Начало

Середина

Конец

Мирон ИЛЮХИН. ДОМ. Продолжение

Из дневника заведующей диагностическим отделением спецполиклиники N 1 при Особой Дивизии Охраны Дома (ОДОД) капитана медицинской службы Дома Стокволл Дины Антоновны.

        ...и пятиминутка выдалась бурной. Чак, звонарямский последыш, было вякнул на меня, так я ему выдала. И мужики мои – молодцы – за меня вступились. А то на самом деле взяли моду делать вид, что на самом деле лечим тех, кто в Дом... (густая клякса)... воспитание, видите ли не позволяет! Бартоломью только усмехался в свою купеческую бороду. Особенно, когда выступал Огрис. Этого я вообще, наверное, никогда не пойму. Черт его знает, когда он серьезно говорит, а когда лапшу на уши вешает.
        – Вот что, товарищи так называемые военные врачи, – говорил Огрис, – народу и так не хватает, и лишних тоже не больно-то дают, а уж хорошие завы отделениями тем более на дороге не валяются. Поэтому, видит Бог, Диночку мы в обиду не дадим. Вот и сэр Генрих со мной безусловно согласен, – Бартоломью усмехался, – Кассандру-таки она умереть не дала, а? (Я, конечно, преисполнилась, хотя в душе и сомневалась в искренности этого оболтуса, как никак в свое время я его довольно невежливо отшила – чересчур, мол, соплив). Я не буду касаться порядков у нас в госпитале, – продолжал Огрис, – а скажу следующее. Заигрывания главврача с военными, – красноречивый взгляд на приглашенного Крапиву, – до добра не доведут. Все-таки служба – службой, а медицина – она несколько сама по себе. Мы хоть и в погонах ходим, но... Я даже не об этом, – в ответ на чей-то шепот, – реальные права наравне с остальными людьми в форме имеет только ограниченный контингент наших сотрудников, – вежливый кивок в сторону Бартоломью, – вообще-то мы не претендуем на обладание всеми секретами, но дайте нам возможность хотя бы лечить людей (интересно, кого он имеет ввиду, всех людей, или только людей в форме?)...
        Огрис говорил довольно долго. Его даже увещевали, а сидевший рядом с ним Крикун то и дело дергал его за полу пиджака. Огрис шипел на Крикуна и отбивался левой рукой, правой он энергично жестикулировал. Наконец, он угомонился, подмигнул мне и сел. Я не совсем поняла, причем тут я – с таким же успехом он мог подмигнуть красному, как рак, Звонаряме-сан. Критику наш главврач явно не любил. Огрис продолжал мне корчить рожи, и я показала ему язык. Он тут же прислал мне записку, приходи, мол, ночью к амбару, я молодой, ты еще ничего, глядишь дело и сладится. Я показала ему кулак – горбатого могила исправит.
        Тем временем, слово взял Звонаряма-сан. Он приобрел нормальный цвет лица и, выступая, всячески лавировал. Вроде и своих сильно обижать нельзя, и поперек мнения почетного гостя Крапивы тоже не больно-то выступишь. Крапива числился у военных большим знатоком военной медицины, так как в свое время его за неуспешность выперли со второго курса ветеринарного института. Поэтому, кому курировать придомное здравоохранение, даже и вопросов не возникало.  На самом же деле Крапива дальше моей (зачеркнуто), впрочем, конечно, далеко не только моей, не заглядывал. А Звонарь все звонил. Де, объект такого стратегического значения, что определенные ограничения в свободе гражданских лиц и гласности просто необходимы. Что, мол, засылка людей в Дом в настоящих условиях – мера, к сожалению, вынужденная. При этом предпринимаются все возможные мероприятия по уменьшению риска. Но там, где он присутствует, обязательно присутствуют и некоторые издержки, заключающиеся в повышенном травматизме, а иногда, как это ни прискорбно признавать, и в повышенной смертности. Но и не ходить в Дом нельзя, потому как никакие научные наблюдения за Домом не оправдают тех средств, которые выделяются правительством на изучение Дома, и без непосредственного контакта с Домом не проникнуть в его физическую и философскую сущность. Тут я устала сдерживаться и фыркнула, но Звонарь уже разошелся. А что люди в Доме гибнут, так в основном из-за явных нарушений ТБ. Особенно часто это случается с новичками. Они, новички то есть, думают, что Дом это им игрушка, а Дом это не игрушка, а малоизученный и весьма таинственный объект со своими, неведомыми нам законами, нарушать которые никому не позволено. Давно уже речь идет о том, что следует ограничить количество ходящих в Дом несколькими проверенными ветеранами. А не далее, как завтра, очередного новичка в Дом запускают, и неизвестно, чем это кончится...
        Господи! Что же это такое?! То ли действительно никто ничего не знает, а я от Крапивы всяких неположенных мне по штату секретов нахваталась, то ли настолько народ привык комедию ломать, что... (вырвана страница).
        ...от этого тошнит, а как это прекратить, я не знаю. После Крапивы опять вылез Звонарь. На этот раз он про Дом даже не упоминал. На этот раз он упоминал исключительно медицину и ее служителей. Сказал, что в аврально-критических ситуациях врачи, как всегда на высоте, спасают, казалось бы самых безнадежных, далеко за примером ходить не надо – случай с Кассандром (имени моего, нехороший человек, так и не назвал, как будто Кассандр к спасителю Снудсену своими ножками притопал). А вот в текущих делах у нас просто бардак. Медсестры по ночам спят, да так, что хоть криком кричи, не добудишься – видать, совесть настолько чиста. А больным что, просто помирать молча? Истории болезни ведутся небрежно. Как понимать например фразу, записанную товарищем Крикуном: "Это не больной, а шланг. Жопа у него, видите ли, от уколов болит. А сам с Эльзой договорился за шмотье, она шприц мимо проносит, а передо мной он чайника изображает. Так пусть, едрена корень, и без колес посидит, когда взвоет от своей печенки, тогда и поговорим..." Народ покатился со смеху. Надо отдать должное Звонарю, умеет он разрядить обстановку. Еще он сказал, что в столовой у нас готовят настолько прилично, что вместо одного дежурного врача приходят дегустировать человек шесть персонала и увлекаются настолько, что больным не хватает. Упрекнул он и Бартоломью за то, что медицинская наука, им опекаемая, находится в некотором застое. Что-то он еще говорил, но слушали его уже плохо. Каждый раз одно и тоже – отдельные недостатки без указания конкретно провинившихся. А еще он про спецобслуживание чего-то вякнул, мол, даже в нем случаются сбои. Ох, уж это спецобслуживание! Придет какой-нибудь боров с генеральскими погонами, нахамит с три короба, а от самого перегаром несет, и болезнь какая-нибудь типа сломанного ногтя на мизинце левой ноги. И откуда только здесь столько генералов? Я уже штук шесть видела, или они к нам из-за Карантина слетаются?
        А еще у нас есть суперспецбригада, возглавляемая официально Звонарем, а на деле Крикуном. Принимает эта бригада жертв дружеских застолий и официальных банкетов. Бывает, такому герою челюсть свернут, морду расквасят, руки-ноги поломают, и он, сволочь, либо на врачах отыгрывается, либо сестричек лапает. Поэтому эта бригада и суперспец – ребята у Крикуна, да и сам он далеко не промах – не только калек-штабников, но и пьяных десантников обламывают. Кстати, самые, по-моему, паразиты среди военных. Здесь они для того, чтобы в случае чего на штурм Дома пойти. Случай пока ни разу не представился, еще бы, чего его штурмовать, если и так, зная кое-что полезное, можно запросто зайти и выйти с... (тщательно зачеркнуто)... ездят в Шкуррвилль штабных гонять, да новичков в Дом готовят. Не знаю, ходят после этого новички в Дом-то?
        Пятиминутка закончилась через 2 часа 12 минут относительно мирно. Поговорили вроде по душам и разошлись. Звонаряма-сан пообещал более чутко относится к нуждам врачей, особенно из вольнонаемных, у которых поменьше возможностей и льгот. Крапива, взявший последнее слово, поблагодарил за критику, пообещал впредь рассматривать врачей как равноправных партнеров, а не как обслуживающий персонал, и выразил надежду, что достигнутый высокий уровень медобслуживания будет только неуклонно повышаться. 
        Потом был обход. Смотрели и моего парнишку из 4-й палаты. То есть он бывший мой и бывший из 4-й палаты. Случай с ним произошел скорее анекдотичный, хотя и страшноватый. Вышел он (кажется, адъютант генерала Абокрона) из Дома с полными (зачеркнуто), сразу не посмотрели, а как глянули – бросились за ним, схватили на улице и прямо со всем добром ко мне в палату. И только потом догадались у него у самого фон померить. С такой радиоактивностью, какая от него перла, парнишку сразу после меня в мертвецкую настропалили, да потом призадумались. Я с ним полчаса общалась, должна была изрядную дозу схватить, но ничегошеньки у меня (ох, я и перепугалась) не обнаружили. Парнишку из мертвецкой – умирать-то он вовсе не собирался и Абокроном нас, костоправов проклятых, пугал – силком загнали в свинцовый бокс. Врачи к нему больше, чем на пять минут, да еще в спецзащите на заходят – мой пример их отнюдь не вдохновил. Фонит от адьютанта до сих пор (а уже почти месяц прошел) как от богатого уранового месторождения. И норовит адъютант все время кого-нибудь из врачей себе в заложники взять – еще бы, скучно там ему, в боксе-то. Два раза уже напускали усыпляющий газ – коллег спасать. Пригрозили парнишке, что вообще его лечить не будем. А, собственно, чего его лечить, если он и так себя прекрасно чувствует, вот только хулиганит и фонит очень.
        Никакого научного объяснения этому факту не имеется, ни с физической, ни с медицинской точки зрения. Огрис предложил какого-нибудь врача заслать по маршруту адъютанта. Врач этот такую же гадость подцепит, и можно его будет смело к парнишке-адъютанту подсаживать – для компании и на предмет научного исследования. Что самое интересное – многие его поддержали. Вот только загвоздка вышла – кого послать. Бестолочь какую – для науки накладно, толкового врача – жалко... А Бартоломью, усмехаясь сказал: "Так он вам и доложит, где он там по Дому шлялся – от жадности все это..."
        А еще я узнала, что милейший дядечка Кузьма Егорыч, такой тихий, скромный и стеснительный, несмотря на свой внешний вид голливудского качка умудряющийся постоянно краснеть, как урюпинская девственница, не кто иной, как старший инструктор батальона спецдесантников дважды гвардии старшина Вернивзуб. Брр! Обидно, а? 

7. ОКОЛО ДОМА (СОМНЕНИЯ).
        Павел, честно говоря, не знал, что делать. Самое лучшее было, наверное, собрать манатки и рвануть отсюда домой. Туда, где нет никакого Дома, никаких военных, никакого Вернивзуба, правда, и Алисы, и Шарика, и даже квартиры своей нет. Да и вряд ли это было возможным – рвануть отсюда. Официальным путем не выберешься – без соответствующей бумажки просто билеты на поезд не продадут, а идти через Карантин авантюра весьма сомнительная. Павел подумал, подумал и двинулся в сторону Дома, в сторону стрельбы. И чем дальше он шел, тем стрельба становилась явственнее. А на окраине поселка появились уже и первые признаки военных действий. На асфальте валялись стреляные гильзы, и были видны следы танковых траков. В канаве непонятного назначения боком лежал военный джип. Домик КПП, стоящий около дороги, ведущей к Дому зиял выбитыми окнами. Павел заглянул внутрь. В домике было пусто, и царил изрядный бардак. Постовых было не видно, как не было, к счастью, видно и жертв военных действий. А может быть их просто уже успели убрать. 
        Павел пролез под шлагбаумом и вошел в лес, окружавший Дом. Стрельба, доносившаяся оттуда, не утихала, но и не усиливалась. Наверное, надо по-пластунски, думал Гин, споро шагая по дороге. Но тут раздался довольно громкий взрыв, и Павел не выдержал и побежал. Он пробежал метров триста, выскочил из леса на открытое пространство и остановился как вкопанный. Дом был на месте, но его отделяла от Павла плотная и разнородная толпа, состоявшая, как из военных, так и из штатских. Ничего не напоминало о вчерашнем бунте, начавшемся в клубе "Патриот". Как раз наоборот, происходящее единение всех слоев общества города Шкуррвилля и окрестностей было похоже на праздничный митинг, посвященный Дню Независимости. А стрельба казалась ничем иным, как торжественным салютом. Люди стояли к Гину задом, к Дому – передом. Задние ряды старательно поднимались на цыпочках, пытаясь не упустить детали происходящего, но передних деликатно не теснили. Кроме людей, тут же стояла и техника. Танки, БТРы, БМПэшки, самоходки, пусковые установки и просто грузовые и легковые военные машины были облеплены людьми, использовавшими их в качестве подмостков. Счастливчики сидели на крышах и башнях, неудачники висели на подножках и всевозможных выступах. Непривычные к таким нагрузкам легковушки довольно громко стонали рессорами. Павел дошел до задних рядов, автоматически приподнялся на цыпочки, но до сих пор еще ничего не понял. Расспрашивать было бесполезно. Люди в ответ только невнятно мычали, внятно посылали куда подальше и делали отодвигающие движения локтями. Павел походил вдоль живого забора, щелочки не нашел и направился к небольшому холмику на опушке леса. Холмик оказался ДЗОТом и с него открывался отличный вид на Дом. Странно, что никто, кроме него, не догадался использовать ДЗОТ в качестве наблюдательного пункта. Павел извлек из своей рабочей авоськи очки, нацепил их и принялся изучать ситуацию. 
        Толпа окружала Дом правильным полукольцом. Между передними рядами и Домом было почтительное расстояние – метров 70, не меньше. Толпа стояла в основном смирно, слушала и смотрела. Смотреть было особенно нечего, так как с Домом ничего не происходило. Зато слушать было чего. Толпа слушала звуки довольно ожесточенного боя, происходившего где-то внутри Дома. Вот это да, восхищенно подумал Павел, интересно, кто это там воюет? И по какому, собственно, поводу? Скорее всего, спецдесантникам нашлась наконец работа и они выкуривают из Дома самозванцев... Но тут стрельба как по приказу стихла, и командный голос из толпы решительно и громко скомандовал:
        – Все штатские назад, в укрытия! Оружие к бою! Первый батальон слева, второй – справа! Техника, готовсь! Спецподразделения вперед!
        К великому удивлению Павла, толпа послушалась невидимого командира и весьма быстро, а главное организованно, разделилась на две части. Одна часть, та, что не в форме, отхлынула назад, едва не затоптав Гина, расслабившегося на своем ДЗОТе, другая часть – военные – перестроилась для атаки. Техника заработала, батальоны рассредоточились, тут и там замелькали фигуры спецдесантников в маскхалатах. Они передвигались в сторону Дома, но далеко не простыми маршрутами и с величайшей осторожностью. Первые из них уже практически вошли в Дом, с места стронулись несколько танков, но тут произошло и вовсе неожиданное. Снова раздалась стрельба, однако не внутри Дома, а как раз из Дома по наступавшим. Стрельба была плотная, по всему периметру Дома и очень прицельная. Причем, стрелявшие из Дома не торопились убивать, а просто хотели остановить непрошеных гостей. И надо сказать, им это удалось. Никто из нападавших умирать не рвался, а пули ложились прямо у ног десантников, а два осколочных снаряда разорвались на башнях передовых танков. Десантники залегли, техника встала. Один танк, не внявший предупредительным выстрелам, подошел слишком близко к Дому и получил зажигательный снаряд в лоб. Из него посыпались члены экипажа, отделавшиеся, похоже, легким испугом. Тот же командный голос истошно завопил:
        – Не стрелять! Не стрелять! Отходить на основные позиции!
        Теперь Павел разглядел командующего. Сухонький старикашка в полевой генеральской форме стоял в одном из открытых джипов. Старикашка смахивал на адмирала Нельсона, но с двумя руками и с двумя глазами. Кроме того, что старикашка командовал, он еще вполголоса, но хорошо различимо ругался. Ругаться в принципе было можно, так как толпа, собравшаяся у Дома состояла в подавляющем большинстве из мужчин, достигших 18 лет. Женщин и детей в осадной армии практически не наблюдалось. Тем временем, техника и десантники преимущественно задом вернулись на исходные позиции. Дом великодушно молчал и отступавших не преследовал. Подожженный танк потух, так и не взорвавшись, и теперь отчаянно чадил и вонял горелым маслом и жженой резиной. Штатские полезли из укрытий как тараканы. Ряды военных, разбавляемые ими, быстро теряли стройность. Один за другим стали умолкать моторы военной техники. Павлу перекрыли обзор командного джипа, и он почему-то сразу потерял интерес к происходящему. Он слез с ДЗОТа и, уворачиваясь от спешащих быть поближе к месту событий штатских, пошел в поселок. Хоть вздремну часок, думал он на совершенно постороннюю тему, а то неизвестно, дадут ли мне спать ночью, или нет. А здорово все-таки они придумали – забрались в Дом и никого больше туда не пускают. Видать, действительно там медом мазано. И не вытуришь их оттуда никак, только с большими жертвами, хоть Дом взрывай. И ведь много их там, и оружием как следует запаслись; знали, на что шли. Интересно, что же там внутри такого, что надо так рисковать?

