Начало

Середина

Конец

 

Мирон ИЛЮХИН. СЕЗОН ЧУДЕС. Продолжение

 

Юрген опять встал с кровати – чувствуя теннисные шарики в животе и пружинки в кулаках. В таком состоянии он сам себя боялся. В таком состоянии он плохо себя контролировал. В таком состоянии он мог наделать глупостей. Он немного постоял, покачиваясь с пяток на носки и пытаясь хоть чуть-чуть успокоиться, сказал, криво улыбаясь: «Ты подожди… Я сейчас, я только… Я только в туалет схожу, а то… А то у меня защёлка сломалась…» и ст­ремительно выскочил из номера. Гизелла поняла, что он собирается сделать, подхватилась тоже, но, сделав несколько неуверенных скачков на одной ноге, едва не упала и села на банкетку у выхода из номера, предпочтя за благо не вмешиваться в мужские разборки. Хотя, если честно, ей очень хотелось посмотреть, ЧТО Юрген сделает с Толокном.

Юрген, подпрыгивающей (как у Кайла на кнопках) походкой прошёл по коридору, свернул в рекреацию и, подойдя к 120-му номеру, неровно постучал в дверь. Она открылась почти сразу, за ней стоял пухлый, амёбообразный Годлер в пижаме, сосед Толокна снизу и один из его основных клиентов по части порнографического искусства.

– Здравствуйте, Ю… – вежливо сказал Годлер.

– Здравствуйте, здравствуйте, – отрешённо ответил Юрген и шагнул в номер. В комнате было темно. В комнате горела одна красная лампа. Толокно работал. Толокно печатал снимки. На голове он имел наушники. Толокно одновременно слушал музыку и потягивал виски. Юрген подошёл к нему вплотную, и на стене воздвиглась зловещая тень. Толокно обернулся, увидел Юргена, развёл радушно руками, снял науш­ники, собираясь что-то сказать, но не успел. Юрген ударил его в нос. Кулаком. Как-то неумело, по-детски, всё ещё стесняясь своего порыва. Но и того хватило, чтобы кровь брызнула в разные стороны, как из душа. На фоне красной комнаты она казалась чёрной. Толокно даже не удивился. Толокно был не трус. Толокно даже защищался. Вернее, пытался защищаться. Лучше бы он этого не делал. Юрген с тринадцати лет занимался боксом, а в армии (сразу после школы и непосредственно перед женитьбой), служа в морской пехоте, стал мастером спорта – но не только и даже не столько по боксу. Обычно он считал, что не имеет права пользоваться своим уме­нием, но на этот раз он попросту слетел с катушек. То есть полностью потерял кон­троль над собой. Разъярил его именно тот факт, что Толокно пытался защищаться. Под горячую руку Юрген даже не заметил, как отшвырнул Годлера, робко пытавшегося предотвратить побоище.

Юрген успокоился сразу. Сразу, как только предплечьем парировал неумелый хоть и мощный замах противника и поймал Тол­окно на классическую комбинацию: носком ноги в пах, ладонями по ушам, кулаком снизу в лицо и двумя пальцами (аккуратно, чтобы не проткнуть насквозь шею!) по Адамову яблоку. Чвакнуло, шлёпнуло, бумкнуло и захрипело. Толокно повалился в угол, обрушив на се­бя полку с музыкой и рабочий столик. Растворы расплескались, а недоделанные снимки веером разлетелись по полу. Юрген подошёл к Толокну, убедился, что тот, хоть и неровно, но дышит, вылил на него остатки фотораствора, трогательно заботясь, чтобы не попало в закатившиеся глаза, извлёк из другого угла комнаты дрожащего и воняющего коньяком (то ли выпил, то ли потный – не разберёшь!) Годле­ра, похлопал его по плечу, мол, всё нормально, и удалился.

Дома он застал Гизеллу, перебравшейся в его любимое кресло, в самой, что ни на есть вольготной по­зе – ноги поперёк комнаты, подшитая штанина крест-накрест на ноге в кроссовке, и опять сигарета в руках.

– А что если всё то, что я тебе рассказала – неправда? – спросила она, щу­рясь не то от дыма, не то насмешливо.

– Уходи…те, – устало сказал Юрген и, молча раздевшись, залез в постель и повернулся лицом к стене.

– Но ты же хотел знать подробности… – было слышно, как Гизелла выбралась из кресла и пересела на стул рядом с кроватью!..

– Ничего я не хотел, – буркнул он, не поворачиваясь. Гизелла вздохнула, погладила его по голове как маленького и пересела к нему на кровать. На самый крае­шек.

– Ты сильно его побил? 

Юрген неохотно повернулся к ней лицом.

– Вообще-то не очень, он заслужил сильнее, но и тебя бы выпороть не меша­ло, – Гизелла улыбнулась.

– А известна ли тебе необыкновенная, занимательная и поучительная исто­рия, – начала она без всякой связи с ранее сказанным, – о великом и мудром челове­ке по имени Гассан ибн Крутолоб, создателе теории изменения внешнего облика ви­да.

– Нет, – сердито сказал Юрген, пытаясь опять повернуться лицом к стене, – я стараюсь держаться от шарлатанов подальше!

Гизелла мягко, но настойчиво придержала его.

– Не больно-то вежливо разговаривать с дамой, повернувшись к ней спи­ной… Так вот. Великий человек Гассан ибн Крутолоб не только создал эту теорию, но и начал применять её на практике.

– Всё равно шарлатан, – непримиримо сказал Юрген.

– Гассан ибн Крутолоб при создании своей выдающейся теории исходил из прос­той предпосылки: если у ящерицы оторвать хвост, то очень скоро у неё вырас­тет новый. Гассан ибн Крутолоб обиделся за человека, который, как известно, велик и могуч, а также звучит гордо, и задал себе резонный вопрос, почему ящерица мо­жет, а человек, он же венец творенья, не может?

– Правильно, – вставил Юрген, – только хвоста венцу творенья и не хватало! 

– Итак, – не реагируя на провокационные замечания, продолжала Гизелла, – он предположил, что человек тоже способен к регенерации утраченных органов. Более того, он нашёл причину, что же, собственно, мешает ему, человеку, это делать… Я вообще-то не сильна в биологии, анатомии и генетике, но суть в том, что природа предпочитает равновесие и уважает справедливость, а поэтому своеобразным способом мстит тем, кто в своём развитии опережает прочих. Как известно, если амёбу разделить на две части, то получится две амёбы. У ящерицы максимум, что может отрасти – лапа или хвост. А вот если оттяпать лапу или хвост тигру, то он так и останется бес­хвостым или хромым. Кстати, ты знаешь, например, что млекопитающие, пожалуй, за ис­ключением обезьян, наших близких родственников, не страдают раком, циррозом пече­ни, инфарктами, инсультами и прочими подобными болезнями, И уж конечно им не знаком никакой СПИД. Правда, у собак есть кариес, но всё равно все эти штуки – прерогатива исключительно человека, так сказать, плата за чрезмерно раз­витые умственные способности.

– Ну да, – усмехнулся Юрген, – Тугоплах вон никакими умственными способ­ностями не страдает, а зубы все фарфоровые!

– Это частности. Да и потом, они же у него не сами выпали, а выбиты штангой… И вообще ты меня не сби­вай, – Гизелла уже заметила, что Юрген, как ни странно, заинтересовался её лекцией и даже подвинулся, чтобы она могла устроиться на кровати поудобнее, скоро, гля­дишь, и лечь предложит. Она руками перекинула через правую ногу то, что у неё было внутри левой штанины, и, подвинувшись вглубь кровати, опёрлась спиной на юргеновы коленки.

– Так вот… На чём я остановилась?

– На умственных способностях…

– А, ну да… Значит, это плата за них. У человека, таким образом, в луч­шем случае зарастает порез.

– Подожди, подожди. Так что это значит? Если мы, не дай бог, сделаем ещё шаг в своём развитии, то у нас и кровь перестанет свёртываться, и каждая пустя­ковая царапина без квалифицированной медицинской помощи будет переходить в гангрену?

