим образованием.
        – Ненормальный мужик какой-то... А что скажут родители?
        – А по поводу чего? И чьи родители? – запутался Павел. Алиса засмеялась:
        – Иногда ты неожиданно теряешь всякое чувство юмора.
        – А ты его так же неожиданно приобретаешь!
        – Ладно, с тобой препираться бестолку – все равно дурой окажешься... И все-таки, ты даже моей маман не испугаешься?
        – А ты моей?
        – ...
        – То-то же. И вообще, волков боятся – в лес не ходить. Тем более, так надолго.
        – Сам ты волк, – Алиса легонько хлопнула его по щеке, – хищник! Предложение как следует сделать не можешь. Еще бы в туалет меня для этого завел. Вот не соглашусь, будешь знать...
        – Согласишься, – засмеялся счастливо Павел, обнял ее и, притянув к себе, крепко поцеловал в губы, вызвав тем самым целую гамму реакций у прочих пассажиров: от безусловно положительной (ах, какие милые и непосредственные молодые люди!) до резко отрицательной (все им не терпится, хоть бы до дому подождали!).
        – Тиран, – бормотала Алиса, делая робкие попытки освободиться, – деспот! Подвергает прилюдному насилию слабую беззащитную женщину в том месте, откуда и сбежать-то невозможно.
        – От судьбы не сбежишь, – и Павел не отказал себе в удовольствии поцеловать ее еще раз.

III. СООБЩЕНИЕ ИТАР ТАСС.

        Сегодня утром, примерно в 9:25, в Александровском районе Владимирской области, неподалеку от города Струнино, по неизвестным причинам взорвалось и затем загорелось нежилое заброшенное строение. Прибывшие на место взрыва пожарные сначала локализовали очаг возгорания, а спустя полчаса полностью потушили пламя. Человеческих жертв нет. Немного пострадали лесопосадки, окружавшие строение, и в близлежащих домах вылетело несколько стекол. Что наиболее странно – ни струнинский горсовет, ни районные власти не признают своим это здание, которое, как уверяют местные жители, было пятиэтажным и сложенным из крупных серо-красных блоков. Здание разрушено полностью и восстановлению не подлежит. Компетентная комиссия ведет расследование причин взрыва и ищет организацию или частное лицо, которым могло бы принадлежать это, отнюдь не маленькое строение. Прерванное на 1,5 часа железнодорожное сообщение на участке, прилегающему к месту взрыва, восстановлено. Сейчас поезда идут по графику.

Москва, Троицк, пос. Нейтрино (КБ ССР),
                                                                1988 - 11.06.1992.

Начало	Середина	Конец
Наверх	Хобби и слабости	Scientific.ru