Из записей младшего научного сотрудника Института исследований свойств материи (ИИСМ) Павла Гина.

        ...я так ничего и не понял. Похоже, что никакого конфликта штатских с военными вовсе и не было. А может быть о нем никто вспоминать не хочет? Но что-то в ситуации с Домом явно изменилось. Во-первых, построжал режим. Военные ходят какие-то вздрюченные. Элуса на работе практически не бывает. С утра приходит, дает задание и на весь день исчезает, вроде бы совещаться. Я фактически исполняю обязанности руководителя группы, а иной раз и лаборатории, так как и завлаб наш подполковник Сниспидов тоже пропадает на совещаниях, а заместитель у него на редкость бестолковый, говорят раньше был балеруном. Несмотря на возросшую нагрузку и необходимость руководить – это в неполные двадцать девять лет! – прав мне добавить забыли. С какой-нибудь пустяковой, но внешней просьбой приходится обращаться к Фузайле. Лейтенант Фузайла – паразит порядочный. Без Элуса шлангует, как может, поручать ему что-либо самостоятельное совершенно бестолку. Его можно только нижайше попросить, тогда он снизойдет. Особенно, если это касается сношений с внешним миром, тут он снисходит без неудовольствия и сносится (или сношается?) и делает даже больше, чем я прошу. У нас (точнее – у меня) куча работы. Наблюдения за Домом велено вести круглосуточно. Ко всему прочему нам подбросили конфигуратор и инфравизор. Под это дело я выпросил два прикинутых "пентюха". Сержантик (его все тут так называют) утром приносит мне кучу распечаток и их электронный вариант, и мы, обычно с Верой, редко с Калачом из параллельной группы, а еще реже – с Фузайлой, их обрабатываем. На мой взгляд – ничего особенного, но Элус, и уж конечно менее образованное начальство из настоящих военных, относятся к нашим обработкам с большим пиететом. Правда, меня большое начальство посещает редко, а когда посещает, то обработки наши не смотрит, а хлопает меня по плечу. А вчера даже выписали премию в 250 монет. Я не стал спрашивать за что, а дисциплинированно сказал служу, мол, великой Родине. Элус подмигнул мне – с тебя причитается – забрал распечатки с анализом и ушел. Что уж он (они?) с ними там делают – мне не интересно, но себя я тоже обижать не стал, и некоторые вещи занес к себе на дискеты, надеюсь, что это не секрет. А то обидно, ведь на хорошую статью тянет. Ведь мне как раз не хватало возможности поизучать, как распределение дельта-вектора переменного силового поля влияет на показатель прогрессии. А влияет он следующим образом:

        Далее следуют обширные математические выкладки, одна таблица и три графика. 

        ...так что все это очень даже логично укладывается в мои предыдущие представления. Если мне дадут это вывезти, и если шеф не будет упрямится и изображать из себя Резерфорда, то можно считать, что для диссертации не хватает только развернутых выводов.
        Но, что интересно, моих военных это абсолютно не трогает, или они не понимают в этом ни фига? Но Элус-то должен соображать, что укорочение лишь на 0,7% длины волны луча, излучаемого полем в диапазоне 0,7 нМ, едва ли не на 70% меняет волну, отражаемую от стены Дома. Это ведь чистая прикладуха с одной стороны. А с другой стороны, понятно, что собственное магнитное поле Дома – величина достаточно непредсказуемая, но, черт возьми, где они раньше встречали такой физический объект?! А если предположить, что большие металлические массы, которые мы фиксируем, перемещаются внутри Дома равнонаправлено, что, разумеется, не так, то показатель прогрессии либо вырождается в 0, либо сбегает в бесконечность. А в такое даже мой шеф и даже, если он не будет изображать из себя Резерфорда, не поверит. Это, так сказать, нонсенс. Или открытие! Поэтому кропаю потихоньку статейку, вписываясь между Вернивзубом и Алисой, которые отнимают у меня если не львиную долю времени, то львиную долю сил.
        Вообще эта неделя крайне насыщена. Кроме работы (стараюсь укладываться в 3-4 часа, ведь Вернивзуб, похоже никогда от меня теперь на отстанет, пробовал ненавязчиво жаловаться Элусу, не помогло), так вот, кроме работы и Вернивзуба, дважды играл за сборную полка в футбол. Обыграли 5:2 медиков – ух, и костоломы – сам сломаю, сам и починю, и свели вничью 3:3 матч со спецдесантом. Вели 2:0 и 3:1, да они вконец убегали нашу защиту. Зато я им гол-красавец забил. Даже Вернивзуб оценил, хотя болел, разумеется, за своих. А вообще-то я, возраст, наверное сказывается, очень долго в игру стал втягиваться. По 15-20 минут такую ерунду порю, что просто стыдно. В первом матче еле убедил меня не менять уже в середине первого тайма. Потом разыгрался – один гол чисто с моего паса забили, один – после того, как меня в штрафной снесли, а один – я попытался прямо с углового гол забить – раньше получалось, да в этот раз в штангу попал, но наши добили. Так что я в команде отнюдь не последний.
        А еще Алиса у меня есть. Это тебе и работа, и футбол, и Вернивзуб вместе взятые. Ходит ко мне ночевать через раз. Не знаю уж, что она по этому поводу родителям говорит, я с ними больше не встречался. Ладно хоть через ночь, а то бы она меня совсем до сомнамбулического состояния довела – девка жутко заводная, заснуть в 2 часа ночи для меня – удача. 
        А еще мы теперь сотрудничаем с врачами. Поэтому ко мне прислали двух вьюношей доармейского возраста, по-видимому, грезящих медициной. Они под моим руководством выполнили кое-какие строительно-подсобные работы, и, надо сказать, весьма добросовестно. Ведь нам пришлось из пустующего в последнее время кабинета Элуса оборудовать нечто вроде приемной. Теперь там стоит какой-то прибор, в котором даже я ничего не понял, а установкой его командовал лично полковник Крапива, куратор медицины от армии. Он тоже в принципе действия прибора был не силен, но, по крайней мере, знал, для чего он предназначен. В четверг и пятницу после обеда мы в кабинете Элуса принимали пациентов. Правда, я участвую в этом только с часу до трех, да и то по личной просьбе Сниспидова, а потом меня забирает-таки Вернивзуб. Но даже за те два часа, что я присутствовал при приеме, насмотрелся на всякое. Пациенты, желающие обследоваться на диковинном приборе, попадаются самые разные. То явился генерал со свитой – сам обследовался, а свита облизывалась. То привели под руки древнюю старуху, плохо ориентирующуюся в обстановке. То притащили из вытрезвителя неопохмеленного и потому буянящего мужика.
        Прибор этот диковинный заведен на мои компьютеры, и я за ними наблюдаю. А медики работают очень энергично, едва ли не круглосуточно, двумя бригадами. При этом на каждого пациента тратят минут пятнадцать, не больше. Я попытался было вникнуть, что же конкретно интересует нашу передовую медицину, но мне быстро дали понять, что излишнее любопытство в данном случае неуместно и что моя задача следить за всякими там телевизорами (Крапива имел ввиду компьютерные дисплеи). Бригадами руководят милая дамочка чуть постарше меня и сумрачный блондин. Оба они, и почти постоянно торчавший здесь же Крапива, были со мной вежливы, предупредительны, но на вопросы по существу предпочитали не отвечать. Только минимум информации, чтоб не страдало дело. Кстати, дамочку я видел около Дома, она принимала Кассандра со товарищи. Видимо, и она, и сумрачный блондин были не последними людьми в своей конторе. 
        Мы работали и в субботу, чем вызвали молчаливое неудовольствие Вернивзуба. Тем более, что благодаря этому, в субботу мы совсем не занимались – после обеда у меня был третий матч – с моряками. Я уже собрался уходить, как дамочка, оказавшаяся в этот момент одна, предложила мне тоже обследоваться. Меня загнали в этот аппарат, напялили на голову шлем типа мотоциклетного, усадили в кресло типа зубоврачебного, а для верности закрепили руки на подлокотниках. От шлема и кресла шли многочисленные провода к приборам, которые они частично приволокли с собой, а частично позаимствовали у нас. Результат обследования моей скромной персоны оказался для них весьма неожиданным. И дамочка, и полковник, которому вообще не слишком понравился сам факт моего обследования, и все прочие, имевшие к этому отношение, похоже, даже растерялись. Я тоже заметил нечто необычное, о чем благоразумно промолчал. Но на центральном дисплее, который я сам обслуживал, загорелась мерцающая надпись "Best Quality" – лучшее качество, а на графике левого компьютера нарисовался очень большой и практически идеальной формы пик, который у других обследуемых, даже у самых заслуженных генералов, выглядел кривым размазанным ублюдком. А на правом компьютере некая экспоненциальная кривая не пересекла ось абсцисс, а вышла на уровень, едва ли не на 20 неизвестных мне единиц выше ее. Кончилось мое обследование тем, что медики быстро свернулись и, опечатав свою технику, эвакуировались в неведомом направлении. 

8. Глава, вроде бы не имеющая к повествованию никакого отношения и написанная на рубеже 80-90-х годов.