– Меня этот вопрос тоже заинтересовал. Я, разумеется, задала его Гассану ибн Крутолобу, и Гассан ибн Крутолоб, как человек честный…

– Хотя и шарлатан…

– Вот язык-то без костей!.. Гассан ибн Крутолоб, как честный человек, честно ответил, что не знает. А не знает он ответа на этот вопрос по двум основным причинам: во-первых, он не знает, так ли это будет в действительности, во-вторых, не знает, в какую более высокоразвитую форму может перейти человечес­тво, и перейдёт ли оно в эту форму вообще.

– Как, – нарочито возмутился Юрген, – он, что не верит в возможность наступления светлого будущего?..

– Имеется в виду биологически более высшая форма, – снисходительно поясни­ла Гизелла, и Юрген с трудом удержался от улыбки.

– Короче говоря, Гассан ибн Крутолоб начал исследовать те части челове­ческого организма, которые, несмотря на процесс эволюции всё-таки сохранили спо­собность полной или частичной регенерации. Таких частей он нашёл несколько: волосы, ногти, кровь и что-то ещё, что я не запомнила, с каким-то мудрёным меди­цинским названием. Правда, бытует, на мой взгляд, совершенно дурацкое, мнение, что волосы и ногти являются атавизмами в человеческом организме и, что в скором вре­мени мы все благополучно облысеем. Но Гассан ибн Крутолоб увидел в этих атавиз­мах возможности вернуть человеку утраченную способность к восстановлению пов­реждённых или отторгнутых частей организма.

– Эк, ты мудрёно говоришь, не понимаю я чтой-то…

– Да перестань ты паясничать, ради бога! – не выдержала, наконец, Гизелла. Юрген успокаивающе похлопал её по плечу:

– Ну что ты, радость моя, я же шучу, – и тут же спохватился (чего это я с ней фамильярничаю…). Он разогнул коленки, на которые опиралась Гизелла, перевернулся на спину, забросил руки за голову – в общем, принял самую независимую позу. Гизелла, лишившись опоры на чужие коленки, для равновесия обхватила руками свои и продолжила.

– В общем, он нашёл вещество, которое ответственно за регенерацию в чело­веческом организме.

– Ну да?

– Я сейчас уйду!

Юрген выпростал руку из-за головы и придержал Гизеллу за плечо:

– Всё, всё, правда, больше не буду.

Гизелла ещё некоторое время молчала, переживая обиду.

– Знаешь что, совесть надо иметь. Не хочешь слушать, не надо. Так сразу и скажи, а издеваться не смей.

– Не смею, не смею. Давай дальше. Сказал же, больше не буду.

– Смотри у меня!  Нашёл он это вещество и назвал… Забыла, как назвал. Чудно как-то. По-учёному. По-простому мы его регенилом кличем. Так что пусть будет регенил.

– Пусть будет! 

Гизелла строго посмотрела на Юргена, однако, он был предельно серьёзен.

– Честное слово, я уже успела отвыкнуть от тебя… Кроме регинила он обна­ружил некие, весьма специфические ферменты, которые тоже причастны к регенерации и росту волос, и ногтей. Ранее они никогда не рассматривались с такой точки зре­ния. Эти ферменты к тому же имеют генетическую основу, попросту говоря, передают­ся по наследству. Этому есть простое подтверждение – наследственная предрасположенность к лысению – когда этих ферментов не хватает, или, когда в их структу­ре заложен какой-то дефект, волосы выпадают или очень плохо растут, и лечению та­кие вещи практически не поддаются. Вернее, не поддавались раньше. Теперь же, когда Гассан ибн Крутолоб сумел выделить и сконцентрировать эти ферменты, а также сам регенил, перед человечеством открылись поистине необозримые возможности! 

– Так уж и необозримые, – недоверчиво сказал Юрген.

– Представь себе. Конечно, на первых порах трудности будут. Они просто обя­заны быть. В частности, сыворотка, созданная из веществ, извлечённых из человечес­кого организма и названная «Неовит» уступает по эффективности сыворотке, полученной примеру от собаки… В частности, пословица «3аживает всё, как на собаке» получила наконец научное обоснование. Но особо надо выделить тот факт, что «Неовит» воздействует на организм любого живого существа, начиная от высших млеко­питающих (первые опыты производились на шимпанзе) и заканчивая всякими там членис­тоногими. Тогда как вещества, способствующие регенерации низших существ, гаранти­ровали регенерации только своего вида, максимум рода.

Опыты, на первых порах вполне публичные, шли успешно, и Гассан ибн Крутолоб постепенно становился популя­рен как в научных кругах, так и среди широких слоев общественности. Результаты экспериментов получались настолько наглядными, что его, в конце концов, обвинили в кол­довстве и подтасовке фактов, а как следствие – изгнали из научного центра, где Крутолоб работал. Его вообще лишили возможности работать. Но тут подвернулся контракт с Комиссией. Между прочим, в этом КСМВ даёт сто очков вперёд любой другой науч­ной организации.

– В чём в этом-то?

– А в том, что у нас на Острове возможны любые, самые невероятные иссле­дования, испытания и эксперименты. И объясняется такое положение дел невежест­вом и безразличием Директора Комиссии и трусостью его зама по науке…

– Ну, это ты загнула!  Причём тут трусость и невежество?  Как раз наоборот…

– Ничего не наоборот! Трусость нашего зама по науке давно переросла обыч­ную боязнь ответственности и ту трусость, которая действует по принципу «как бы чего не вышло». Это такая трусость, что я… Я даже не знаю, как её характери­зовать. Ты, наверное, не в курсе, а мне по роду службы приходиться знать, что тот же зам по науке улетает с Острова на атолл Д'Аббон, когда у нас испытывается да­же неработающее защитное поле.

– Со вчерашнего дня работающее.

– Да? Надо же! А я и не знала! Ошеломляющий успех… Так вот – наш зам позав­чера улетел на Д'Аббон проверять систему контроля уровня радиоактивности… Итак, о трусости. Я не удивлюсь, если этому деятелю в день испытаний первой очереди Машины Времени потребуется срочно слетать на Луну, так как, по его мнению, на Земле в этот день будет все-таки неспокойно. Главное для него, чтобы кто-ни­будь, не важно кто, хоть артистка кабаре, поставила свою подпись под документом, гласящим, что ставящий эту подпись принимает на себя всю ответственность за последствия, которые могут проистечь в результате его эксперимента. Кстати, та­ких документов накопилось по моим сведениям что-то около семи папок.

Короче, факт есть факт – Гассан ибн Крутолоб оказался на Острове и получил возможность плодотворно работать. Он продвигался вперёд в своих исследованиях очень быстро, но вот относительно недавно столкнулся с, казалось бы, непреодолимой трудностью.

Суть в том, что одним из главных факторов при регенерации человеческого орга­низма является фактор формы. И это оказалось неожиданным, как всё то, что лежит на поверхности. Ведь волос или там ноготь при росте гармонично удлиняется и утолщается, но формы-то своей практически не меняет. То же самое происходит и с костями и мышечными тканями при них. Гассану ибн Крутолобу удавалось вырастить из самых мизерных обрубков рук и ног кости по длине и толщине полностью отвечающие длине и толщине кос­тей здоровой руки или ноги. Но ему никак не удавалось сформировать коленный или локтевой сустав, вырастить кости другого типа, то есть получить полноценную кисть или ступню, и снабдить всю конструкцию полноценными, характерными именно для этой структуры мышцами. Решение, как выяснилось, тоже лежало на поверхности. Кроме регенила и ферментов роста в живых организ­мах содержатся и ферменты формы. У человека этих ферментов, разумеется, обнару­жить не удалось, они благополучно атрофировались в процессе эволюции, а вот в скотине, стоящей на более низкой ступени развития, такие вещества присутствуют, хотя и в весьма малых количествах. Следующей проблемой стало совместить действие человеческого «Неовита» с, условно говоря, лягушачьими ферментами формы. В конце концов, совместить удалось, но на это ушло почти два года, и когда всё пришло в ажур, Гассан ибн Крутолоб приступил к лечению людей. Сам понимаешь, у нас на Острове не больно-то густо с инвали­дами, а на Большой Земле Гассану ибн Крутолобу по-прежнему работать не давали. В общем, ему потребовались добровольцы из здоровых людей…

– И тебя, разумеется, понесло в добровольцы? 