        1. Если спросить у американца (а вы встречали когда-нибудь живого, настоящего американца?):
        – How are you? – то он без сомнения ответит:
        – Fine! – и при этом жизнерадостно улыбнется. В переводе такой диалог звучит следующим образом:
        – Как дела?
        – Замечательно!
        Не обязательно так оно и есть на самом деле, но, как говорится, браво, Киса, что значит школа. Если аналогичный вопрос насчет дел задать нашему соотечественнику, то в лучшем случае он ответит "Нормально!", при ином раскладе "Так себе...". На крайний случай наши люди могут приберечь и энергичное "Хреново!". Крайний случай тоже, как правило, не соответствует действительности, просто человек отстоял 1,5 часа в очереди, а пиво кончилось. Поэтому рассмотрим более реальные ситуации. 
        – Нормально! – это значит, что ремонт в квартире наконец-то завершен с минимальными материальными и моральными потерями; в отпуск есть возможность провести в доме отдыха под Бердянском – там недорого, море еще относительно чистое и кормят неплохо; с тещей проблем, слава Богу, почти нет, тем более, что живет она отдельно, да еще в Мытищах; дети более-менее здоровы, а начальник, душа-человек, второй раз обещает с собой в командировку во Францию взять, а недавно так и вовсе в одностороннем порядке накинул три сотни. Правда, машина, зараза, не на ходу – рессоры менять надо; стенка при розыгрыше не досталась, хотя тянули-то всего три человека; предложили видео по символической цене, да пока недостающие 15 тысяч собирал, оно, скользкое такое, ушло налево. Да и жене зубы надо вставлять – так-то очень даже ничего, а как улыбнется, ну чистая Баба Яга. Тем более, что стоит это дело пока еще не так дорого, как ожидалось, и ввиду несостоявшихся покупок весь сервант пачками пятерок забит. А еще дочь в английскую спецшколу, что прямо под окнами не берут, потому что старший дитятя зарекомендовал там себя редкостным обалдуем и прославился тем, что предложил объявить войну Швеции и на второй день сдаться с обязательным условием длительной оккупации (это в четвертом-то классе такая политическая подкованность).
        Ответ "Так себе..." – это, сами понимаете, гораздо хуже. Если короче, то первая часть предыдущего абзаца начисто отсутствует, зато вроде как гастрит разыгрался, теща – мегера, разменять двухкомнатную хрущобу никаких сил нет, жена поправилась на пять килограмм (куда уж дальше-то) и говорит, что в отместку, поскольку только библиотекарши сейчас зарабатывают меньше. А Вовка Мартынов – в далеком прошлом сосед по парте – устроился в СП и сидит теперь в Канаде, прислал письмо, в котором как дважды два доказывает, что капитализм стоит на краю пропасти... смотрит вниз и наблюдает, как мы там на дне в дерьме ковыряемся.
        2. Свобода слова – дело великое. У нас это великое дело выражается в свободе говорить гадости о том, что нас окружает. А поскольку окружают нас преимущественно гадости, то наша свобода слова – не более, чем правда о нашей жизни. Свобода слова – это правда о проститутках, наркоманах и СПИДе на первом этапе, о Сталине и Хрущеве на втором, о Брежневе и административно-командной системе – на третьем, об НЛО и экстрасенсах – на четвертом, о рынке, ценах и премьер-министрах – на пятом, о мафии, МВД и КГБ – на шестом, об экологическом бедствии и здоровье народа – на седьмом, о межнациональных конфликтах и государственном суверенитете – на восьмом и так далее с прицелом в бесконечность. Почему же нам дали свободу слова, превратившуюся в конце концов в свободу вымазать самих себя и окружающих грязью, истинной или мнимой, с головы до ног? Потому, наверное, что посчитали, что тем, кто вообще никаких свобод не видел, и одной, весьма мазохистской свободы, будет вполне достаточно. Мало кто догадывается, что нормально жить можно только там, где во главе угла стоит свобода дела в лучшем понимании этого слова и лишь затем, и только как ее, впрочем, вполне полноправная составляющая, свобода слова.
        3. Мы очень часто опаздываем. Сначала мы опоздали с принятием официальной религии. Потом мы опоздали создать единое государство, способное дать отпор монголо-татарам. Потом мы опоздали дать свободу крестьянам. Потом мы опоздали построить нормальный капитализм. Потом опоздали захватить земли где-нибудь в жаркой Африке и довольствовались богатой, но очень холодной Сибирью. В результате нашлись-таки люди, которым надоело опаздывать, и они первыми в мире совершили победоносную социалистическую революцию. Зачем они это сделали, сказать сейчас трудно. И дело, наверно, не только в жажде власти. Некоторые из пламенных революционеров, скорее всего искренне думали, что делают благое дело. Последовавшие за ними уже так не думали, хотя на словах оставались верными продолжателями бессмертных идей Октября. Тем более, что уже через довольно непродолжительный промежуток времени стало понятно, что поспешили-то мы зря. Лучше было бы предоставить право первенства в этом щекотливом и неблагодарном эксперименте кому-нибудь другому. Но лиха беда начало, а дальше так и повелось: любое дело в котором мы выбивались в лидеры, приносило нам в конце концов одни убытки. Коллективизация принесла голод, индустриализация – экологический кризис, атомная бомба – разорительную гонку вооружений, как впрочем, и полет первого спутника, выгоду из которого (не прямую, а косвенную) мы так и не сумели извлечь. Даже перестройка, которую начали именно мы, не принесла нам особых благ, зато удружила Сухим Законом и развалом государства. Так может лучше не спешить неизвестно куда и неизвестно зачем с последующим закономерно плачевным результатом, а планомерно (только, упаси Бог, не планово), не торопясь, но поспешая, догонять? Ничего, я думаю, зазорного не будет, если мы чуть-чуть, ну самую малость не догоним по уровню жизни, например, покоренную, разделенную, а потом и воссоединенную нами Германию. Чуть-чуть, как говорится, не считается, зато это будет очень заметно по сравнению с тем, что мы имеем на данный момент. 
        4. Большинство из нас, никуда не трогаясь с места, поменяли страну проживания. Конечно, можно объявить это свершившимся фактом и естественным ходом Истории, как это стало модно в последнее время, но все равно – более или менее трезвомыслящих людей грызет червячок сомнения: а нужно ли это было делать? Тем более, таким варварским образом. Как-то раз, употребив определенную дозу алкоголя, подвигнувшую меня на политическую деятельность (сами понимаете – доза была немалая), я устроил блиц-опрос окружающих. Я задавал только один вопрос: если бы появилась возможность воссоздания нашего государства в старых границах, конечно без учета его административно-политического устройства, то поддержали бы вы такой ход событий? Что характерно, все без исключения опрошенные обещали такой ход событий поддержать. И были среди них и русские, и украинцы, и татары, и белорус, и даже один тип, считающий себя армянином. Правда, опрос проводился на территории России и среди людей, слишком давно живущих там, а, как известно, именно у жителей этой республики всегда были популярны "имперские" настроения. Весьма вероятно, что среди "простых" эстонцев, молдаван или там туркмен, которые не были охвачены моим опросом, нашлись бы ярые сторонники независимости, не желающие опять объединяться ни под каким предлогом. Более того, что эти самые сторонники, как неоспоримое доказательство своей правоты, ткнут мне в нос результаты "всенародных" республиканских референдумов. Я не буду вдаваться в юридические и моральные тонкости этих мероприятий – я сужу с обывательской точки зрения: образование каждого нового государства ведет к появлению большого количества рабочих мест для людей, непригодных ни на какое другое дело, кроме как руководить. Причем, как водится у нас (в Советском Союзе, как бы каждая его часть себя не называла), руководить плохо. И вся эта возня с суверенитетами ведется исключительно для того, чтобы отвлечь людей от реальных тягот их жизни. Какая там свобода или улучшение экономического положения, когда мы вот-вот с Россией будем воевать! Надо быть полным идиотом (или последовательным коммунистом), чтобы не считаться с произошедшим. Конечно же, сохранить страну было можно, хотя порой задумываешься, а надо ли жить вместе с режущими друг друга армянами и азербайджанцами, неуправляемой Чечней, или склоняющимися к Исламу и Афгану таджиками? Но как можно делить русских, украинцев и белорусов? Как же надо управлять страной, чтобы каждый народ захотел жить отдельно?! Или просто нынешние руководители ничем не отличаются от своих предшественников и никогда не смогут договориться между собой? Тогда, конечно, бестолку взывать к их разуму и чувствам, и остается только молить о том, чтобы сохранилось хотя бы то, что пока еще не до конца успели разрушить – транспорт, связь, телевидение и свободный проезд через плодящиеся, как гнус, граница. А то ведь как дальше-то жить?
        5. Я хочу: а) квартиру, желательно трехкомнатную в новом доме, уютно обставленную, в тихом районе Москвы, недалеко от метро; б) машину, можно "Жигули – девятку", желательно выигранную в лотерею ДОСААФ; в) дачу, со всеми удобствами, доставшуюся по наследству, не далее 50 км от Москвы, на берегу чистого озера; г) дважды в год (можно и трижды, но я не привередливый) ездить в загранкомандировки, желательно в страны НАТО, и чтобы тамошних денег было у меня в кармане чуть больше, чем на проезд туда и обратно; д) интересную работу, сопровождаемую зарплатой в три раза больше нынешней, часть можно в валюте, гарантированную солидным госучреждением, не обременяющего своих сотрудником строгим ящичным режимом; е) длительного (например, дней этак тридцать) отпуска в престижном доме отдыха в Сочи или в Гурзуфе; ж) иметь полезные знакомства и иметь нечто более ценное, чем рубли, чтобы поддерживать эти знакомства на должном уровне; з) а также всякой ерунды, типа "чтобы не было войны", чистого воздуха, Черного и иных морей, здоровья себе и близким, вкусной кормежки, отсутствия очередей, нормального обслуживания в ресторане, автосервисе, прачечной, МПС, Аэрофлоте, или что там после них останется, в похоронных бюро и салонах новобрачных... Я много еще чего хочу! Я даже больше скажу – Я ХОЧУ ЭТОГО ДЛЯ ВСЕХ!!!
        P.S. Вообще-то все написанное в этой главе носит хотя и злободневный, но все же сиюминутный характер. И может быть буквально через пять лет (год назад бы сказал – "буквально через год") все вышеизложенное будет по меньшей мере анахронизмом. И мы за эти пять лет научимся на вопрос "Как дела?" отвечать чисто по-американски (разве что с большим количеством смысловых и фонетических оттенков, столь свойственных "великому и могучему"). И мы за эти пять лет к свободе слова прибавим наконец свободу дела, полезного как для себя, так и для страны (долгое время польза для себя противоречила пользе для окружающих и для страны, и наоборот). И мы за эти пять лет действительно (страшно подумать, может быть просто – очередной анекдот) догоним и перегоним. И мы за эти пять лет построим наконец могучее и уважаемое государство, неважно, как оно при этом будет называться и какие иметь границы. Только не надо всемогущего целителя, или щедрой гуманитарной помощи от бывших потенциальных противников, или великодушных НЛОшников, на которых сейчас нередко уповает вся наша истерзанная (даже и не войной, вот что обидно) страна. И даже один добрый дядя (читай: Горбачев, Ельцин, Кравчук, Сидоров, Иванов...) не поможет, а тем более пятнадцать, или сколько там у нас (у них) сейчас президентов. Тем более, что быть все время добрым крайне утомительно. Тем более, что и Дома, пойдя в который, вы... А впрочем, все равно такого Дома нет. А почему его нет, вы узнаете, прочитав это повествование до конца.
        P.P.S. Прошло 6 лет относительно даты предыдущей редакции ДОМА. Беллетристическая часть данного сочинения практически не подверглась эрозии, хотя и не избежала косметических переделок. Наиболее беспощадно обошлось время именно с этой главой, хотя определенные поправки я и предполагал чуть выше по тексту.
        Незыблемыми остались разве что американское "Fine!" и русские "нормально" и "хреново". А вот все остальное если не поменяло полярность, то по меньшей мере звучит на марсианском языке. Дом отдыха под Бердянском, отпуск в Сочи или Гурзуфе, "Жигули – девятка", видео за бесценок и т.д. может удовлетворить нормального человека только при наличии большой халявы. Загранкомандировки, даже в страны НАТО на фиг не нужны, потому что в России (при наличии денег, конечно) можно купить все тоже самое, и иной раз дешевле. Воспоминания о перестройке похоронены под мощными пластами бурной истории "новой" России, которая новая только потому, что породила "новых русских". Жить отдельно от шебутных национальных окраин как-то вошло в привычку. О воссоединении с Киргизией или Молдавией и думать забыли. Из славян Белоруссия сама рвется в контакт, но Россия вяло отбивается. Украину, если и присоединять, то только для того, чтобы создать футбольную сборную на основе киевского ДИНАМО. Ни одного Большого Доброго Дяди благодаря усилиям СМИ и дарованной им свободе слова в сознании обывателя не осталось – кто-то из них превратился в олигарха, кто-то в рыжее зло, кто-то в зловещую птицу войны или рыбку удачи.
        Даже фраза Я ХОЧУ ЭТОГО ДЛЯ ВСЕХ!!! выглядит анахронизмом. Не потому что не хочу, а потому что хочу, но не совсем ЭТОГО. В общем, никакой опоры в виде большинства традиционных ценностей под ногами не осталось. Ах да, вспомнил. Осталась незыблемой мечта о Доме (у каждого о разном). Хоть его (Дома) и нет...

Из дневника заведующей диагностическим отделением спецполиклиники N 1 при Особой Дивизии Охраны Дома (ОДОД) капитана медицинской службы Дома Стокволл Дины Антоновны.

        ...с одной стороны, конечно, обидно. Я ведь тоже кое-что с этого имела. Правда, в последнее время гораздо меньше. Крапива как источник Домовых благ закономерно иссяк, но ведь не только он ходил в Дом. С другой стороны, так им и надо, не все скотам масленица. Я уже наблюдала за тем, как они все боятся. Сейчас-то уже, наверное, ясно, что никакие злоумышленники в Дом не проникли, а как раз наоборот (жирная клякса). ...оломью не выдержал и изменил своему правилу. Он (клякса) все, что знал, а знал он очень многое. Стервец Лика ехидно так сп... (клякса) ...он распространять секретные сведения. Шеф сказал, что не боится, поскольку собрались здесь только военные врачи, которые, во-первых, давали подписку о неразглашении, а во-вторых, он им вовсе не досужие сплетни пересказывает, а проводит самый натуральный инструктаж, просто обходясь без откровенной дидактики. Все это из-за того, что, по-видимому, у нас прибавится работы. Военные нормального человеческого языка не понимают, логика у них своя, и за эту логику приходится расплачиваться. В том числе и нам, хоть мы и врачи, а, что ни говори, тоже в форме. Короче, сначала нас ожидает лечение тех, кто попытается проникнуть в Дом, а потом мы будем долго и безуспешно определять, кого все-таки можно послать в Дом без последующего крупного членовредительства. Гипотеза Бартоломью заключается в том, что в Дом можно будет послать только... (далее вырвана страница).
        ...шансов нет никаких, но им до лампочки, и, обследовав крайних с нулевым результатом, за исключением (далее две строчки замазаны черной краской). Теперь к нам ходят порайонно. Нам предстоит, похоже, обследовать весь Шкуррвилль. Больше всего я смеялась на генералов, которые поторопились прискакать первыми. И очень товарищи генералы сердились, когда компьютеры этого молодого ангела рисовали им фигвамы. И не верили товарищи генералы ни нам, ни ангелу, топали ножками, орали на бедного и бледного Крапиву, и приходили по второму и третьему разу. Они и довели моего полковника до того, что тот решил обследовать весь Карантин. Мол, не мытьем, так катаньем. Сдвиг в лучшую сторону наблюдался, однако, никто через красную линию не перевалил, не говоря уж о непосредственной возможности сходить в Дом. Огрис опять хихикал и говорил, что либо шеф ошибся, либо мы все тут по уши в дерьме. А поскольку все мы знали, что военные не прекращают безуспешных попыток проникнуть в Дом, то, очевидно, ближе к истине второе предположение. Крикун работал с нами только до обеда, а потом уезжал к Дому принимать раненных и возглавлять бригаду скорой помощи. Мой сменщик Снудсен был сумрачен и деловит, а часть его ребят занимались прямо противоположным делом – отлавливали по всему Карантину наиболее вероятных претендентов на поход в Дом. Огрис не переставал при передаче смены советовать Снудсену приводить к нам как можно больше детей, стариков и калек, которые имеют гораздо меньше возможностей грешить. Тем более, что сегодня одна старушенция (или юный биолог семи лет, или один руководитель артели слепых, в зависимости от дня недели – фантазия Лики была неисчерпаема), так вот, сегодня одна старушенция, 94 лет, бабушка командира полка всего лишь 4-х единиц не дотянула до красной линии.
        Снудсен изо всех сил не обращал внимания, а Крапива, почти постоянно отиравшийся здесь, внятно скрипел зубами, но молчал. Один раз он попытался сделать замечание Огрису, но получил в ответ беззаботное: "Дядя, а ты кто такой, чтобы тут командовать?" Следует отметить, что после бунта Дома дисциплина даже среди военных резко упала. Пропал мощный стимул. А другие уже как-то подзабылись. Я до сих пор не знаю, почему мне взбрело в голову в первую же субботу обследовать нашего помощничка. Это уже назавтра я выяснила, что он не только не военный, но даже и не местный, и вообще непонятно, как ему сюда выписали командировку, как его сюда пустили, да и еще к тому же готовили к походу в Дом. Причем, что тоже весьма необычно, занимался с ним сам Вернивзуб Кузьма Егорыч, который в лучшем случае снисходит до полковников. Конечно, потом я навела справки, хотя это и оказалось делом весьма деликатным. И вот что вы... (далее вырвана страница).
        ...зом: и я, и Огрис, и Мишель, и даже Крапива, не сразу врубившийся, обалдел за компанию. Я настолько потерялась, что в течение почти 15 минут мирно беседовала с Крапивой. Ведь он сразу высказал дельную мысль, что либо приборы не в порядке, либо товарищ физик немного нахимичил в свою пользу. Товарищ физик по имени Паша послушно проверил всю аппаратуру и гарантировал нам ее исправность. Кое-что он явно понял, хотя бы по нашему поведению. Сдержаться мы не смогли. Мы бестолковым стадом вывалились в коридор и зашипели, как змеи, обсуждая произошедшее. Сначала Крапива даже запаниковал и сказал, что он некомпетентен, и что обратится по инстанциям. Мы быстро свернулись, опечатали нашу технику и умотали. Естественно, каждый в свою сторону. Но уже на следующее (воскресное, между прочим) утро Снудсен, как ни в чем не бывало, продолжил обследования и позвонил мне, чтобы я со своей бригадой не опаздывала, мол, не до выходных. Похоже, что Крапива решил спустить дело на тормозах, а может быть выждать. Все-таки натяжек в этом деле многовато: неизвестно, насколько верна гипотеза Бартоломью, случай единичный, Паша Гин – человек со стороны, в Дом его так сразу не отправишь, да и время пока еще терпит. Но с другой стороны начальство наше, как военное, так и гражданское, спит и видит... (оставшаяся часть страницы сильно обгорела, восстановить связный текст невозможно) 

9. В разных местах (ПРОБЛЕМЫ).
        Павел ушел с работы последним. Он чувствовал себя бодрым и работоспособным, поэтому почти три часа сверх рабочего времени потратил на то, чтобы закончить статью. Он энергично шлепал по клавишам компьютера, радуясь стройности изложения и логичности своего мышления. Статья получалась большая – одного текста было 8 страниц. Элус его научный труд читать не стал, сказал, что некогда, и послал к подполковнику Чукчуку, кажется зам. командира НИПа по научной работе. Гин отдал Чукчуку свои черновики в среду и мысленно с ними попрощался. Но уже в пятницу к обеду секретарша Чукчука принесла их обратно. Секретарша у подполковника была милая и не чуралась мини. Зато сам подполковник произвел на Павла довольно мрачное впечатление и внешностью, и манерами. Но в телефонном разговоре, последовавшем сразу после возвращения Павлу его записей Чукчук сказал: "Не завидую тебе. Ерунды, конечно, много, но есть вещи очень толковые. Я там кое-какие замечания сделал, но сам понимаешь, надо крепко подумать, чтобы опубликовать хоть часть из этого за пределами Карантина. Диссертацию пишешь? Ну тогда я там заодно пометил, что можно взять из твоего опуса для дисера. Естественно, без ссылок на нас. Ну а если еще вопросы будут, заходи, не стесняйся, дорогу знаешь."
        И замечания, и пометки подполковника оказались на удивление дельными. Сам текст Чукчук не правил, а только показывал, где, по его мнению, допущены ляпы или описки. И надо сказать, что на 90% Гин был вынужден согласиться с мнением подполковника. А для выхода в свет товарищ Чукчук позволил взять даже больше, чем Павел смел предполагать. В результате он остался очень доволен подполковником и даже выразил ему в конце статьи благодарность за конструктивные замечания и полезные обсуждения. Гин отправился домой в замечательном настроении – ко всему прочему ему сегодня удалось избежать общения с Вернивзубом – завтра сборная футбольная команда Карантина выезжала в Грызубск на товарищеский матч с тамошней командой второй лиги, и поэтому футбольное начальство приказало его поберечь. В основной состав Павел вроде бы не попадал, по крайней мере, на свои места – переднего центра защиты, опорного полузащитника или диспетчера – на эти места была сильная конкуренция, а на краю защиты он играть не хотел – будешь либо кого-нибудь персонально стеречь, либо носится туда-сюда по бровке, как угорелый.
        Однако, как только Гин вышел за пределы территории НИПа, настроение у него стало портиться. Во-первых, неизвестно откуда взявшийся военный патруль проверил у него документы. Причем, проверил по-хамски – один какой-то особенно наглый сержант больно ткнул его под ребро автоматом. И не извинился, когда выяснилось, что Павел не совсем штатский и даже приравнен в чине к старшему лейтенанту. Потом, уже рядом с домом его чуть было не задавил БТР. БТР на редкость бесшумно вывалился из ворот детского сада, обдал Павла содержимым ближайшей лужи и мазутной вонью и, взревев наконец двигателем, умчался в направлении Шкуррвилля. Вдобавок ко всему, и Шарика дома не оказалось. Впрочем, и раньше такое бывало, но вот когда Павел не обнаружил для себя ужина, то немало удивился. И вообще это было некстати – Гин сегодня не обедал и теперь очень хотел есть. Он заглянул в холодильник, где всегда было, чем заморить червячка. Однако, и холодильник являл собой жалкое зрелище. В нем не было привычных глазу мороженного мяса, колбасы "сервелат", ветчины, сыра, пельменей, кетчупа, сметаны, майонеза и пива. На верхней полке дверцы пылились три мелких куриных яйца (два из которых в дальнейшем оказались тухлыми). На верхней полке холодильника лежал с виду новый плавленый сырок "Волна" и кусок просто сыра неведомой давности. К боковой стенке внутри морозильника прилип посиневший кусок свиного жира. Имелись в холодильнике также вскрытая бутылка кефира, кастрюля, кажется с позавчерашним супом, два мятых помидора и почему-то огрызок груши. 
        Павел попытался сделать яичницу, но его чуть не вывернуло от запаха тухлых яиц и прогорклого жира, на котором он собрался жарить. Свою стряпню Павел выкинул в мусоропровод вместе со сковородкой. На обратном пути от мусоропровода он опасливо заглянул в большую комнату. Там вроде было все на месте. А еще на диване лежало полбатона, уже зачерствевшего. Из квартиры исчезли только говорящая и умеющая готовить собака Шариф Рашидович и все продукты. С собой он их что ли прихватил? – тоскливо подумал Павел. Он выругался вслух. Есть хотелось, как из пушки. В магазин идти было уже поздно, нечего было засиживаться на работе, ближайший ресторан был в Шкуррвилле, а это больше пяти км, и все пехом. Выход был только один. Гин вздохнул и нехотя пошел к телефону. Вчера они с Алисой первый раз крупно повздорили. Даже не то, чтобы повздорили, а просто Павел на нее немного накричал. Они в целом придерживались расписания совместных ночевок через раз. Более частых свиданий с любимой женщиной Павел не выдерживал. Любимая женщина была особой темпераментной и не давала ему спать часов до двух, а то и дольше. И вчера Павел не выдержал и, когда Алиса где-то в двадцать минут четвертого снова начала его тормошить, сообщил ей, что в отличие от некоторых ему завтра на работу, и что он, Павел Гин, за этот вечер и так уже два раза расстарался, и это, между прочим, после напряженного трудового дня и трехчасовых занятий с садистом Вернивзубом. Что было дальше, Павел не узнал, так как моментально уснул, а Алиса тут же отстала и молча легла на живот к нему затылком. Полвосьмого затрещал будильник, и он, с трудом продрав глаза, обнаружил, что Алисы рядом нет. Конечно, подумал он с какой-то мстительной радостью, я пашу, как лошадь и умственно, и физически, а она только трахается, ест и спит днем. Весь день, зарядившись этим чувством, Павел ощущал себя бодрым и отдохнувшим, но вот теперь приходилось расплачиваться за несдержанность. 
        Он набрал номер, все равно больше не к кому обращаться, утешил он свою гордость. Трубку сняли мгновенно. "Здравствуйте, Алису можно? – спросил Павел, не узнав голос. Но это оказалась сама Алиса, которая быстро, не очень внятно, каким гнусавым голосом зачастила в трубку: "Пашка, у меня неприятности. Предки помирились. Они, как помирятся, начинают меня воспитывать. Заперли дома, отобрали всю одежку, сижу голышом. Ты сам сюда не ходи – турнут. Папаня тебя чего-то невзлюбил. Позвони Марьяшке, она..." Тут в трубке раздались странные звуки, кто-то третий тихо, но внятно произнес: Говорите тише, я записываю...", и связь прервалась. Павел вконец приуныл. Вместо того, чтобы спокойно поужинать, он должен звонить какой-то Марьяшке и выручать непутевую дочь помирившихся родителей. И чего это он меня невзлюбил, подумал он про Алисиного отца. Честно говоря, он и сам не испытывал особой приязни к Арнольду Артуровичу, но повода для неудовольствия ему не давал, если не считать того, что он был непосредственно причастен к регулярному отсутствию Алисы дома по ночам. 
        Зачем звонить Марьяшке, Павел выяснить не успел, но посчитал, что Алиса знает, что говорит. Тем более, что и телефон Марьяшкин он знал и даже пару раз голос ее слышал – низкий хрипловатый голос завзятой курильщицы. Марьяшка была одной из Алисиных конспиративных квартир, там ее можно было найти, когда она не ночевала дома или у Гина. Договориться с Марьяшкой оказалось на редкость просто. 
        – Значит так, – сказала она, ничуть не удивившись звонку Павла, – найди где-нибудь во дворе место, откуда можно было бы незаметно наблюдать за Алькиным подъездом, и жди, когда выскочит ее папаня. Минуты через три за ним непременно выскочит и маманя. Дальше заходишь в их подъезд, спускаешься к двери, ведущей в подвал, около двери – небольшой аппендикс, там на полу разбросаны кирпичи. Берешь пять штук, хотя тебе, пожалуй, хватит и четырех, ставишь один на другой, забираешься на них и на двери находишь ключ от ее квартиры и небольшой сверток...
        – Подожди, какой сверток?
        – Ну обыкновенный такой сверток, довольно тугой. Ведь у Альки, небось, все одежку и обувку отобрали.
        – Отобрали...
        – Вот поэтому ты берешь вместе с ключом этот сверток – там минимум походной одежды, а потом тебе Алиса сама скажет, что делать.
        – Понятно, спасибо, а насчет выскакивания из подъезда... Ты уверена?
        – Уверена! – засмеялась Марьяшка, – чай, не первый раз замужем.
        – А почему?
        – А потому! Много будешь знать, скоро состаришься... Хочешь Алису?
        – Хочу, – неуверенно сказал Павел. На самом деле на данный момент он гораздо больше хотел есть.
        – Значит, делай, что тебе сказано. Все, привет!
        – Привет, – ответил Павел уже попискивающей трубке.
        Марьяшка оказалась чистым золотом. Павел даже ее недооценил. Хорошо еще, что, провозившись со сборами, он не столкнулся с Арнольдом нос к носу во дворе, а, увидев его с площадки своего подъезда между первым и вторым этажом, успел спрятаться за газетными ящиками. После этого он засек время, и через 2 минуты и 57 секунд мимо его наблюдательного поста в том же направлении проследовала достойная супруга Арнольда Артуровича. Далее Гин действовал по инструкции, и не прошло и пяти минут, как он открыл дверь квартиры N 28. Алиса лежала на своей кровати и слушала музыку. 
        – Ну ты чего валяешься? – сердито спросил Павел.
        – Ну, во-первых, – сказала она, потягиваясь, – я не знала, договоришься ты с Марьяной Марковной, или нет, а во-вторых, у нас есть по крайней мере полчаса, чтобы отсюда смотаться.
        – Да ты только полчаса собираться будешь! – Павел бросил ей сверток с одеждой. Алиса выбралась из-под одеяла, и он чуть не забыл, зачем сюда пришел – девушка была в полном неглиже.
        – Там на улице не очень холодно? – Алиса наконец прикрылась лохмотьями, которые она извлекла из свертка. Павел вновь обрел способность соображать и ответил:
        – Куда-то в сторону Шкуррвилля...
        Алиса посмотрела на него с сожаленьем, застегнула куртку и сказала:
        – Фу, как же без белья противно! Я, собственно, готова.
        – Так ты же все равно его не носишь.
        – Трусики я всегда ношу, – Алиса даже обиделась, – тем более, что вскорости у меня появятся некоторые проблемы...
        – Да, правда? – обрадовался Павел, он как-то не решался спросить Алису, что будет, если их любовные утехи не пройдут даром. Похоже, что они все-таки прошли. К тому же это была возможность немного отдохнуть и выспаться.
        – Бессовестный! – сказала Алиса, – между прочим, никто тебя не насилует – не хочешь, не надо...
        – Ну да, не насилует, – пробурчал Гин в ответ, постаравшись, чтобы собеседница его не расслышала.
        Они вышли из дома со всеми предосторожностями, предварительно вернув на место ключ и разбросав кирпичи. Направились, естественно в сторону противоположную той, куда убежали Алисины родители. 
        – Куда пойдем-то? – спросил Павел, когда они вышли на дорогу.
        – В одно очень интересное место, – Алиса бесстрашно бросилась наперерез первой же легковушке и властно сказала обалдевшему водителю, едва успевшему затормозить: "Шеф, сотню до ближних дач". 
        Водитель что-то вякал про патрули и досмотры, но Алиса уже забралась в салон и похлопала его по спине:
        – Положись на меня, старичок, я никогда не пьянею...
        Уже сидя в машине, Павел прошептал ей на ухо: "Но у меня нет таких денег", на что Алиса ответила громко: "Едь, пока везут..." 

Из записей младшего научного сотрудника Института исследований свойств материи (ИИСМ) Павла Гина.