– Разумеется, не сразу, – в тон ответила Гизелла.

– Ну, хорошо, что было до того, как не сразу?

– До того добровольцы нашлись и без меня. Первым, конечно, был Кайл. С ним вообще полу­чилось удачно. Пьяным и ненормальным, как известно, море по колено: с ними ничего не случается даже там, где нормальные люди сворачивают себе шею. Ну а Kaйл прос­то приспособлен для подобных вещей. Ему ампутировали ногу и трижды вырастили новую, потом ампутировали вторую и её вырастили. Хватило одного раза. Потом тоже самое проделали с ру­ками. Опыты прошли настолько удачно, что Кайла сразу же пригласили подошвами но­вых ног испытывать кнопки на остроту, а новыми ладонями определять максимальную температуру, которую кожа выдерживает без воспламенения.

– А скажи, пожалуйста, – Юрген сделал артистическую паузу, – а голову новую ему не выращивали?

– Нет, – простодушно ответила Гизелла, – пока это ещё технически неосущест­вимо.

– А жаль. Глядишь, новая поумней была бы! 

Гизелла некоторое время смотрела на него непонимающе, а потом рассмеялась.

– Опять издевается над бедной женщиной? А ведь обещал…

– Да ты-то тут причём?  Я исключительно про Кайла.

– Про Кайла… С ним ты вообще, как с больным ребёнком разговариваешь!

– А он такой и есть. Большой, больной, бестолковый ребёнок, лишённый люби­мой игрушки – возможности заниматься своей историей. Тем более, специализация у него история будущего...

– Ладно. После Кайла, был Клементьев, после Клементьева – Гузь, а потом наступила моя очередь. Причём, я согласилась на так называемый амбулаторный опыт, первый в своём роде. Ранее регенерация происходила примерно за трое суток, практически всё время под наркозом, что смазывало картину, да и динамика получалась далёкой от естественной. Амбулаторный  же опыт длится как никак больше двух месяцев, так что весь процесс можно изучить досконально. Я ведь из клини­ки практически и не выхожу – анализы изо всех дырок да сплошные исследования.

– Но почему ты, именно ты, первой пошла на амбулаторный опыт?! Есть же Кайл! 

– Ну, во-первых, женский организм более приспособлен к таким нагрузкам. Кро­ме того, Кайлу отрезали обе ноги по очереди и обнаружили, в частности, различие процессов регенерации правой и левой конечности. Он и так натерпелся, бедолага… Да, кстати, у меня был ещё один веский довод согласиться на амбулаторный опыт. Ведь после той сцены в столовой, я поняла, что лишилась надёжного покровителя и защитника…

– Так я тебе нужен был только в качестве покровителя?

– Согласись, что и это уже для тебя достижение.

– Нахалка!

– В общем, чтобы хоть как-то отвязаться от Толокна (ему сразу донесли о нашей ссоре), я всё-таки решилась. Не думай, пожалуйста, что я прямо рвалась участвовать в этом дурацком эксперименте, у меня ведь тоже есть элементарное чувство опасности и здравого смысла. Опыт этот давал мне двухмесячную отсрочку, а может быть, и вовсе был способен помочь избавиться от Толокна. Слава богу, он хотя бы брезглив в отношении к неполноценным женщинам, хотя бы эта неполноцен­ность заключалась в плохом зрении.

– Ничего не понимаю! У тебя всё отрастёт. Это раз, а во-вторых, ты же но­сишь очки…

– Я ж тебе, по-моему, говорила – это в основном в имиджевых целях, для солидности, так сказать, чтоб народ на работе меньше смущать, ну и для защиты от того же Толокна. Я вполне могу обходиться без всякой оптики. А вот наш амбулаторный эксперимент очень удачно способствует распространению слухов о том, что со мной произошёл несчаст­ный случай. И я эти слухи не тороплюсь опровергать. Слава богу, о лаборатории Кру­толоба на Острове знают мало. Так что вот… Теперь ты…

– Теперь я хочу попросить у тебя прощения, – Юрген давно уже сидел на кровати, а тут пододвинулся к Гизелле и попытался её несмело обнять.

– Однако это ещё не всё, – она слегка отодвинулась, – дослушай меня до конца, может быть, расхочешь просить у меня прощения. Дело в том, что вещества, обес­печивающие  восстановление формы конечности, так же как и стимуляторы рос­та, имеют генетическое происхождение или, точнее – работают на генном уровне.

– Ну и что? – насторожился Юрген.

– А то… Эти вещества, как только начинают действовать, взаимодействуют с генетическим материалом и наследствен­ной памятью организма. Надстройка утраченных деталей идёт как бы вновь формируемыми блоками, и на содержимое этих блоков влияет не только их обладатель, но и его довольно далёкие предки. Например, у Кайла до ампутации всех конечностей был 46-й размер ноги и пальцы рук, как у знатного мясника, а теперь он носит 39-й и является счастливым обладателем длинных изящных музыкальных пальцев.

– Не зря мучился, – усмехнулся Юрген, но тут же встревожено спросил – а к тебе это какое имеет отношение?

– Самое прямое, – усмехнулась Гизелла, – кто-то из моих ненаглядных родственнич­ков в десятом колене, не меньше, обладал изрядным дефектом, и теперь у меня вмес­то нормальной ноги растёт чёрт знает что… Показать? 

– М-м-м… – сказал Юрген.

– Гассан ибн Крутолоб совершенно не гарантирует исправ­ления создавшегося положения.

– Это... – сказал Юрген.

– Раньше никогда с подобным не сталкивались, как ты сам понимаешь. Мужики как один благополучно проскочили – при тьме личных недостатков с наследственностью у них всё в порядке. Гассан ибн Крутолоб не знает даже, как распознать такой наследственный дефект на ранней стадии. Максимум, что он мог предложить – отрезать всё лишнее и подождать, пока проблема в процессе исследований каким-нибудь образом разрешится. Я не согласилась: лучше хоть какую-то ногу иметь, типа – на перспективу, тем более что со временем, может и удастся обойтись без костылей…

– А что... Вот, стало быть… Если не... То, значит потом… – сказал Юрген. Гизелла пересела на всё ещё стоявший рядом стул. Гизелла вместе со стулом решительно отодвинулась от  кровати. Гизелла наклонилась, взяла костыли и неловко встала, ловя равновесие.

– Извини, что я отняла у тебя столько времени…

Юрген вышел из ступора и, не дожидаясь, когда она укрепится на костылях и сделает шаг, поймал Гизеллу за локоть и несильно потянул на себя. Она тут же потеряла равновесие и, чтобы не упасть, села на кровать. Юрген отобрал у Гизеллы костыли, с грохотом отбросил их но­гой подальше и легко, словно маленького ребёнка, пересадил её себе на колени. Он погладил Гизеллу по голове, ласково так, утешающе, и аккуратно снял очки, поло­жив их на тумбочку. Гизелла состроила большие глаза.

– И не фиг больше носить, коли они тебе всё равно не нужны, мартышка, блин, и очки,– сказал он, – теперь… – он потянул за язычок молнии её курточки. Гизелла попыталась сопротивляться, но Юрген мягко шлёпнул её по руке, не мешай, мол. Сняв куртку, он принялся за футболку, бормоча: «Опять без нижнего белья, а по­том удивляется, чего это к ней мужики липнут!» Гизелла поёрзала у него на коленях, устраиваясь со всеми удобствами, и предупредительно подняла руки, чтобы Юргену было сподручнее её раздевать. Покончив с верхом, он принялся за брю­ки. С ними провозились дольше – во-первых, попробуйте сами стянуть штаны с того, кто сидит у вас на коленях, а во-вторых, Гизелла сомневалась, стеснялась и упорствовала до последнего:

– Ну, может, хотя бы свет сначала выключим? – канючила она.

– Да ладно, выключим, – ворчал Юрген, – нашкодила, понимаешь, теперь уж чего прятаться. Как говорят в Турции, отрубив голову невинному человеку: «Дело сделано, и не хрена об этом базарить!»

– Не голову, а ногу, – возражала Гизелла, норовя то скрыть нижнюю часть тела под одеялом, то хотя бы правую ногу расположить поверх левой. Но Юрген по праву сильного разложил таки её во весь рост на кровати, в качестве некоей компенсации оставив трусики, и окинул представленное явление критическим взглядом:

– Убить вас с Крутолобом мало, экспериментаторы фиговы! Или хотя бы выпороть, как следует…

– Не знаю, как Крутолоб, но я согласна только на порку. Между прочим, давно мечтаю, истосковалась, практически. Надеюсь, ты справишься, – Гизелла отчаялась прятать ноги, зато спрятала голую и оч-чень соблазнительную грудь под скрещёнными руками. Глаза её смеялись, а губки сложились бантиком, из последних сил стараясь придать лицу серьёзное выражение.

– Нет уж! – возмутился Юрген, – вот это я тебе точно скрывать не позволю, – он разогнул руки Гизеллы и вытянул их по швам. Само собой от рук было логично перебраться на бёдра, именно там до сих пор нарушала гармонию лишняя деталь одежды. Трусики очень удобно снимались в процессе одновременного поглаживания ног, кожа на которых приятно ласкала ладони мягкой бархатистостью. В смысле качества ощущений между ногами разницы не было никакой. В смысле же количества – под правой рукой всё было заметно тоньше и гораздо раньше кончилось. К тому же левая нога отличилась не только размерами, но и формой – Юрген при всей фантазии вряд ли смог представить столь вычурный дизайн ступни. Впрочем, при определённой широте взглядов ЭТО могло понравиться своей абсолютной нестандартностью. А может, я извращенец, подумал Юрген, но тут же успокоил себя тем, что уж больно ему нравится девочка, и уж слишком он по ней соскучился (за три-то недели!) – так что готов принять её в любом виде, пусть даже самом оригинальном или непристойном. В конце концов, КАК ходить – это её проблемы, а меня и так вполне устраивает…

Он выбросил в пустоту трусики, вернулся «наверх» и пробежался быстрыми лёгкими поцелуйчиками по всему тёплому и призывно подрагивающему телу: от ямочки на шее, через ложбинку между упругими холмами с задорно торчащими кнопками, чуть застрял в круглой дырочке пупка на плоском, но при этом мягком животике, прочесал треугольник щекотных зарослей перед развилкой, на которой, после едва заметной, невольной паузы, свернул вправо, отметившись на бедре, коленке, сгибе над пяткой, и поставил точку на красивом ровном большом пальчике с пламенеющим пятачком ухоженного ногтя.

– Надо же, оказывается, какой кайф! – не без удивления и раскаяния подумал Юрген, – и какого хрена я столько времени строил из себя оскорблённую невинность?!

– Ух, ты! Классно! – Гизелла явно разделяла его невысказанные мысли об удовольствии, – а теперь то же самое, только по левому маршруту… Или тебе неприятно?

– Нет, конечно. Главное, чтобы тебе нравилось.

– Мне понравиться, – заверила Гизелла, – мне ТАК понравится даже больше – разве можно забывать и обижать маленьких и слабеньких? Они наоборот требуют повышенного внимания и заботы…

Юрген не возражал и совершил ещё один заход, несколько разнообразив маршрут: например, не СКВОЗЬ грудь, а взобравшись на каждую из возвышенностей по очереди; не только губами, но зубами и языком, особенно в самых отзывчивых местах, а странную маленькую (и от того неожиданно лёгкую) ногу даже поднял, поцеловав и сверху – в куполообразный подъём; и снизу – в почему-то очень тёплую на ощупь малиновую «ладошку», похожую на два прилипших друг к другу, крепко надутых мячика, причём пятка была меньшим из них; и в пальчики, прихотливо согнувшиеся пополам и не желающие разгибаться. Тем не менее, в какой бы форме они не находились, в отличном педикюре им также отказано не было.

По наблюдениям Юргена, эти ласки у Гизеллы действительно не вызывали, мягко говоря, отрицательных эмоций. Более того, она уже явно была готова ПРЫГНУТЬ, но пока, прерывисто дыша, только предложила выключить свет:

– Надеюсь, ты уже налюбовался на моё безобразие, а то фигачит прямо в глаза…      

– Налюбовался, – хмыкнул Юрген, щёлкая выключателем, – а тебе это безобразие не помешает? С твоим-то темпераментом…

– Не знаю, ещё не пробовала, – Гизелла не отказала себе в удовольствии дать сдачи: даже в темноте, даже, несмотря на изрядное возбуждение, в её голосе слышалась насмешка, – главное, чтобы тебе не мешала.

– Мне не мешает. Но ты же знаешь, я люблю полежать…

– Я знаю, что ты известный лентяй… Вот это, например, что?

– Это?.. Или это?

– Вот это – совершенно в данной ситуации лишнее… Маленький, да? Без посторонней помощи раздеться не можешь?.. А ЭТО я и без тебя знаю, что… Ишь, спрятался!

– Я не прятался, я заскучал без внимания…

– У-у, какие мы привередливые!..

– Конечно, то нет тебя, то отвлекаешься…

– Скажи спасибо, что вообще пришла. Еле дошла. 10-й этаж, без лифта, на одной ноге…

– Дурная голова ноге покоя не даёт…

– Нахал, ты ещё смеешь…

– Я строг, но справедлив...

– Ну да, и всю энергию на болтовню расходуешь...

– По-моему, наоборот. А руки у тебя-я-я-я!.. Ты с ума сошла!

– Ну, я же не виновата, что ты меня совсем не заводишь…

– Это кто ещё кого не заводит… Ну где ещё тебя?..

– Везде! Везде надо. С ног (обязательно с обеих!) до головы, иначе…

– Ты просто с ног до головы фригидная женщина… М-м-м, не кусайся! 

– Я... не хотела… я не умею... Ага, растём… Крепнем!..

– Мы-то растём, а вы-то… А вы-то… что вообще умеете?..

– Мы… Всё… Умеем… Сюда… Здесь хорошо… Больно… Глубже!..

– Рыжий, рыжий ты мой…

– Так не больно… Ну не стесняйся же!.. Садист!.. Хорошо… Здесь… Ещё-о-о-о…

– Ты… Я… Рыжий ты мой… Тёплый…

– Какой ты… Какой у тебя… Ой, бли-и-и-и-н…

– Лис ты мой… Ласковый… Хороший… Лучше всех…

 

Глава 9.

Первый раз Юрген проснулся, когда только начало светать. Он так и не понял, отчего он проснулся (а на плохой сон он, в общем-то, не жаловался) и быс­тро уснул опять. Второй раз он проснулся, когда настенные часы показывали 7:52. До звонка будильника оставалось ещё больше получаса. Тут он вспомнил, что се­годня суббота, и будильник, умный будильник, запрограммированный по дням недели, звонить не будет вообще. Юрген, лёжа на спине, полюбовался на потолок, покосился на Гизеллу и вздохнул: опять всё сначала. Гизелла спала, повернувшись к нему лицом. Правда, лица видно не было. Вместо лица слегка шевелилась от ровного и беззвучного дыхания копна темно-рыжих волос. Юрген сдерживающе сглотнул, перевёл взгляд на потолок и увидел там таракана. Таракан с чувством собственного достоинства пересекал потолок по диагонали из дальнего угла в ближний. Таракан явно был чужой, из пустовавшего 108-го  номера: с одной стороны это хорошо, потому что тихо, с другой – вот тараканы оттуда ходят, жрать им там нечего… Юрген без особых эмоций следил за непрошеным гостем, но когда зарвавшийся зверь добрался да сте­ны и спустился по ней на расстояние прямого выстрела, Юрген прихлопнул его тапком. Мёртвый таракан свалился в постель прямо между подушками. Слава богу, что она спит, думал Юрген, выковыривая насекомое из щели, а то бы такой визг поднялся. Кстати, мне вообще не мешало бы сменить бельё. Вот свин, расслабился, недели две не менял, не меньше, а туда же – женщину в постель затащил. Юрген повздыхал, унимая накатывающее желание, тихонько отки­нул одеяло и встал. На цыпочках двинулся к окну, но споткнулся о валявшиеся на дороге костыли. Они звонко загремели. Он выругался про себя и покосился на Гизеллу. Она пошевелилась, – разгребла завал на лице, глубоко вздохнула и спряталась под одеяло с головой.