        У дверей квартиры меня встретил не кто иной, как старшина Вернивзуб собственной персоной. При виде его я испытал некоторые угрызения совести с одной стороны, и досаду с другой. Совесть моя была нечиста, так как я, занятый статьей, прогулял тренировку, о чем старшина мне тут же и напомнил. Ну а досада была естественной для человека, оказавшимся перед неожиданным и затруднительным препятствием. Ведь отговаривала же Алька меня сюда ехать. 
        Визит старшины прямо ко мне домой, в нарушение всех служебных инструкций и субординации, мог быть вызван обстоятельствами отнюдь не ординарными. Я не ошибся. Старшина объявил, что завтра я иду в Дом.
        – Я? – уточнил я.
        – Ты, – подтвердил Вернивзуб. В его голосе я уловил не то зависть, не то сожаление. И то, и другое, особенно с точки зрения старшины, мне было понятно. 
        Мой поход в Дом будет сугубо ознакомительным, практически неопасным, меня просто сводят на экскурсию, и что никаких приборов я с собой брать не должен. Насторожило меня только выражение "практически неопасный поход", все остальное было доступно. Вообще, как я понял, старшина прибыл давать мне инструкции, и ввиду моей зелёности, в привычной домашней обстановке я их должен был воспринять лучше. Поэтому я спустился вниз, расплатился и отпустил такси и пригласил Вернивзуба в квартиру. Развлечения – развлечениями, но приехал-то я сюда, что бы там Алька не говорила, ради  Дома, столько этого ждал и столько для этого вытерпел от того же Вернивзуба, что... Короче, я позвонил Алисе на конспиративную квартиру и объяснил ситуацию. Она была отнюдь не в восторге и сердито пообещала приехать и проверить. Я ей, естественно, запретил, напомнил про родителей и сказал, что в следующий раз в Штирлица играть, выручая ее из-под домашнего ареста, не буду. Хорошо, что хоть пообедать успел, подумал я, располагаясь вместе с Вернивзубом на диване.
        Моя квартира в отсутствии Шарика стремительно теряла жилой вид. Я здесь не был чуть меньше суток, а уже и пыль неизвестно откуда намело, стало холодно, и даже запах плесневый появился. Старшина, попросив чаю, дал мне собраться с мыслями, и начал инструктаж. Он наставлял меня на ум, параллельно обрисовывая ситуации, в которые я мог попасть в Доме. Он напоминал мне, как из них можно выпутаться, если выполнять четко то, чему он меня учил три недели. Ситуации, в которые я мог попасть в Доме, в основном походили на те, которые возникают при поимке злоумышленника в чреве АЭС непосредственно перед взрывом. Дело осложнялось еще и тем, что этот мифический злоумышленник был бы вооружен и очень опасен, а так же скорее всего невидим, если в качестве охотника был я, и наоборот, если бы я выступал в роли злоумышленника, то был бы тяжело ранен, однорук и одноглаз. Я слушал старшину и никак не мог ему поверить. Но он был со мной настолько вежлив и обходителен, настолько внимателен и ласков со мной, что я его прямо спросил, не собрался ли он меня похоронить сразу после посещения Дома, или я отделаюсь психушкой, как небезызвестный Кассандр. Он засмеялся и сказал, что Дом – не курорт, но жить буду. Что со мной пойдет шерп, причем женщина, а к женщинам Дом явно благоволит. Что касается меня, то я иду в первый раз и поэтому мне будет не труднее, чем специально подготовленной для этого женщине-проводнику. Тем не менее, я ничего не понимал и сидел, как китайский болван. Мне оставалось верить старшине на слово – он, конечно, в душе немного садист, но за меня некоторым образом отвечает, а поэтому можно все-таки надеяться на благоприятный исход. А старшина, тем временем, деликатно прихлебывал грузинский второго сорта чай, приготовленный мной на скорую руку перед получением инструкций, хрустел карамелью "Яблочной" и продолжал вещать:
        – Спать сегодня ложись пораньше. Вот как я уйду, сразу и ложись, ничего, что еще шести нет. Как известно, темное время суток, наступает по команде "отбой!" Тем более, сегодня водок не пьянствуй и прочих безобразий не хулиганничай. Нарушишь – убью. Ты меня знаешь, я где нормальный, а где беспощаден, разберусь, как следует и накажу, кого попало. Завтра подъем можешь делать не ранний – часиков в семь. Разминочку обязательно легкую – на турничке можешь покувыркаться, или там кроссик километра полтора, лучше с полной выкладкой. Телевизор с утра не смотри – чревато боком и вообще отвлекает от ума. К десяти собирайся на выход, резину в долгий ящик не тяни... Да, вот еще что, сегодня ночью может гражданская сволочь опять бузить, они в последнее время оборзели, так вот ты не вмешивайся, а то разбираться не будут – время-то почти военное – выведут тебя в чистое поле, поставят лицом к стенке и пустят пулю в лоб. Сам знаешь, как на войне – убили твоего командира, а ты схватил автомат и другого... Да, да, а ты как думал, и не смотри на меня квадратными глазами, это на фотографии лицо должно быть квадратным, а сейчас ты внимай, ученый чай, а то вы, ученые, ужас, какие дубы, и все почему-то в очках... Ладно, не обижайся, шучу. Я и сам шутить умею и другим этого не позволю...
        Вернивзуб допил чай, сказал мне "Благодарствуйте" и отчалил. Из его сумбурных речей я понял главное – из Дома надо постараться выйти живым и по возможности невредимым, чему будут рады не только мои родные и близкие, но и вся наша могучая Родина, которая в случае смерти меня (а моих родных и близких в особенности) не забудет, а в случае не смерти – воздаст мне должное. А поскольку для полной готовности к Дому мне надо было иметь горячее сердце, чистые руки и светлую голову, я отправился умываться и готовиться к завтрашнему походу посредством полноценного отдыха в лице сна (стар. Вернивзуб – цитатник). Но...
        Я уже прицелился нырнуть в постель с намерением почитать и почить, как раздался звонок в дверь. Накинув халат и выругавшись, я пошел открывать. Вообще-то звонок был похож на Алькин, и я представлял себе, что я сейчас скажу этой ебливой бабе, но в любом случае от нее так просто не отделаешься. Но за дверью оказался Арнольд Артурович с какими-то двумя мужиками. Я растерялся, а Арнольд оттер меня плечом и прошлепал прямо в комнату грязными башмаками. Мужики вели себя скромнее. 
        – Эй!  – сказал я в спину Арнольду, – поздоровались хотя бы. 
        Арнольд сделал круг по квартире и вернулся. Мужики придвинулись ко мне поближе и жарко задышали в уши. В животе у меня что-то зашевелилось. 
        – Где Алиса? – подойдя ко мне почти вплотную, спросил Арнольд. Я пожал плечами:
        – Вы же убедились, что здесь ее нет. В этот раз она сбежала от вас, но к сожалению не ко мне.
        – Ты, недоносок, – Арнольд покраснел, – или ты скажешь, где Алиса, или...
        Пауза была угрожающей. Ссориться с ними не хотелось, но тон Арнольдов мне не нравился, а сам он злобно сверлил меня глазами и вонял табачищем, и мужики его совсем уж прижались ко мне. 
        – Весь двор видел вас вдвоем! Это ты ее выпустил из квартиры. Говори, паскуда, где Алиса и откуда ты знаешь мой код?
        – Вот ты бы и спросил у всего двора, куда мы вдвоем направились, – я все-таки рассердился, – и никакого кода твоего дурацкого я не знаю! Довел дочь, а...
        Арнольд въехал мне в солнечное сплетение. Мужики помогли мне согнуться, вывернув локти. В глазах у меня было темно от боли и ярости, и, естественно, я плохо соображал, что делал. А делал я то, чему меня учили: а) старшина Вернивзуб – я, оттолкнувшись от пола, сделал сальто на руках у мужиков и оказался у них за спиной; б) тренер нашей институтской футбольной сборной – нанес несильный, но очень точный удар довольно жестким носком тапочки под коленную чашечку Арнольда. Мужики от неожиданности меня отпустили, о чем, видимо, пожалели. Вообще, они мне показались малоповоротливыми, а может просто к своей природной быстроте и координации я добавил дрессуру Вернивзуба. Тому, что был от меня справа, я наотмашь рубанул по печени и, увернувшись от удара второго в пах (и очень больно стукнувшись о вешалку), я врезал ему хук. Арнольд пытался встать на ноги, но одна нога у него вообще не слушалась, а вторая слишком сильно дрожала. Получивший хук, едва не снеся дверной косяк, вывалился из прихожей в комнату. Печеночник, хрипя, торопливо отполз в сторону и вытащил красную книжку:
        – Военная полиция, – выдохнул он, – вы арестованы!
        – За что? – возмутился я, наступая на него.
        – За оказание сопротивления должностному лицу при исполнении, – он продолжал отползать и отмахивался от меня красной книжкой, как иконой. Но я уже сорвался с катушек и почувствовал себя суперменом. К тому же все еще было тяжело дышать, болела спина, пострадавшая от вешалки, кулак, поврежденный о зубы второго мужика, и Арнольд, такой козел, попытался укусить меня за ногу. Его я пожалел, ограничившись щелбаном по макушке, а вот потом вмял ногой (ударной, левой) красную книжечку в физиономию ее обладателя. Арнольд в ужасе лег лицом вниз. Не обращая на него внимания, я быстро оделся, сбегал в комнату за паспортом, очками, ключами, командировочным удостоверением, кошельком и свитером (больше ничего ценного на глаза мне не попалось) и, сунув ноги в штаны и кроссовки, ретировался из полюбившейся мне квартиры. Похоже, обратной дороги у меня не было. Напоследок я немного виновато сказал подглядывавшему за мной Арнольду: "Пардон, конечно, но вы первые начали..." Он что-то пробурчал в ответ, но времени на дискуссии у меня уже не было. Мужики его опять зашевелились, а мне же еще и поспать надо было успеть. У подъезда, наклонив лопоухую голову, сидела толстая рыжая псина, очень похожая на Шарика. А может быть это он и был. Но когда я позвал: "Шарик, Шарик, иди сюда", барбос пугливо шарахнулся от меня и, недоуменно оглядываясь, потрюхал в сторону леса...

(КОНЕЦ ЗАПИСЕЙ ПАВЛА ГИНА).

        10. В Доме (РЕШЕНИЕ).
        Павел, одетый, как в поход за грибами, сидел на КПП Дома и ждал шерпа. Шерп (она) должна была придти к 11.00., но задерживалась уже на полтора часа. Павел, сидя на неудобном жестком стуле, клевал носом и в минуты просветления про себя матерился – это же надо, сколько еще можно было поспать! Алиса, узнав о том, что он идет в Дом, только ахнула и по-бабьи сжала щеки руками. На просьбу прокомментировать свои эмоции, она неизменно отвечала отказом и вообще не хотела на эту тему разговаривать. Идешь в свой Дом, и иди, а от меня отстань, сказала она, даже после самых что ни на есть нежных минут. 
        Лейтенант, дежурный по КПП, сначала косился на Гина подозрительно, а потом загадал про себя, что если этот тип все-таки стукнется носом о перегородку, то погода будет хорошая. Тип был в резиновых сапогах, телогрейке и драных ватных штанах, но имел командировочное удостоверение в Дом, оформленное по всем правилам. Придраться было не к чему, разве что удивиться, как это его туда пустили. Последние две недели попытки проникнуть в Дом оканчивались полными фиаско.
        Павел уснул наконец совсем, но носом о перегородку не стукнулся, а мягко прилег на нее небритой щекой. Лейтенант расстроился, тем более, что этот тип даже слегка всхрапнул. Такого спокойствия перед визитом в Дом лейтенант еще не встречал. А Гину, тем временем, приснилась Ольга. Она гладила его по руке и нежно говорила:
        "А ты не обращай на Боба внимания, ему даже приятно будет, если ты меня поцелуешь..." Гин почему-то знал, что Боба рядом нет, что он где-то в Италии, и что вообще она Боба придумала, надо же было кого-то придумать в отместку за то, что Павел променял ее в командировке на какую-то молодую шлюшку, но поцеловать он Ольгу не мог, не мог себя заставить, а вдруг это правда, и Боб существует на самом деле – Боб Стюарт, его вечный соперник по теннисному столу и проверенный собутыльник. Ведь он их видел позавчера вместе на пляже, таких молодых, красивых и, черт возьми, счастливых. А Ольга, ей всегда было мало одного мужика, все приставала к нему с ласками, все настойчивей прижималась, а Павел только в панике отодвигался, но некуда было – что-то упиралось в спину. И тогда Ольга рассердилась и, стукнув его по руке, сказала в сердцах:
        – Слон толстокожий! Всё по фиг, не нервы, а их полное отсутствие!
        – Что? – спросил Павел, просыпаясь.
        – Ну и нервы у вас, –  насмешливо повторила женщина, стоявшая над Павлом. Он торопливо вскочил, зазвенев содержимым карманов телогрейки. Женщина запустила туда руки и, прежде, чем Гин что-либо успел сообразить, извлекла из карманов ключи от домашней квартиры, расческу, перочинный нож и футляр с очками.
        – Ну набрал! – сказала она, – все это надо оставить. Очки желательно тоже, если вы, конечно, без них можете обойтись. А в пластмассовой оправе у вас нет?
        – Нет, – буркнул Павел и положил на стол сумку с виброскопом, – обойдусь как-нибудь без очков.
        – Запасливый вы наш, – женщина тут же залезла в сумку, – сразу видно, настоящий ученый – все опыты обязательно на себе ставите... Кто же это вас надоумил такие железки в Дом таскать, тем более сейчас?
        Гин неопределенно пожал плечами.
        – А вырядился чего так? Прямо как на два года в армию. 
        – Так ведь это, – сказал Павел, – ведь там, ежели чего, мало ли, так сказать, опять же...
        – Ясно, – женщина повернулась к лейтенанту, – у него все в порядке?
        – Так точно! – гаркнул лейтенант, вскакивая, – в полном порядке! 
        Павел вздрогнул и, окончательно проснувшись, принялся рассматривать свою проводницу. Лет ей было около тридцати. Она была крепкосложенной, длинноногой, высокой, и поэтому не смотрелась ни толстой, ни широкой. Свободный легкий серый свитер скрывал грудь, талию и попу, далее следовали обыкновенные, почти новые джинсы, очень даже ладно сидящие. На ногах у нее и вовсе были щегольские белые высокие кроссовки. Лицо проводница имела довольно круглое, с высокими скулами, вполне миловидное. Его не портил и подбородок, несколько более решительный и выдающийся вперед, чем следовало иметь женщине ее наружности. 
        – С чего это я взял, что она на Ольгу похожа? – невпопад подумал Павел, – совершенно не похожа, да и постарше будет и, особенно повыше. Едва ли не с меня ростом, по крайней мере за 170 см. Он окончательно перепутал неожиданный сон с реальностью.
        – Пойдемте, что ли, – довольно неуверенно сказала проводница, которая давно обнаружила, что Павел почти без зазрения совести на неё пялится. Она собралась было его отчитать, но взгляд у ее подопечного был такой отсутствующий, такой грустный, что вместо этого она смутилась.
        Они вышли из КПП и направились к стартовому домику. В стартовом домике Павел бывал, там постоянно находились дежурный врач и дежурный физик. Однако, в этот раз в домике оказалось сразу пять человек. Гин воспринял это как должное, зато его спутница несказанно удивилась. Она даже пробормотала нечто вроде: "Ну надо же, целый почётный караул!" И Павел, разглядев присутствующих, тоже проникся. Бартоломью никак нельзя было принять за дежурного врача – он появлялся в качестве большого начальника еще во время их совместной работы с медиками. А товарищ Крапива никак не годился на роль дежурного физика – в физике он разбирался так же, как Павел в общественном устройстве родной страны. В качестве ассистента Крапивы выступал майор Элус, как обычно сделавший вид, что он с Павлом незнаком. Здесь же был и Снудсен, который наоборот тепло приветствовал вошедших. Присутствовал здесь также и некто невзрачный в штатском. Павлу он сразу не понравился, особенно тем, что все время молчал и пристально всех по очереди разглядывал. 
        Последний инструктаж проводила проводница. Павел наконец узнал, как ее зовут. Она представилась, как шерп первой категории, капитан Лидия Вилланен. Бартоломью, впрочем, называл ее Лидочкой, Элус и Снудсен – Лидией Валериановной, Крапива – товарищем Вилланен, а молчаливый невзрачный в штатском никак не называл – он продолжал молчать и сверлить присутствующих глазами. Инструктаж товарища Лидочки Валериановны Вилланен мало чем отличался от вернивзубовского. Гину в Доме ничего было нельзя и, вообще, он должен был идти след в след за шерпом, как слепой за собакой-поводырем и, что лучше бы он вообще в Дом не совался, но раз надо, значит, будем стараться. Все присутствующие одобрительно кивали головами, кроме молчаливого невзрачного в штатском – он молчал и сверлил присутствующих глазами. Павел, демонстративно шумно вздыхая, дослушал инструктаж до конца, от вопросов отказался, небрежно расписался в журнале посещений Дома и бодренько сказал: "Что ж, волков бояться – в Дом не ходить!". В ответ на это стоявший рядом Бартоломью внятно пробурчал: "Зубов бояться – в рот не давать...". "Что?" – дернулся Павел. "Давай, давай, герой!" – и Бартоломью по-отечески ласково хлопнул его по заднице.
        Но и после этого они в Дом не пошли, сначала их с Лидой загнали в заднее помещение стартового домика, где находилось оборудование, которое в свое время стояло в кабинете Элуса. При обследовании присутствовали Бартоломью, Элус и некто невзрачный в штатском. Крапиву и Снудсена Бартоломью довольно невежливо выпроводил, сказав: "Ты, Емельян, иди-ка своим делом занимайся, а с приборчиками мы уж как-нибудь сами разберемся". Результаты обследования, которое Павел проходил первым, остались для него тайной – Бартоломью и Элус были непроницаемы. Над ними нависал некто невзрачный в штатском, Павлу очень хотелось сказать ему какую-нибудь гадость, но только он открыл рот, как тот сказал: "Проходите, товарищ, не задерживайтесь...", и от неожиданности Павел молча подчинился. А потом он вдобавок еще и услышал диалог Лидии с Бартоломью:
        – Ну какой хоть прогноз, профессор? Дураков вести можно?
        – А ты как всегда думаешь, что тебе самых больших дураков подсовывают?
        – Ну я не знаю... В первый раз все-таки...
        – За него не волнуйся, он, если и дурак, то дурак проверенный. Ты лучше себя побереги...
        Павел, побоявшись, что пятого дурака он не выдержит, вышел из домика. На лавочке около него сидели и мирно курили Крапива со Снудсеном. "Ну что, готов боец к походу?" – бодро спросил Крапива. Гин пожал плечами в смысле, де, всегда готов.
        – Ну вот и прекрасно! – Крапива взял со скамейки запечатанный сургучом конверт и вручил его Павлу, – здесь задание на посещение Дома, вскроешь его внутри.
        – Так мне же ничего с собой нельзя, – искренне удивился Павел, – отдайте вы его лучше товарищу Вилланен.
        – По инструкции пакет должен быть у посетителя, а не у проводника, – посуровел Крапива, – у шерпа руки должны быть свободны. Исполняйте, товарищ старший лейтенант!
        Павел хотел было сказать, что никакой он Крапиве не старший лейтенант, но передумал и взял пакет. Тут из стартового домика вышел  Бартоломью:
        – У вас еще минимум полчаса есть, – сказал он, – так что иди пока отдыхай.
        Павел устроился на жестком дерматиновом диванчике в так называемой комнате отдыха и закрыл глаза, но тут же невольно прислушался. Звукоизоляция в домике практически отсутствовала, и он вполне прилично слышал то, о чем говорят его непосредственный начальник майор Элус и его непосредственная проводница товарищ Вилланен:
        – Какого черта ты согласилась?! – шипел Элус как не отрегулированный примус, – там же просто опасно, понимаешь, опасно...
        – Это для кого как...
        – Не строй из себя Марию Магдалену! Можно подумать, что ты никогда...
        – Элус, ты мне надоел! Между прочим, ваши приборчики показывают, что у меня по крайней мере не отрицательные показания.
        – Но по сравнению с Гином ты Джек-потрошитель.
        – Нечего меня с ним сравнивать. С этой точки зрения Гин вообще ангел, особенно, если учесть, что он просто хороший человек. Конечно, если бы он постоянно в Дом начал ходить, то на нем можно было поставить крест, а за один раз ничего не случится. 
        – С ним-то ничего не случится, а с тобой?
        – Ну что же мне сейчас, отказаться что ли? Сказать что у меня менструация?
        – Дура ты! Я же тебя предупреждал, чтобы ты не ввязывалась в эти игры. Они же загребают жар чужими руками.
        – Всегда так было – кто-то бросает каштаны в огонь, а кто-то их оттуда вытаскивает... Но, честно говоря, глянула я, что здесь творится, и лично для себя вижу один лишь выход. Мне военное положение не нравится, а оно, как ты сам понимаешь, уже на пороге. Уж лучше я в Дом пойду, а там видно будет...
        – Лида, я тебя прошу...
        – Ну все хватит, – в соседней комнате подвинули стул, и зазвучали чьи-то шаги, – если Дом нас пустит, то ничего со мной не случится. Ты же знаешь, что вторая гипотеза Бартоломью гласит о том, что суммарное поле идущих в Дом есть среднее арифметическое...
        – Эй, в домике, – раздался энергичный голос Крапивы, – давай на выход.
        Павел глубоко вздохнул и встал. Подслушивать, конечно, нехорошо, но, во-первых, он не нарочно, а во-вторых, он не виноват, если другим путем ничего толком выяснить не удается. Похоже, он тоже пешка в какой-то большой игре, но судя по всему, ему-то как раз действительно ничего не грозит. А еще ему показалось, что он услышал из соседней комнаты звук поцелуя.
        Они отправились к Дому далеко за полдень. Их сопровождал взвод спецдесантников и две БМП. Метров за 50 до Дома их оставили вдвоем. Сзади коротко взвыла сирена, и из леса выползло с десяток танков и три ракетные установки. Павел шел за Лидией и наконец ощущал давно ожидаемый мандраж. Нет, не зря они не любят, когда в Дом кто-нибудь ходит, думал он, чтобы отвлечься, вон сколько техники нагнали, одна морока от этих походов, да тяготы службы. Как там Крапива сказал – открыты окна 1-2 запад и 6-7 юг. В этом Павел легко разобрался – они вошли в Дом через окна 6-7 юг – Дом стоял фасадами идеально на север и юг, а торцами – на запад и восток. Отсчет окон, видимо, шел против часовой стрелки. Окна были как окна, только без рам и стекол. Дом вел себя спокойно, и вообще вблизи был попросту скучен – серая, грязноватая коробка недостроенного общежития для столичной лимиты. Окна на первом этаже располагались всего лишь в метре от земли и забраться в них, даже без подручных средств, не составило особого труда. Товарищ Вилланен, дотронувшись до стены Дома, оглянулась на Гина и вздохнула с явным облегчением: "Ну с Богом, дружок, нас еще пока не гонят." Павел положил пакет с сургучами на подоконник и, подпрыгнув, встал на него вслед за Лидией. Последнее, что он увидел, обернувшись, была топорная физиономия некоего невзрачного в штатском. Гин выразительно сплюнул, глядя ему в глаза, и, подобрав пакет, спрыгнул в пыльную пустоту Дома. "Эй! – тихо позвал он Лидию, ожидая, когда глаза привыкнут к полумраку. Откуда-то из глубин Дома потянуло сквозняком, и пробился неясный свет, но никто не отозвался. Сзади что-то хлопнуло. Павел нервно обернулся. Окна, через которое он попал в Дом, не было...