Юрген отодвинул штору и проскользнул в приоткрытую дверь балкончика. Красота-то какая! Лепота! Утреннее солнце весело скакало по пологим океанским волнам. Лёгкий и как всегда тёплый ветерок провоцировал клятву о здоровом образе жизни. Справа высилась громада строящегося науч­ного корпуса. Слева берег обрывался бесконечной синью. Прямо по курсу лежала до­рога, ведущая к культурному центру, и деловой части Острова. Кинув на неё вз­гляд, Юрген понял, что его разбудило в первый раз. Первый раз, да, наверное, и во второй его разбудили дворники. Классические дворники и дворничихи в оранжевых фарту­ках, деловито шаркавшие по тротуару центральной аллеи разнокалиберными метлами. Ласковое южное солнышко постепенно развязывало им языки, и они всё активнее переговаривались и переругивались.

– Эй, Фоминична! Твоего-то вчера опять с какой-то молодухой в «Сайгоне» видели! Смотри, проморгаешь мужика, дефицит, чай…

– Да плюну я на эту науку, тем более что и науки нет никакой, а подамся в депутаты, сейчас в России и не таких в депутаты избирают…

– Авдей Виссарионович, должен вам сказать, что вы не правы! Нельзя же оставлять мне  для подметания такую широкую полосу. Сравните её со своей…

– Раджив, ты кому программу показывал, не Бушу ли? То-то я смотрю, вчера электролизёр плюс с минусом попутал, полкорпуса пришлось эвакуировать из-за хлорной атаки…

– Отстань, дурак, пойдём хоть в кусты спрячемся…

– Администрация, считаю, окончательно распоясалась! Меня хотят уволить за то, что я вчера на два часа раньше с работы ушла. А что же мне делать прикажете, если в детском саду санитарный час третий день продолжается?..

– Вы знаете, мистер Коттон, вполне вероятно, что эта реакция быстрее бы пошла в газовой фазе, но вы же видели нашу аппаратуру…

– Герман! Герман! Ты слышал, «Реал»-то всё-таки вылетел! Ну да, уже в 1/8. Набрали звезднюков44-1…

– Нет, может быть, я чего-то не понимаю, но неужели нельзя было сюда од­ну машину пригнать? Ведь она в два раза быстрее всё бы сделала, а мы целую ночь возимся…

Дворники дружным каре дошли до ажурных ворот, ведущих на территорию гостиницы, и остановились. Смолкло мерное шуршание мётел, медленно оседала подня­тая пыль. Юрген вышел из-за шторы и некоторое время стоял, привыкая к полумраку комнаты. Сегодня примерно в два часа на Остров должна была прибыть председа­тельница могущественной международной организации «Женщины и научно-технический прогресс». Именно к её приезду и наводился порядок. Как обычно порядок наводили вручную. Считалось, что вручную – более качественно. Традиция эта очень древняя и, безусловно, очень почитаемая. Ковёр ручной работы, часы ручной работы, потом ав­томобиль ручной сборки, и вот теперь подметание вручную, как частный случай на­ведения порядка вручную. Почему-то люди до сих пор не могут уяснить, что машина, как правило, делает порученное ей дело гораздо быстрее, аккуратнее и дешевле, чем человек, а если и случается в её работе брак, то первоисточником всё равно является создатель Машины, то есть опять же человек, который попросту напортачил в программе наладки. Вот и сейчас, вместо того, чтобы выпустить на центральную аллею одну скромную подметально-поливальную машину, управляемую од­ним шофёром, на работу погнали чуть ли не целую лабораторию, лишив двадцать пять человек сна совсем, и неведомо скольким жителям гостиницы сорвали самую при­ятную предутреннюю дрёму, да ещё в выходной день. При этом новоявленные дворники оставили аллею в её первозданном состоянии, зато сами вывозились по уши. Правда, в отчёте будет указано, что сотрудники лаборатории отработали на общеос­тровных субботниках энное количество человеко-дней.

Юрген отправился в ванную. До него донёсся вопль с улицы: «Чемизотти! Это на вашем участке дохлая собака осталась?» Юрген не выдержал и громко зас­меялся, но тут же оборвал смех и посмотрел на Гизеллу. Она, как ни в чём не быва­ло, спала. Во даёт, сама просила разбудить в восемь, а теперь дрыхнет. Хоть бы поинтересовалась, сколько времени. Ладно, приду из ванной, разбужу, пусть пока поспит, а то вчера вон сколько времени кувыркались – удивительно, что я сам так легко и рано проснулся. Благодаря Гизелле начался душевный подъём, не иначе. В обычном-то состоянии Юрген постоянно хотел спать – и по утрам поднимался тяжело, и обеды старался игнорировать, потому что после доброго ланча хоть спички в глаза вставляй, и вечером от баинек часов в девять спасало только пиво с боевиками. А в состоянии душевного подъёма спать хотелось гораздо меньше – возмутительно только, что душевный подъём является следствием хорошего секса, а не (к примеру) успехов в работе. А если у кого женщины нет? У меня три недели не было, и, соответственно, душевного подъёма тоже как ни бывало, один сумрак и раздражение души… Нет, нельзя ТАК от женщин зависеть – им волю дай, они тут же окончательно на шею сядут… На шею, хм… Начинают-то, как раз не с шеи… Нет, всё-таки лёжа, конечно, тоже ничего, но вчерашние физкультурные изыски…

Каковые, впрочем, пошли в ход вовсе не сразу. Первый, самый что ни на есть классический заход окончился огорчительно быстро: три недели полного воздержания молодого организма (не считать же за секс банные приключения; Юрген даже был не уверен в том, что спьяну кончил) не способствуют продолжительному сексу, хотя с интенсивностью, – он невольно жмурился от приятных воспоминаний, подставляя бока под тёплые струи, – всё было о-кей. Гизелла вроде тоже успела… И тут же, пока он релаксировал, завалившись к стеночке, ускакала в душ. Спохватившись, он двинул следом, но ванная оказалась заперта, а на все уговоры Гизелла отвечала категорическим отказом. Проблемы сломать хилый запорчик не представляло никакой, но не хотелось ссориться, едва помирившись. А ведь интересно, как она там, на одной-то ноге. Ну и маловато показалось одного раза. Неужели она сама не хочет?..

Сама она хотела – через пару минут замок щёлкнул, и мадам предстала в двери ванной плотно упакованная в юргенов махровый халат. Он, не маленький и для хозяина, скрывал Гизеллу до пят.

– Неси меня в постель! – распорядилась она.

– Вот уж фигушки, – не упустил возможности повредничать Юрген, – прыгай сама.

– Отвернись!

– И не подумаю. Сейчас ещё и свет включу!

– Тогда я в ванной буду спать!

– Я сомневаюсь, что МЫ вообще сегодня спать будем, – это он мог утверждать без особого риска ошибиться: до полночи оставались жалкие минуты. Но и новый день начался так, что за него не было мучительно больно. Юрген ломаться передумал, к Гизелле подошёл, но относить её в постель не стал, а, взяв за плечи, для разминки поцеловал по-отечески в лоб. Потом в нос, потом в обе щёки и далее – везде. Гизелла, разумеется, тоже позабыла свои капризы, и спустя кратчайшее время халат спланировал на пол. Что происходило дальше, Юрген затруднился бы изложить внятно и последовательно, но за наличие чувства глубокого удовлетворения у обоих вполне поручился бы своим добрым именем. Точно случилось любимое кресло, но как-то по диагонали, а вместо телевизионного ковбоя – лихо скачущая на нём Гизелла со сверкающими во тьме глазищами и развевающимися патлами. Ведьма, право слово! Точно была ванная, едва освещённая специально включённым в комнате ночником, и жаркими объятьями под прохладным искусственным дождём. Точно было два раза, а вот был ли третий, или это ему уже приснилось? А что было в самой ванной, куда так глупо его не хотела пускать Гизелла? Сладилось ли у них стоя, когда она обвила его как лиана баобаб (© г-жа Фёллер)? То есть получается четвёртый раз за два с полтиной часа? Ну это вряд ли… И тогда ли случился (если случился вообще!) продукт крутолобовской халтуры, удивительнейшим образом оказавшийся в самый пикантный момент прямо между их губами? Нормальный человек большим пальцем нормальной ноги вряд ли может стоя, а тем более вися на другом нормальном человеке, почесать кончик носа, если только этот первый человек не какая-нибудь Алина Кабаева – но получилось-то здорово! И как вообще Гизелла передвигалась по номеру, когда Юрген не носил её на руках – летала что ли? Ведь никаких её прыжков на одной ноге он не запомнил, равно как костыли провалялись там, куда с вечера он их отпихнул, а утром споткнулся – по дороге на балкон. А Гизелла так и возникала у него дороге – никак мимо не пройти, да и не хотелось… Точно – ведьма!      

В общем, распалили его эти провалы в памяти, и, возвращаясь в комнату, он за себя не ручался. Вот щас, пока она спит, я её в беспомощном состоянии да в извращённой форме, кровожадно прикидывал Юрген. Однако беспомощное состояние ему обломилась – Гизелла уже лежала на спине с открытыми гла­зами, закинув руки за голову. При появлении Юргена она неторопливо подтянула сползшее одеяло, прикрыв грудь – этакая скромница. У неё была классная грудь, совсем юная, Юрген да­же и не думал, что у тридцатилетней женщины может быть такая грудь. Гизелла поймала его взгляд и улыбнулась, сказав явно не то, чего он ожидал:

– Ты знаешь, мне под утро такой классный сон приснился!..

Юрген нахмурился. Он почему-то побаивался её снов, хотя её сны были, как правило, не более чем недвусмысленные. Сам он видел сны значительно реже, и почти всегда это были кошмары. Не больно-то приятно постоянно видеть кошмары, но он уже как-то к ним притерпелся. Между прочим, приятно после такого кошмара проснуться и понять, что реальность отнюдь не самая мерзкая в жизни штука. А вот Гизелле наоборот снились всякие чудеса и небылицы, но, когда она рассказывала Юргену о том, что ей приснилось, он почему-то испытывал некое беспокой­ство, какой-то невнятный и вроде бы необоснованный душевный дискомфорт. Гизелле, например, снились русалки, играющие в домино на обладание лучшими боксёрами тяжёлого веса. Предпочтения отдавались, разумеется, братьям Кличко – не за качество бокса, а за смазливость мордашек. Сделавшей «рыбу» с «яйцами» и следующим розыгрышем закончившей игру мастерице доставались сразу оба брата. Случалось, впрочем, что иностранцы Кличко бывали в отъезде, и взамен победительнице предлагались отечественные братья Березуцкие46-1, что, по мнению знатоков, являлось отнюдь не худшей заменой. Гизелле снились академики, стоящие в очереди за «Шампанским», и покуда суть да дело, соображавшие на троих каким-нибудь дешёвеньким вискарём из шереметьевского Duty Free. Гизелле снились вяжущие себе тёплые носки космонавты, потому что на МКС обещали нетрадиционное для нашего декабря похолодание, и больницы, где лечили всякие нехорошие болезни заговариванием. Нехорошие болезни выглядели алкоголиками с кондовой агитки (такие же худые, сизо-зелёные и гнущиеся) и брели прочь, немузыкально стеная хором «Не кочегары мы, не дворники…». Гизелле снились ответственные работ­ники, рангом не ниже замминистра, выезжающие на сельхозработы, что представлялось совсем уж фантастикой, и она сама, под водительством не то Малахова, не то Дуни Толстой участвующая в конкурсе «Лучший по профессии» в публичном доме, что, увы, вполне могло иметь место в отнюдь недалёком прошлом…

А сегодня Гизелле приснилось собрание жителей её род­ного городка Вахтенштайн, что на севере ФРГ, на котором принимался устав вновь создаваемого товарищества по совместной обработке земли. Выступал на этом собра­нии её дядя, известный во всей округе стоматолог, и гневно клеймил власти за не­разумный подход к экологической проблеме и разбазариванию невеликих городских земель. Он утверждал, что из-за головотяпства местного муниципалитета, земли, которую можно было бы обрабатывать совместно, уже не осталось. Что муниципалитет последнюю рубашку готов снять с народа, чтобы привлечь алчных инвесторов. Каковые к нуждам простых горожан относятся наплевательски и заботятся только о получении сверхприбылей. На последних свободных участках за этот год построены платная автостоянка, два 34-этажных жилых дома повышенной комфортности для приезжих из мегаполиса Гамбурга, здание вечерней школы для детей с задержками развития, и склад химреактивов… Юрген слушал рассказ Гизеллы, совмещая приятное с полезным: сразу расхотев доброго секса (какой тут секс при столь апокалиптическом сне!) он оделся, приготовил нехитрый холостяцкий завтрак и накрыл на стол.

– А закончилось всё совсем весело. В зал заседания, проломив стену, въехал танк с морскими пехотинцами на броне. Дядю арестовали по личному ордеру генерал-губернатора за нарушение правил хоро­шего тона и отправили на фронт общественно-полезных работ – лечить запущенные по бедности зубы всему экипажу авианесущего крейсера «Адмирал Греф», прибывшему по культурному обмену между министерствами обороны. Товарищество же по совместной обработке земли единогласно постановили переимено­вать в общество защиты флоры и фауны и содействия развитию индивидуальных плавсредств.

Вновь уловив на себе жадный взгляд Юргена, Гизелла целомудренно подтяну­ла нахально сползающее одеяло.

– Вставай, оракул, – усмехнулся он, отгоняя лишние мысли, – будем завтракать.

– Ты что поднялся в такую рань? Сегодня ведь суббота.

– Ты сама меня просила разбудить в восемь. А сейчас, между прочим уже почти девять.

– Разве? – невинно округлила глаза Гизелла, – наверно, ты что-то перепутал, – она увидела, как Юрген сердито открыл рот, и поспешно сказала, – всё, всё, встаю, только ты отвернись, пожалуйста, а ещё лучше выйди.

Юрген послушно вышел на балкон и умиро­творённо подставил лицо уже разошедшемуся солнцу. Он вдруг вспомнил, как где-то читал, что ес­ли женщина тебя не стесняется, значит, не любит. А Гизелла, между прочим, до самого момента их ссоры секс предпочитала исключительно в темноте и ночью, а потом специально вставала, чтобы надеть ночную рубашку. А тут ещё вновь открывшиеся обстоятельства. В принципе её понять можно – такие вольные вариации внешнего облика уверенности в себе не добавляют, и вообще говоря, комфорта обыденному существованию тоже. Сама виновата! Мне, правда, как выяснилось, по барабану, и даже местами понравилось – оригинально… Наверно, всё-таки я извращенец. С другой стороны, как бы я на словах ни относился к Крутолобу, в глубине души УВЕРЕН, что он всё поправит. Вон хотя бы вспомнить, как чуть больше месяца тому назад я налаживал энергоснабжение для его очередного хитрого прибора. Прибор жрал электричество как кит планктон и норовил если не обесточить весь Остров, то повышибать пробки по всей КОЗе. И так к моменту прибытия Юргена к Крутолобу дважды прибегали выяснять отношения из операционной, где в самый ответственный момент гас свет и отключался контроль анестезии. Конечно, перед робкой и мелкой операционной сестрой не было проблем нагло извиниться, а вот когда явился сам хирург Истуканов, полностью соответствующий своей фамилии, да в придачу в залитом кровью халате и со скальпелем в воинственно поднятых ручищах… Тут-то Крутолоб и вызвал специалиста.