Из дневника заведующей диагностическим отделением спецполиклиники N 1 при Особой Дивизии Охраны Дома (ОДОД) капитана медицинской службы Дома Стокволл Дины Антоновны.

        ...военное положение. Ужас какой-то! Патрули, чуть что – стреляют. Я уже третий день не снимаю формы и начала замечать за собой специфические выражения. Какому-то капитану я заявила, что если ему не нравятся эти лекарства, мы устроим более другие... Но в форме гораздо спокойнее – сначала вежливо спрашивают документы. Людей в штатском, особенно мужиков, сразу к лицом к стене и по почкам, сама видела. Этого следовало ожидать. Но какие мерзавцы! Это же все специально подстроено. Искусственно вызвали волнения и ввели войска в город. При военном положении легче скрыть, что Дом всех посетителей гонит в три шеи. Объяснения найти не могут, а значит это дело рук неких вредителей. Поэтому по радио и телевидению призывают всемерно разоблачать каких-то агентов центра. Только забывают сказать, откуда они здесь, в суперсекретном Карантине взялись, и как их отличить от простых смертных. 
        Но самое главное – в Дом вместе с Гином пошла Лидка. И я знаю почему. Она только что вернулась из отпуска и еще ничего не знала. Уж об этом они постарались. А ведь у нее и без того в последнее время были проблемы. В мае после выхода она даже сознание потеряла. Раньше-то она в Дом через день ходила, а когда это все началось, держалась едва ли не дольше всех. Естественно, что Дом ее пускал, хотя и не баловал. Ведь она не такая сволочь, как все остальные, а по сравнению со мной так и вовсе агнец божий. Я ведь только после ссоры с Крапивой отказалась от первой категории. Успела это сделать, а то меня бы отказали так, что и строгим выговором не отделалась бы.
        Лидке, конечно, ходить было нельзя, тем более неизвестно с кем. Пусть даже у него эти самые мифические показатели лучшие в Карантине. Все равно, новичок есть новичок, и как его Дом встретил, одному Богу известно. А она в любом случае пошла бы, ей только скажи. И они ей все-таки сказали. Хотя почему все-таки – это же отличный случай избавиться от неугодного человека. Она, простая душа, умудрилась испортить отношения с самим Абокроном. Но Элус куда смотрел?! Конечно, всякое бывает в человеческих отношениях, но нельзя же так-то! Она ведь кроме него никого не слушала, да и его через раз.
        Я сегодня не поздоровалась с Бартоломью. Он посмотрел на меня понимающе и слегка пожал плечами. Зато я не понимала, как он, как же он, доктор Бартоломью, такой, ну я даже не знаю, какой, как он-то с ними оказался заодно?! Кошмар! Что делать, что делать?! Я позавчера заперлась в своей конуре и не меньше часа ревела, так было жалко Лидку, себя, этого дурака Гина и вообще всех жителей многострадального города Шкуррвилля. А потом я вышла с красным носом и отправилась в научно-исследовательский корпус. Туда меня даже не пустили. Там было полно солдат вперемешку со спецдесантниками. Кого-то шмонали и немного били. Как всегда при военных положениях всех мало-мальски ученых людей проверяли на благонадежность. До врачей пока еще не добрались. Мы им были нужны, так как жертв уже предостаточно. Мне ужасно не хотелось ночевать в госпитале, так как нормально отдохнуть там было почти невозможно. Раненые поступали сплошным потоком. Но идти домой было просто страшно. Могли прихватить ни за что, ни про что. Лучшее, чем можно было отделаться  – это выдворение за пределы Карантина с прочищенными мозгами. И так ходят слухи, что некоторых особенно строптивых вывозят по лесным дорогам и перекидывают через проволоку на волю. Без памяти, без вещей, часто без документов, а иной раз и неодетых. Вокзал закрыт. Шкуррвилль и "Воля-и-Разум" оцеплены. Народ разделился на тех, кто ходит в форме, и тех, кто ходит (а точнее сидит по норам) в штатском. Среди тех и других – полно шпиков и сволочей. Никто не кому не верит, и на всяких случай, чуть что – стреляют. Безоружных да беззащитных с удовольствием бьют. Причем, больно. А еще эти неуловимые агенты центра! 
        Я осталась одна. Мужички мои прикусили длинные языки и кличут меня не иначе, как Дина Антоновна, или бывает, что еще хуже – мисс Стокволл. Дожились! Такое ощущение, что я перед ними в чем-то сильно провинилась. А в чем – сама я не пойму, а они меня просветить не соизволяют. Сегодня с утра я, скрепя сердце, наплевала-таки на работу (трое с огнестрельными ранениями, один из них – тяжелый и один – с проломленной головой) и пошла по своим делам. Переговорив с одним из поступивших (у него было прострелено бедро), я узнала кое-что новенькое. Этот раненый, хоть и был в штатском, предъявил удостоверение майора-ракетчика. Ракетчик сказал, что на Дом наконец наплевали и перестали его штурмовать. Зато теперь защищают его от неорганизованных туристов. Тем более, что Дом вдобавок к автоматным и винтовочным выстрелам добавил стрельбу из минометов и довольно крупнокалиберного пулемета. При этом он (Дом) почти не промахивается, но и зазря людей не переводит. Но майор-ракетчик пострадал отнюдь не от Дома, а от какой-то особо наглой группы неорганизованных туристов. Он утверждал, не иначе как в приступе болевой горячки, что некоторых Дом все же пропускает, и вот такие пропускаемые и ранили его, майора-ракетчика, боевого офицера, славного защитника Дома. И вот тогда я наплевала на работу и, тщательно проверив свои документы, вышла в поселок. 
        Вернивзуб говорил мне как-то, что в последнее время работает в спортполке ОДОДа, вот туда-то я и направилась. По дороге в меня швырнули кирпичом (половинкой), обозвали сучкой дубинноголовой, дважды проверили документы,  а третий патруль предоставил сопровождающего. В спортполке дежурный капитан мне любезно сообщил, что старшина Вернивзуб находится на боевом дежурстве в районе Дома. Несолоно хлебавши, я потащилась обратно. Весь заряд решимости у меня пропал. Что я хотела от Вернивзуба, которого несвоевременно назвала зеленой задницей? Что знает и что может в этом мире старшина-сверхсрочник? Конечно, он без пяти минут ниндзя, но в Дом и он не зайдет, если сам Дом его не захочет у себя видеть. И достоверной информацией он наверняка не располагает. Не тот уровень. А очень бы хотелось знать, во-первых, как уст... (далее жирное пятно, съевшее текст).
        ...ама иди. Но и мне в Дом дорога заказана – себя я, несмотря на строжайший запрет Крапивы, в первую очередь проверила. Какими бы ни глупыми казались гипотезы Бартоломью, но Гин-то в Дом попал, и даже Лидку с собой протащил. Другое дело, что там внутри с ними стало. Версия майора-ракетчика о неорганизованных туристах заманчива, но напоминает байку о нарастании классовой борьбы. Или Карантин у нас насквозь прохудился. Не зря же я просидела столько времени в НИКорпусе – ни один житель Шкуррвилля и окрестностей не был достоин посещения Дома. Еще на пару недель у наших вояк терпения хватит, а потом они начнут запрашивать инстанции. Как так – Дом по ним стреляет, а они, что, рыжие? Ближайшая инстанция для них – генерал Кургузый, а его объявили врагом народа. Для остальных инстанций Дом – обычный военный объект, а обычный военный объект в случае необъяснимого выхода из строя просто уничтожают. Паршивой тактической ракетки для этой цели вполне хватит. Неужели у них мозгов не хватит хотя бы передать Дом в ведение штатских? Ведь даже без хождения в Дом по старым порядкам можно выбивать для Карантина такие блага, которые простым смертным и не снятся... Но они по уставу обязаны доложить в центр и тогда... Хотя, какой там к черту центр, если у нас агентов центра официально назвали виновниками всех наших бед!..
        Так, похоже, намечается что-то серьезное: прибежала моя сестра-хозяйка – минометным залпом из Дома накрыт КПП... (дальше только две почти полностью сгоревшие страницы, связный текст на них восстановить невозможно).

(КОНЕЦ ДНЕВНИКА ДИНЫ СТОКВОЛЛ)

11. РАЗЫГРАВШАЯСЯ ФАНТАЗИЯ АВТОРА
(в этой главе также использованы документы, которые, впрочем, к Дому не имеют никакого отношения и по идее доступны каждому. Эти документы в просторечии именуются периодической печатью)

11.1. Алиса повезла Павла к Марьяшке. 
        – Она девка хитрая и до сих пор перед моими предками не засветилась, – объяснила свое решение Алиса, – у нее пока безопасно. 
        – Слушай! – оживился Павел, – а что она сделала, что твои родители так из дому рванули? 
        – Да, – махнула рукой Алиса, глазами показывая на водителя, – это наш давний прикол...
        Марьяна Марковна оказалась невысокой пухлой блондинкой с кукольной внешностью, с которой никак не вязались ее низкий голос завзятой курильщицы и большие роговые очки. В них она напоминала Мальвину, решившую позаниматься арифметикой с Буратино. 
        – А-а, прискакали, – сказала она вместо приветствия, оценивающе оглядев Павла,- - ладно сгодишься. Не очень Алька наврала про тебя.
        Марьяна Марковна была значительно старше Алисы и, наверно, даже старше Павла, поэтому держалась снисходительно и покровительственно. Впрочем, основа такого ее поведения лежала в другой области. Например, в весьма милом и богато обставленном особнячке, расположенном в аристократическом районе Шкуррвилля. Марьяна Марковна, похоже, являлась если не его владелицей, то наследницей. Заметив, что Павел разглядывает обстановку, она сочла возможным дать краткие пояснения. 
        – Папа с мамой сделали финт ушами – пошли в военные посредники и сбежали из Карантина. А домик оставили любимой дочери в полное распоряжение. А что, мне нравится...
        Гину тоже понравилось. Во-первых, наконец ему дали много и вкусно поесть. Во-вторых, ему дали поспать. Он, приняв душ, улегся на широкую, удобную тахту и моментально заснул, не дожидаясь Алисы. И правильно сделал потому, что она полночи протрепалась с Марьяшкой в гостиной. Правда, закончив разговоры в гостиной, Алиса приступила к делу в спальне, довольно энергично растолкав Павла. Окончательно они угомонились, когда не то что рассвело, а прямо-таки встало солнце. Гин проснулся оттого, что перевернувшись, не обнаружил Алису под боком. Он обеспокоено приподнялся на локте и тут же свалился обратно: в глубине дома знакомый и где-то даже и родной голос звонко прокричал:
         – Марьяшка, куда ты мою зубную щетку подевала?!
        Времени было почти два часа. Павел с наслаждением потянулся – хорошо-то как! Выспался, отдохнул, судя по запахам, проникающим в спальню, сейчас его опять накормят. А на работе чего-нибудь совру, подумал он и встал. Насчет кормежки он не ошибся и, отобедав, засобирался домой. Алиса была против.
        – Нет уж, – сказал Гин, – хватит нахлебничать. Это ты на нелегальном положении, а мне завтра на работу, и родители за мной не гоняются...
        – А хочешь я расскажу тебе, почему папашка мой из дому сорвался, когда ты меня из-под домашнего ареста освобождал? – Алисы выложила последний козырь. Но Павел его побил:
        – Да я у него сам спрошу. Надоели вы мне со своими военизированными игрищами. Устроили тут, понимаешь, "Зарницу"! Я – физик, а не офицер спецслужб. О Доме я не меньше твоего знаю, у меня для этого современная техника имеется...
        Алиса, постучав пальцем по виску, даже не сочла нужным возражать:
        – А потому, что папашка мой – стукач при Доме. А это значит – он всегда на посту, и в квартире нашей сигнализация соответствующая имеется. А мы с Крисом в нее влезли и пару дополнительных концов вывели на телефон к Марьяшке. Стоит ей набрать определенный номер, как...
        – А мама твоя зачем?..
        – А затем, что она, сама, между прочим, блядь порядочная, папашку ревнует и считает, что сигнализация эта только для отвода глаз, и, надо признать, что в чем-то она права...
        – Не любишь ты своих родителей, – вздохнул Павел. Алиса моментально разозлилась:
        – А за что их любить?! Нет, ты постой, давай-ка присядем на дорожку, и я тебе кое-что скажу. Она дернула Павла на рукав и усадила на диванчик, стоящий в холле. 
        – Они всю жизнь врут, – обличала родителей Алиса, – врут себе, мне, окружающим. Я, например, не знаю, в кого я такая более или менее порядочная и добрая...
        – И скромная, – встрял Павел.
        – Скромность – достоинство тех, у кого других достоинств не водится... Папашка-то мой хорошим инженером был. Говорят, сама я такого не помню, не застала. А потом, неожиданно так, стукачом заделался. Карантин, а еще в большей степени Дом интересным свойством обладают: они людей либо окончательно портят, либо воспитывают в духе преданности. Причем, не всегда тому, чему нужно. Ты ведь про это ничего толком знаешь, хотя готовишься к походу в Дом, как в разведку...
        – А что я, собственно, должен знать? То, что мне нужно, я и по приборам...
        – Дураки вы все приборные! И наивные, даже противно. Слушай сюда! Маман моя замуж вышла потому, что подзалетела по глупости, чего в те времена делать было ни в коем случае нельзя. Выбор у нее был небогатый – либо навсегда из Карантина, а там, хочешь в матери-одиночки подавайся со всеми вытекающими, хочешь аборт делай, либо замуж выходи. Здесь в те суровые времена аборты были запрещены, да и семья у матери была – баптисты. Попробовала бы она от меня подпольно избавиться, убил бы ее дед мой, царство ему небесное. Самодур был редкостный, но правил строгих. Так и пошла мама моя красивая и молодая замуж за будущего стукача. А стукачество, как известно, болезнь заразная. Понахваталась она от Арнольда не только сперматозоидов, но и кое-чего полезного. Надо отдать ей должное – терпела она долго, но деда, папашку своего родного все же заложила, видать, сильно достали ее строгие семейные порядки. Деда с бабкой вывезли за пределы столь любезного им Карантина в 24 часа, и вскоре оба они от тоски да от неустроенности общей отправились дальше, прямиком на тот свет. И, освободившись от их контроля, мамочка моя вовсе с катушек сорвалась. Прикрываясь общественной деятельностью, по рукам пошла. Папаша сначала бесился, даже бить ее пытался, сама видела, потом примирился, а потом пошел по ее же стопам. Так они друг на друга повлияли, и теперь объединяются они, милые мои родители, только на почве борьбы со мной, любимой и строптивой дочерью, которая взгляды их разделять не желает, а образ жизни принципиально не приемлет. 
        Это, что касается моей семейной жизни. А что касается Дома, то со стороны, ну совсем со стороны кажется, что люди здесь так с Домом связаны, что слово лишнее постороннему человеку сказать боятся. Вот ты здесь больше трех недель, а как приехал лопухом, так лопухом и остаешься...
        – А ты не... – Павел было воспрянул духом. Лучше уж про Дом слушать, чем полоскать чье-то грязное семейное белье.
        – А я не обзываюсь, а просто констатирую грустный для тебя факт. Конечно, в Карантине есть свои недостатки, секретность там, ограниченность в движении, зато кормушка какая – местный коммунизм в одичавшей пустыне, которая по укоренившейся привычке еще числится в передовых и развитых странах. Ты что, думаешь, это государство нас обеспечивает? Ни хера подобного! Это мы его...
        – А ты не ругайся...
        – Пардон, к слову пришлось... В свои законные и минимальные для Карантина 32 дня отпуска самый засранный ассенизатор из Шкуррвилля не только настоящий крез на остальной территории страны, что не удивительно, но и вполне состоятельный и респектабельный турист за бугром, куда ему, в отличие от прочих сограждан попасть, как два пальца обо... описить. Интересно узнать за счет чего, а? Не валюту ли мы тут плодим в больших количествах? Пробовали, конечно и не возвращаться, но Дом – он своих надежно метит, и надолго не отпускает. Так что невозвращенцы – категория для Карантина неведомая. Это там, на "воле" такие водятся, а у нас все, как один возвращенцы...
        – Слушай, – сказал Павел расстроено, – все-таки ты меня за дурака держишь. Сказки рассказываешь, ненаучную фантастику развела. Из-за того, что некоторые свойства Дома пока для нас непонятны, в Демиурги или в Воланды возводить его не следует. Тоже же мне, предвестника Страшного Суда нашла! Например волнения штатских очень даже материалистично можно объяснить – слишком уж большими привилегиями пользуются люди в форме...
        – Значит так, – прервала его Алиса, – ерунду я твою слушать не намерена, но до сих пор не пойму, как ты ко мне относишься? Но если хорошо, о любви я не говорю – для материалиста это слишком большая роскошь, так вот, если хорошо ты ко мне относишься, то поможешь уехать отсюда.
        – А сама ты не могла этого сделать?
        – Во-первых, кто же дочь стукача отсюда выпустит, во-вторых, куда я одна поеду? Я к миру, что за пределами Карантина, не приспособлена. И учти, если наш с тобой разговор дойдет до определенных ушей, то и тебе отсюда дорога заказана. Я с тобой, как с нормальным человеком разговариваю. Но мне не надо слишком стараться, чтобы тебя здесь заперли и никуда ты такой красивый и умный от меня бы не делся.
        – Да иди ты к черту, – разозлился Гин, – ты меня тут древнекитайскими баснями потчуешь, а информации в них ровно на один фильм ужасов, которых я за свои 28 лет ни одного, кроме тех, что человеческими руками созданы, не видел... (про говорящую собаку Шарика он в запале просто забыл).
        В общем Павел даже не обещал вернуться. Но в такси он ехал одолеваемый разбродом мыслей и шатанием духа. Почему-то всплывало множество вопросов, ответы на которые находились сами собой, хотя и не укладывались в ту стройную и удобную схему, которую Павел считал своей жизнью. А может быть просто Павел сам не хотел их укладывать. Эти ответы совершенно не соответствовали тому, чему его учили, на чем его воспитывали, к чему его призывали там, за Карантином. Получалось, что Алиса в свои двадцать с небольшим была мудрее Павла потому, что осознавала это самое несоответствие между тем, что есть на самом деле, тем, что должно быть и тем, что декларируется. И неизвестно, кто из них в этом отношении был честнее и лучше...

11.2. Майор Элус был неожиданно атакован неизвестными лицами штатской принадлежности. Если бы не подоспевший патруль, и не желание напавших слегка поглумиться над жертвой, отправился бы майор к праотцам. А так его немножко побили ногами и подстрелили из автомата. Напавшие сбежали, оставив Элусу даже документы и персональный пистолет, что очень ценилось в любой гражданской войне. Патруль, спугнувший бандитов, преследовать их не стал, а сосредоточился на оказании помощи майору. Это было очень кстати, так как Элус потерял сознание, не столько от боли, сколько от вида крови, выливавшейся из него. Он попал в отделение, которым командовала Дина Стокволл, со сквозными ранениями левой руки и бедра. Очередь, прошедшаяся по нему сверху вниз не задела, к счастью, ни одной косточки. 
        Майор оказался в госпитале едва ли не самым высокопоставленным пациентом, но и ему не предоставили отдельной палаты. Госпиталь был уже переполнен. Его сосед, капитан-минометчик, был немало удивлен, когда на следующее утро к молодому, белобрысому и несерьезному на вид парню заявились сразу два полковника. Оба полковника обращались к младшему по званию весьма и весьма почтительно, и по их разговору минометчик выяснил, что белобрысому оболтусу не только присваивается звание подполковника, но и желается скорейшее выздоровление, после которого его ждет медаль "За личную отвагу" и много важных дел. И все это за какой-то паршивый уличный инцидент. Капитан был немало возмущен. Ему за 4 смертельно опасных штурма Дома, этого проклятого, неприступного, как старая дева, каменного болвана, дали какую-то вшивую премию, а майору, пардон, подполковнику, типичной штабной крысе, салаге, которому всего-то задницу поцарапало, воздаются такие почести! Ах, если бы капитан мог, с каким бы удовольствием набил он новоявленному подполковнику сытую, нахальную морду! Даже с риском попасть под трибунал он не отказал бы себе в таком удовольствии. Но, к сожалению, капитан не мог. Осколочный снаряд, выпущенный из Дома, перебил ему левую ногу (от ампутации капитана спасло лишь мастерство Снудсена), разодрал бок и задел голову. Поэтому лежал капитан с подвешенной к потолку и уже укороченной на 7 см ногой в гипсе, с зашитым боком, из которого по дороге в госпиталь совершенно случайно не вывалились внутренности, и с головой, забинтованной так обстоятельно, что у капитана на лице чудом просматривался один глаз и покрасневший от гнева кончик носа. Капитан-то и говорить толком не мог, он только возмущенно мычал и булькал. Но он не знал главного. В связи с последними событиями, в которых капитан столь несчастливо поучаствовал, подполковник Элус стал очень важной персоной. 
        Оказалось, что только его подразделение, то есть столь нелюбимая в обычных условиях местными военными наука, могла хоть как-то предсказывать события и предостерегать особо рьяных поборников силовых методов от опрометчивых шагов относительно Дома. Ситуация еще больше осложнилась, когда в Дом вошел и бесследно сгинул командированный товарищ Гин, поднявший менее чем за месяц, уровень работы группы слежения и обработки результатов на недосягаемую для военных высоту. Кроме того, какой-то недоумок-сержант из ночного патруля расстрелял при попытке к бегству гулявшего с собакой старого мудрого вольноопределяющегося Арона Цугундера, лучшего аналитика Карантина. На военную службу Арона не брали из-за подозрительной фамилии и преклонного возраста, но использовать его у военных хватало и ума, и размаха, и либерализма. Цугундер, прооперированный самим Бартоломью, вот уже пять дней пребывал в состоянии клинической смерти, и за его жизнь боролись лучшие силы госпиталя. А еще неизвестными путями просочился через Карантин и исчез в просторах необъятной державы непосредственный начальник и главный конкурент Элуса майор Макделегэт, обиженный смещением интересов высоких инстанций в сторону сосунка Элуса. Макделегэт был дельным специалистом, по уши вымазанном в Доме. Надеялись, что Дом его вернет, но это было делом времени, а оно не ждало. Был, правда, еще и полковник Чукчук, но его на улице (при множестве свидетелей) покусала какая-то толстая рыжая псина. Псина, видать, была заразная, так как Чукчук впал в натуральный столбняк. Большую часть времени он лежал дома, вытянувшись как бревно, и на окружающую действительность не реагировал. Он приходил в себя строго по расписанию с 9 до 10 утра, отправлял естественные надобности и снова впадал в столбняк. Перед тем, как одеревенеть, он начинал нести какую-то ахинею про идеальную кандидатуру, дурость командования и смещение интересов в сторону общечеловеческих ценностей. Попытки вылечить его в квартире (уколы, таблетки, массаж, иглотерапия) успеха не приносили. Сдвинуть с места полковника было почти нереально – в деревянном состоянии весил он почему-то килограмм 400, не меньше. Когда же подогнали кран и самосвал для его транспортировки, Чукчук так начал биться на кровати, подцепленной крюками, что она в момент развалилась. А еще просто чудом не лопнули два из четырех чалочных тросов. На Чукчука махнули рукой.
        Оставшийся научный потенциал ОДОД оказался крайне низок. Это обнаружилось практически сразу, но настолько неожиданно, что все начальство, в том числе и самое высокое, впало в некоторую панику. Из-за низкого уровня аналитической работы и авантюризма полевых командиров, под сурдинку рвущихся в герои, количество жертв резко возросло, а на днях Домом был подстрелен контр-адмирал, командующий "шкуркиным войском" (военно-речными силами ОДОД). Военные ученые (интересное сочетание, не правда ли?), потерявшие большинство своих авторитетных представителей, уже не в состоянии были сдерживать рекомендациями желающих как следует пострелять ястребов. С ростом потерь росла и жажда мести. А тут еще какая-то сволочь раззвонила по всем войскам о том, что в Дом вошел штатский, да еще и имел наглость не вернуться. 
        Поэтому и примчались более или менее здравомыслящие чины узнать, в каком состоянии находится их последняя научная надежда и опора. К их счастью (зам. начальника НИПа по науке полковника Световыдрова и курирующего медицину ОДОДа полковника Крапивы) состояние подполковника (см. приказ по ОДОД  N 452 от сего месяца) Элуса было вполне удовлетворительным. Раны его оказались в целом неопасными, но ходить не позволяли. Зато подполковник дал согласие работать в лежачем состоянии. И уже через два часа после двухполковничьего визита приехал в госпиталь роскошный генеральский лимузин, и два дюжих спецдесантника во главе с бравым старшиной Вернивзубом погрузили Элуса на носилки, а носилки вместе с ним погрузили в машину. Машина была такой величины, что в ней, помимо человека на носилках и трех сопровождающих, можно было с удобством разместить мебельный гарнитур типа "жилая комната". К великому и немому возмущению капитана-минометчика, сопровождать этого пижона отправилась сама заведующая отделением, которая по его убеждению должна была врачевать героев штурма Дома, а не всяких там симулянтов. Воспрепятствовать этой несправедливости капитан был не в состоянии и ограничился тем, что назвал спецдесантиков пиздормотами и дармоедами, Элуса – гнидой заушной и хуеплетом, а заведующую – генеральской блядью и подстилкой. Ввиду сложности звуковоспроизведения, никто из присутствовавших капитана не понял, а старшина умилился и, погладив капитана по забинтованной голове, ласково сказал: "Ничего, ничего, крепись браток, все будет в порядке!" Капитан рванулся с криком "На губе сгною, падла!", и от боли потерял сознание.