Вникать в суть действия прибора Юрген не стал, хватало суеты с его энергоснабжением. Поскольку Крутолоб мастерил прибор по заказу Отдела Охраны Будущего (очень выгодный и денежный заказ отдела, который, по сути, не работал, но уже финансировался в полном объёме), то после некоторых раздумий и консультаций с документами, Юрген распорядился произвести запитку прибора по одному из резервных контуров. Об этих контурах мало кто знал, да и сам он раскопал свидетельство их существования совершенно случайно, когда в начале срока своего контракта ещё горел на работе. Его бригада за считанные минуты устранила перебои с электричеством в КОЗе и часа три провозилась, реанимируя резервный контур и подключая к нему Крутолоба с прибором. Прибор примерно час бесперебойно работал, вызывая неподдельное восхищение своего создателя. Создатель не только остервенело и вместе с тем вдохновенно щёлкал кнопками, меняя режимы, но и пытался попутно разъяснить совершенно грандиозные возможности, данным прибором обеспечиваемые. Юрген проявил нерасторопность и слабоволие, вовремя не сбежав от Крутолоба, и вынужден был выслушивать совершеннейшую околонаучную галиматью, в которой он, признаться, ни бельмеса не понимал. Единственное, что его примиряло с крутолобовской лекцией – предложенная по торжественному случаю хозяином бутылка прекрасного грузинского коньяка, не менее чем 10-летней выдержки. Официальным путём эта бутылка на Острове оказаться не могла никак – как минимум таможня не пропустила бы, но Крутолоб, как известно, был мастером и не на такие мелочи. Самое забавное, что прибор, послушно рисовавший на экране обслуживающего компьютера никому кроме Крутолоба неведомые графики и картинки, вдруг взял небольшую паузу и выдал на чистейшем русском языке: «Заколебал, козёл! Дай хоть в выходной поспать!» Крутолоб сначала остолбенел от такой наглости, а потом вошёл в абсолютно невменяемый припадок научного энтузиазма, напрочь забыв и про Юргена, и про коньяк:

– Это что ж получается? – бормотал Крутолоб, с пулемётной скорость треща клавиатурой, получая на выходе ещё более загадочные кривые, таблицы, не умещающиеся целиком на экране, и многозначительно мигающие цифры, – я ввёл минимальное значение петли гистерезиса – вот он, отклик, похож на модельный; координаты внутреннего вектор-поля – это вот здесь у меня зафиксировано, функция кривовата, конечно, но допустить такое можно; и свой сердечный ритм-фактор. Свой, не чужой, чтобы потом меня никто… А какого тогда чёрта? Ну, то есть он, может быть и может не только как приставка к Машине Времени… А, собственно, почему нет, на это и указывает скачкообразный перерасход энергии… Ментальный, стало быть, контакт… А где интерфейс обратной связи? И какая вообще сволочь позволила себе хамить? По-человечески, что ли нельзя?..     

Юрген под сурдинку смотался, оценив решимость абонента, где бы и КОГДА бы он ни находился: а то и правда – Крутолобу прямо не сказать, ни за что не отвяжется. Только непонятно, причём тут выходной – самая что ни на есть среда на дворе… Та история, кстати, имела небольшое продолжение. Заказчики, то есть ООБ, изъяли прибор у Крутолоба едва ли не на следующий день, несмотря на стенания создателя. Крутолоб очень хотел ещё поэкспериментировать с удавшимся агрегатом, и даже увеличение цены за выполнение заказа почти вдвое долго не могло примирить его с потерей успевшего стать любимым детища. А Юрген обо всём этом узнал только потому, что замзав ООБа, тип, прямо сказать, малоприятный (про таких говорят, что у него на роже написано непосредственное отношение к органам), устроил ему небольшую взбучку за несанкционированное подключение к принадлежащему Отделу резервному контуру. 

– Но это же ваш прибор, – резонно возразил Юрген, – поэтому и контур ваш использован, всё равно без дела стоит.

– Не ваше дело, – ответствовал замзав, – мы ещё разберёмся с тем разгильдяем, кто не обеспечил защиту от несанкционированного доступа к контуру. Мало ли для чего он нам нужен, а вы, благодаря своему самоуправству могли вывести из строя важнейшие системы безопасности Острова и Будущего тоже.

– Да ладно свистеть-то! – не выдержал Юрген тона этого нахала, по своему статусу ничуть не превышающему его самого, да ещё несущего всякую околесицу, – за кого вы меня держите? Я проверял, контур за всё время деятельности Комиссии ни разу использован не был, да и никаким концом к вашей подстанции…

– Ну ладно! – не дослушал его замзав, – если вы не желаете по-хорошему…

– Дверью не хлопайте, антресоли обвалятся, – с удовольствием сказал в удаляющуюся спину Юрген: смех смехом, но собственная сентенция про конец навела его на интересные раздумья. Он самолично, но при том без лишней шумихи проинспектировал отнюдь не маленькое электрохозяйство промышленной части Комиссии и обнаружил удивительную вещь. Контур, от которого в течение не менее 2-х дней питался прожорливый крутолобовский прибор, не только ни одним концом не был подключен к автономной подстанции Отдела Охраны Будущего, но и ВООБЩЕ был выключен из общеостровной энергетической сети! А слабенький генератор контура смог бы обеспечить функционирование прибора в течение 8-ми, в самом экономичном режиме 11-ти минут. Если бы, конечно, сам хоть раз с момента начала строительства Машины Времени был заряжен для работы…    

Только природная лень и незлобивость Юргена не позволила ему самостоятельно раздуть скандал. Вот придут ко мне разбираться, я им покажу кузькину мать, компромиссно решил он. Но никто не пришёл, а спустя недели две, когда острота ситуации совсем увяла, он обнаружил объявление на информстенде центрального административного здания. Тот самый борзый замзав ООБа уволен со своего поста с немедленным расторжением контракта и высылкой с Острова. Причиной столь суровых мер называлось скрытое при прохождении медкомиссии тяжёлое наследственное заболевание психиатрического характера. Точно, псих, подумал тогда Юрген, и как я сам сразу не понял… 

  Неожиданно, прерывая его затянувшиеся воспоминания, слева от Юргена послышался стук и скрип двери, и на соседний балкон вышел Кайл. Он был без скафандра, зато в оранжевом фартуке и с внушительной метлой в руках. Метла на тесном балкончике выглядела по меньшей мере ракетой-носителем, и придавала хозяину вид гордый и местами устрашающий.

– Доброе утро, герр Хойницер, – просветлённо сказал Кайл, изысканно поклонив­шись.

– Здравствуйте, – несколько удивлённо ответил Юрген. Кайл выглядел неприлично цветущим, он никогда так хорошо не выглядел. С ним что-то случилось.

– Вот, – гордо сказал Кайл и, взмахнув метлой, задел перекрытие верхнего балкона (на Кайла посыпалась штукатурка, но он не придал значения подобной ерунде), – назначен старшим дворником с окладом 400 единиц в неделю.

Юрген с уважением присвистнул. 400 единиц в неделю получал старший научный сотрудник без надбавки за вредность. Видимо, и у дворников размер зарплаты зависел от слова «старший».

– Поздравляю вас!  – сказал Юрген.

– Спасибо, – сдержанно поблагодарил Кайл и вдруг, свесившись с балкона, заорал кому-то, – эй, на скамейке! Ещё раз увижу, как пустые бутылки из номера на улицу выкидываете, доведу до сведения коменданта, и будем выселять!

Юрген ещё раз подивился перемене, произошедшей с Кайлом. Вот, что значит, человек, наконец, нашёл себе работу по призванию.