11.3. Дина, заполучив к себе в отделение Элуса, не преминула с ним поругаться относительно Лидки. Однако Элус, обычно такой вежливый и интеллигентный, сказал дословно следующее:
        – Ты еще тут мне будешь нервы мотать! Что, по-твоему, я ее связать должен был? Или устроить автокатастрофу? Нет? Так пошла ты к черту со своими нотациями и с этой строптивой дурой! Не напоминай мне о ней. Я сюда, между прочим, лечиться прибыл, а не твои дурацкие нравоучения выслушивать...
        Не добившись от подполковника ничего путного и приписав его раздражительность последствиям ранения, Дина решила лично сопровождать Элуса в его поездке на работу. Тем более, что операцией по доставке командует Вернивзуб. Вообще-то, она ехать не собиралась, но на том, что раненного должен сопровождать врач, и, желательно, приличный, настояли Световыдров и Крапива. Дина рассудила, что приличней завотделением никого не будет, к тому же это давало ей шанс оказаться поближе к основным событиям. Представляю, как Крапива отреагирует на мое появление, подумала она, забираясь в машину. Зато Световыдров остался доволен, заявив, что на данный момент забота о майоре, отставить, подполковнике, является главной задачей заведующей "терпевтивческого отделения". Крапива скривился, но промолчал.
        Еще в лимузине Дина, пристроившись прямо за спиной Вернивзуба, прошептала ему на ухо:
        – Кузьма Егорыч, прошу прощения за допущенную бестактность, я была не права. А еще у меня к вам огромная просьба. Не сочтите за труд разыскать меня сегодня вечером, я сейчас живу в госпитале...
        А теперь Вернивзуб неприлично и совершенно не в силах противостоять себе, пялился на нее, время от времени краснел и шумно вздыхал. Это ужасно отвлекало и как-то даже волновало. Они оба присутствовали на очень высоком совещании, и Дина, сидевшая позади Элуса, старалась не пропустить ничего из сказанного. Вернивзуб торчал у дверей, но на охранника был совершенно непохож. Он был похож на поставленного в угол первоклассника.
        Элуса устроили со всеми возможными удобствами, но по дороге его основательно растрясло, и раны болели. Он даже обратился к Дине с просьбой дать болеутоляющее. Пришлось делать укол, что не на шутку встревожило все высокое совещание. Но лекарство подействовало, подполковник перестал морщиться и ерзать, и начальство успокоилось. Не считая всякой полковничьей шушеры, на совещании присутствовали все шесть генералов, имеющихся в наличие в Карантине: командущий ОДОД генерал-лейтенант Абокрон, два его заместителя (по оперативной работе и по политчасти), командиры сухопутных войск ОДОД, авиации ОДОД, ракетных войск и артиллерии ОДОД. Седьмой генерал (контр-адмирал флота ОДОД) находился в госпитале и пребывал в отличие от Элуса в нетранспортабельном состоянии. Генералы имели вполне живописный вид, и даже самый бестолковый шпак мог различить их по разного цвета отделке формы, символики и погон.
        Генералы, совещаясь, мудро морщили лбы, многозначительно чесали в затылках, добросовестно потели и говорили всякие глупости. Право опровергать себя они любезно предоставляли младшим по званию. Младших по званию полковников было не меньше 10 человек, но никто из них, кроме подполковника Элуса, опровергать генералов не спешил. Впрочем, и Элус говорил так, что казалось, что он поддерживает каждого генерала в отдельности и всех скопом, но, однако, обстоятельства складывались таким образом, что поступать так, как предлагали генералы, не представлялось на данный момент никакой возможности. Элус рос в глазах Дины как на дрожжах, но ясность в создавшуюся ситуацию это дурацкое совещание не вносило. Опять-таки обсуждался вопрос, как проникнуть в Дом с точки зрения высокой стратегии; до деталей генералы не снисходили. О каких-то там Гине и Вилланен даже и не упоминалось, хотя их пропажа и являлась одним из дестабилизирующих обстановку факторов. Постепенно фонтан генеральской глупости иссяк, инициатива окончательно перешла к Элусу, который говорил практически один. Говорил он очень почтительным тоном всякие гадости, то есть, с точки зрения Дины не говорил ничего утешительного. Вернее, не говорила устами Элуса ничего утешительного наука, которую он тут достойно представлял. Получалось, что в Дом нельзя было попасть ни пешком, ни ползком, ни с воздуха, ни с реки. Попробовали было подкопаться со стороны берега Шруррки, но подземный ход регулярно засыпало между 20-м и 30-м метром, слава Богу, пока без жертв. Медицинское обследование (что нехотя подтвердил Крапива) прошло практически все взрослое население Карантина, но ни у кого не обнаружилось модельных характеристик. Характеристики же близкие к требуемым имели только 4 человека: случайно попавший на обследование 12-летний пацан, сын директора мебельного магазина (и то парень приехал в Карантин только в прошлом году, после смерти разведенной матери, жившей в Ортограде), безногий суперпрограммист НИполка Склифосович, 98-летняя председательница Шкуррвилльского Совета Ветеранов Всех Минувших Войн Куликовская-Полевая и старшина Вернивзуб.
        Дина вздрогнула и невольно посмотрела на старшину. Тот явно не расслышал то, что про него сказали, и, встретившись глазами с Диной, опять покраснел и слегка потупил ясный взор. А про Гина опять молчок, подумала она, несмотря на то, что у него эта самая характеристика просто идеальна.
        – А кто он такой, ваш Взуб? – прошамкал беззубым ртом главный авиатор. Вскочил один из полковников, похоже, командир батальона спецдесанта, и бойко отрапортовал:
        – Старшина Вернивзуб, военнослужащий-сверхсрочник, инструктор первой категории, мастер Боевых Искусств черного пояса, в настоящее время командирован в госпиталь, для захоронения героя штурма Дома майора Элуса.
        – Это не тот Элус, который ученый у нас? – спросил густобровый командир пехоты, – это он, говорят, ушел в Дом и не вернулся...
        – Да нет, батенька, – возразил авиатор, – пропал как раз не он, а Макделегэт, тоже майор, а Элус вроде бы жив и командует сейчас подготовкой операции "Заскок".
        – Вы ошибаетесь, Фаддей Калистратович, – поправил авиатора прической похожий на Котовского ракетный генерал, – "Заскоком" командую я лично, и Вернивзуба я знаю, но никакой он не спецдесантник, а шеф-повар в ресторане "Щит и меч"...
        – О господи, – сказал Элус, непроизвольно дернулся, застонал и едва не потеряв от боли сознание, покрылся обильной испариной – раны были хоть и не опасны, но весьма болезненны.
        – Да здесь они оба! – не выдержала Дина, хлопоча около своего подопечного, и добавила себе под нос, – в гроб же парня сведут, тогда уж точно можно будет организовывать захоронение...
        – Кто? – хором спросили генералы.
        – Разрешите доложить, – пересилил себя Крапива и встал, – вот майор Элус...
        – Так он же подполковник, – сердито сказал командир ОДОД.
        – Вы вчера присвоили ему это звание.
        – Молод больно, – проворчал командир ОДОД.
        – А вот старшина Вернивзуб...
        Вернивзуб вытянулся и рявкнул: "Я!" Все вздрогнули. Разобравшись наконец, старшину отослали и принялись рассуждать, что же лучше, рискнуть и запустить Вернизуба в Дом, или продолжать понемногу его штурмовать. И там, и там были свои плюсы и минусы. Припомнили, что у старшины полно каких-то дурацких принципов, с которыми в Дом пускать нельзя, и к тому же он, с его подготовкой, крайне полезен здесь во время нарастающего конфликта со штатскими, но с другой стороны, все равно посылать больше некого, потери растут, штатские наглеют от недостаточного к ним внимания, и узел этот дурацкий надо рубить. 
        Дина бросила своего подопечного, тем более, что в зале неожиданно обнаружился Бартоломью, и выскользнула из дверей, как только услышала, что вопрос с Вернивзубом надо отложить хотя бы до послезавтрашнего приезда генерала Кургузого из центра, который курировал ОДОД в Мэйн-Сити.

11.4. Генерал Кургузый в отличие от своих ОДОДовских подчиненных был весьма неглуп, образован и представлялся окружающим редкостной сволочью. Еще три года назад он был сугубо штатским человеком, но и в то время курировал ОДОД, только из другого кабинета, будучи одним из помощников президента. В свое время Кургузый получил звание лейтенанта запаса железнодорожных войск на военной кафедре соответствующего вуза, так что его военную карьеру можно было считать головокружительной. Армию он не мог терпеть на дух, но чтобы сохранить контроль над Домом, пришлось надеть погоны. Командный состав ОДОДа он набирал едва ли не персонально, отдавая предпочтение самым недалеким и бесперспективным воякам. Он имел большое влияние на министра обороны, в чьем ведении числился Дом. Естественно, что министр без колебаний согласился с назначением прыткого новоявленного генерала армии командиром придуманного им подразделения: "Отдела по изучению и борьбе с неопознанными и аномальными явлениями" (ОИБНАЯ). 
        В этом отделе Министерства обороны работало всего 6 человек: сам глава Отдела генерал армии Модест Серафимович Кургузый, старший делопроизводитель Отдела, вольнонаемный специалист высокой квалификации Рашма Махмудовна Кургузая, являющаяся женой главы Отдела, заместитель главы Отдела по изучению неопознанных и аномальных явлений Ипполит Модестович Кургузый, являющийся сыном главы Отдела, пресс-атташе Отдела Камилла ибн Джон Мустафа-Заде-Кургузая, являющаяся невесткой главы отдела, секретарь-машинистка Верочка, которую по фамилии никто не называл, но поскольку она была дочерью Ипполита Модестович и Камиллы ибн Джон и, соответственно, внучкой главы Отдела, то до 18 лет тоже носила фамилию Кургузая, а по достижению оных (год и два месяца назад) к огорчению всей семьи приняла фамилию Кеннеди, но не потому что вышла замуж, а просто из девичьего сумасбродства. И наконец шестым работником Отдела был таинственный и совершенно посторонний семье Кургузых человек по имени Сталлоне Сильвестр Карлович (в быту Талонов Силиверст Карпович) – беспощадный заместитель главы Отдела по борьбе с неопознанными и аномальными явлениями. Талонова на этот важный пост назначил, проявив при этом недюжинную смелость, вольнодумство и широту мышления, сам министр обороны. 
        По душевной простоте министр не доискался до того факта, что сидел в детстве Силька Талонов за одной партой с Мотькой Кургузым, бивал его при случае за чрезмерные знания и зазнайство, а в более зрелом возрасте сидел Талонов уже совершенно отдельно от Кургузого в местах не столь отдаленных. После освобождении по амнистии, придуманного специально для Талонова его могущественным дружком детства и помощником президента, попал Талонов с новеньким и незапятнанным паспортом в охрану будущего министра обороны, сделал благодаря свирепому и преданному характеру быструю карьеру на этой стезе, а потом из заместителей начальника охраны министра обороны вознесся в заместители заведующего ОИБНАЯ. На этом посту Талонов довольно быстро разобрался, кто есть кто, и стал наивернейшим человеком, особенно в военных кругах, товарища Кургузого. Удачное сочетание ума и изворотливости заведующего и пробивной силы и бесстрашия его заместителя дали свои результаты. ОИБНАЯ был едва ли не единственной в стране государственной структурой, функционирующей в условиях реального самофинансирования. Отдел приносил такую пользу министерству обороны, президенту страны лично и даже народу, что прикрыть, или разогнать его (отдел), обвинив в местничестве, кумовстве, родственных связях, коррупции, взяточничестве и других смертных грехах, не представлялось возможным без последующего справедливого возмущения широких слоев общественности. Отдел существовал и плодоносил на такой благодатной почве, что мог позволить себе действовать на благо страны практически в рамках закона, даже не открывая источника своего неиссякаемого благополучия.
        Обстановка в Карантине генералу Кургузому очень не понравилась. Имела место паника, причем все возрастающая. Избалованные военные, лишившись в глазах штатского населения пряника, каковым являлся относительно свободный доступ в Дом, кнутом пользоваться боялись, да и честно признаться, уже разучились. В руках штатских неизвестно почему оказалась целая куча оружия, которым они довольно умело пользовались. Патрули, бродившие по улицам города, порядка не добавляли, а скорее были дополнительными поставщиками табельных автоматов, пистолетов и патронов. Единственная польза от армии заключалась в том, что солдаты с большей или меньшей эффективностью подменяли бастующих и митингующих штатских на рабочих местах. Штатские обвиняли военных в мягкотелости и неумении управлять. Военные обвиняли штатских в дестабилизации обстановки и экономическом саботаже. И те, и другие искали виноватых, не находили их, и от этого еще больше нервничали и потихоньку пакостили друг другу. На открытый и крупный вооруженный конфликт ни те, ни другие не решались. Военные потому, что боялись обвинений в диктатуре, штатские потому, что в открытом поединке шансов у них пока еще не было. Но больше всего генералу не понравилось то, что он не сумел выяснить, откуда взялся товарищ Павел Гин, кто ему организовал командировку на суперсекретный объект, да еще и запустил в Дом. Никакого официального вызова, оформленного по всем правилам, Гину никто не делал. Он прибыл сам, имея командировку на руках, выписанную в каком-то ИИСМе. В ИИСМе подтвердили, что мнс Гин в штате числится и в настоящее время находится в командировке в Шкуррвилле. Командировку ему подписал его завлаб, который получил личное письмецо, подписанное Световыдровым и завизированное Абокроном. Бросалось в глаза, что обе подписи подделаны. Естественно, письмецо в канцелярии НИполка никто не зафиксировал. Но поскольку на основании этого липового письмеца все документа Гина были оформлены правильно, приняли его тут, можно сказать, как родного, и хотя в подробности особо не посвящали, но допускали практически до любых, в том числе и самых секретных, документов. Кургузый не мог поверить в им же сделанный вывод: кто-то специально подготовил и заслал сюда человека, используя его в темную. Причем произошло это на воле или в Карантине, сказать было невозможно. 
        Этот кто-то совершенно правильно рассчитал, что в обстановке строгой секретности и закрытости никому не придет в голову усомниться в праве Гина вот так запросто приехать в Карантин и работать в его святая святых – Аналитической Службе при Доме. Неизвестной, правда, оставалась цель неведомого злоумышленника. То ли он хотел получить подробную информацию о Доме и использовать ее по определенному назначению, то ли нетривиальным путем вызвать волнения в Карантине и этим самым его разрушить. Так или иначе, статус-кво был нарушен. Очевидно, что Дом резко ограничил доступ в себя, как раз после приезда Гина. И в любом случае все происходящее вело к нежелательным для генерала последствиям.
        И тогда генерал Кургузый решил сделать ход конем. По Карантину поползли слухи, что Дом не сам по себе взбунтовался, а его к этому принудили. Из Центра, мол, пришло тайное указание о полной смене караула и, что сам генерал Кургузый доживает на своем посту последние дни. Генерал посетил местное телевидение, где на почти прямые вопросы ведущей отвечал уклончиво, но произвел нужное для себя впечатление. Тем более, он дал понять населению Карантина, что смену караула на месте готовят специальные агенты и, что лично ему некоторые из них известны. Задумка была проста и гениальна, как все простое. Поиск законспирированных агентов и поддержка обеспечивающего процветание Карантину генерала Кургузого должны были объединить военных и штатских и восстановить пошатнувшийся гражданский мир.

Начало	Середина	Конец
Наверх	Хобби и слабости	Scientific.ru