– Юрген, – подала голос из номера Гизелла, – ты что, уснул там что ли? Иди зав­тракать, а то я опять спать лягу!

Они мирно вкушали, когда затрезвонил телефон.

– Это ещё что такое?  – удивился Юрген.

– Может быть меня из клиники, – предположила Гизелла, – только я никому не говорила, что к тебе иду, да и к тому же все знают, что мы с тобой поругались…

Звонили Юргену. С работы. Звонила помощница завлаба и извиняющимся тоном лепетала что-то о необходимости прихода Юргена на работу. Ей, говорила она, конеч­но же, страшно неудобно, но что поделать – председательница организации «Женщи­ны и научно-технический прогресс», во что бы то ни стало, вознамерилась посетить их 32-й корпус и поэтому присутствие всех руководителей просто необходимо.

Юрген выслушал её с каменным лицом. У него на языке вертелось множество убедительных аргументов против необходимости его присутствия на рабочем месте в субботу, но он боялся, что если начнёт говорить, то может не удержаться в рамках приличия, а бедная женщина тут совершенно не при чём, ей, небось, и так за утро наговорили всяких приятностей.

– Ладно, – сказал Юрген, – ладно. Поем и приеду.

– Ты это, – сказал он Гизелле, уходя, – приходи обязательно сегодня вечером, ключ от моей комнаты ты, кстати, мне так и не возвращала.

В коридоре он опять встретил Кайла. Вернее услышал. Кайл распекал кого-то за ос­тавленную в коридоре обувь.

 

Глава 10.

Юрген не удержался и по дороге свернул в КОЗу, надо всё-таки вставить пистон Крутолобу за его безответственные эксперименты. Одно дело Кайлу музыкальные пальцы отращивать, другое дело – Гизелла! Комплекс Отменного Здоровья, находящийся в красивом парке с другой стороны главной магистрали, подальше от моря, был скорее не больницей, а исследовательским учреждением, по совместительству исполняющим обязанности поликлиники. В принципе, благодаря неплохому медицинскому оборудованию, завезённому сюда почти сразу после образования Комиссии, в КОЗе могли делать самые сложные операции и лечить самые запущенные болезни. Но народ на Остров собрался преимущественно здоровый, людей с серьёзными отклонениями отсеивали на медкомиссиях при заключении контрактов. Так что врачи КОЗы, не занятые в исследовательских программах, в основном бездельничали и теряли квалификацию. Юрген уже успел в этом убедиться, однажды пытавшись пролечить полученный при исполнении электроожог, и с тех пор старался к услугам эскулапов КОЗы не прибегать, ограничиваясь консультациями как раз с Крутолобом.

Научно-исследовательское здание КОЗы относилось к наиболее рьяно охраняемым объектам. Нельзя сказать, что там занимались такими уж секретными делами. Вернее, их пытались делать секретными, но всё равно все знали об этих исследованиях, и для кого устраивали такую секретность – непонятно. Глянешь на Кайла с его очередными мучениями – и ясно становится, что он только что из КОЗы вышел. Или опять таки всем известные эксперименты по влиянию эффекта сжатия времени на наследственную память. Не на генную, которая так некстати проявилась в Гизелле, а именно на наследственную. Типа, а не вспомнит ли какой-нибудь индивидуум то, чего никогда не знал, но зато хорошо знал или ощущал его прадедушка по материнской линии. Лично Юргену непонятно было только, каким, собственно, образом экспериментаторы добиваются эффекта сжатия времени. Сам собой, на работающей Машине Времени подобного эффекта достигнуть (по уверениям разработчиков) – раз плюнуть. Но до работающей Машины времени было, похоже, дальше, чем до Луны, и экспериментаторы пользовались так называемой модельной, переносной аппаратурой. Аппаратуру эту (для сжатия времени) Юргену тоже доводилось подключать и настраивать, и на его взгляд очень эта аппаратура напоминала эвристическую машину Эдельвейса Машкина с неонкой внутре. Впрочем, непосредственно к врачам претензии предъявлять сложно, они-то исследовали получаемый эффект, каковой, судя по поведению добровольцев, законтаченных на эвристическую машину, явно наблюдался. И притом неслабый. Даже Крутолоб, хоть и посмеивался над подобными экзерсисами, но склонялся к тому, что эффект не только наличествует, но и влияет на испытуемых.

Так вот сегодня (в субботу!) здание, в которое Юрген направлялся, охраняли, как никогда. Во-первых, уже на входе на территорию КОЗы у него не только проверили документы (сроду проход был свободный!), но и заставили в избушке, где во время сезона дождей отсиживался очередной дедок-вахтёр, сдать отпечатки пальцев и пробу желудочного сока. Хрен бы он сдал свой сок, если бы не шапочно знакомый врач, тут же на месте обеспечивающий процедуру:

– Я вас умоляю, господин Хойницер, – ныл эскулап, – пожалуйста, сдайте сок, это быстро и вполне комфортно. Если вы не сдадите, то у меня будут большие неприятности. Все отказываются и уходят без сдачи, а мне обязательно надо обеспечить хотя бы десяток анализов. Это зачем-то нужно для проверяющей из научно-технического прогресса…

Юргену, уже переставшему подбирать цензурные выражения про научно-технический прогресс, засунули в рот что-то вроде клизмы, только с носиками в две стороны. Один носик вместе с утолщением он удерживал за зубами, а другой носик торчал наружу, и к нему был присоединён длинный шланг. Шланг скрывался в недрах небольшого, но внушающего уважение  блестящего приборчика с экраном и клавиатурой. Врач сначала набрал данные Юргена, а затем без предупреждения нажал какую-то кнопку. Насчёт комфортности процедуры пациента, разумеется, развели как лоха. Шарик клизмы во рту произвёл манипуляции сжатия-расширения-сжатия, в результате чего по горлу и пищеводу Юргена прокатилась упругая волна, встряхнула желудок и покатилась обратно вместе с его содержимым. Впрочем, основная часть недавнего завтрака тут же провалилась обратно, оставив во рту рвотный привкус, а врач ловко освободил Юргена от всей арматуры и выпроводил его во двор КОЗы, даже не поблагодарив.

Юрген шёл к зданию, тихо матерясь и зарекаясь далее иметь дело с врачами, но не тут-то было. На вахте исследовательского корпуса его (такое ощущение, что специально) ждали не только два очередных мучителя, но и два местных вертухая. Вертухаи явно присутствовали для того, чтобы Юрген не дай Бог не отказался пройти ещё парочку совершенно необременительных и оперативных обследования, жизненно необходимых для представительницы «Женщин и научно-технического прогресса». Никакие ссылки на то, что он пришёл к руководителю крупнейшей лаборатории КОЗы Крутолобу, что его тоже ждут на работе в связи с визитом неугомонной дамы, не помогали. «Мы быстренько, без неудобств, во имя науки, для благоденствия Острова», – как шаманы бормотали эскулапы, волоча Юргена по коридорам, усаживая в специальное кресло, настраивая свою аппаратуру. Только впитанное с молоком матери уважение к нелёгкому, но крайне благородному труду докторов, удерживало Юргена от бесчинств. Никакой проблемы не было дать этим двум ангелам в белых халатах крепких звездюлей, чтобы не хватали занятых людей, а заодно с удовольствием поучить жизни вертухаев, если они будут иметь наглость вмешаться. Он клял себя за мысль наведаться быстренько к Крутолобу, клял Крутолоба за его грёбанные людоедские эксперименты, клял его приставучих коллег, в субботу специально припёршихся на работу, чтобы над ним издеваться. Но драться Юрген не стал, всё-таки в трезвом виде он себе такого практически не позволял, во-вторых, мало ему неприятностей по поводу мифического Учёного Совета, так ещё теперь он не сомневался, что Толокно без административных последствий вчерашнюю экзекуцию над собой не оставит.

Впрочем, надо отдать должное этой смене исследователей – отбор желудочного сока так и остался самой неприятной медицинской процедурой. Здесь в кабинете, насколько Юрген мог разобраться, его подвергли рентгенографии, сделали УЗИ, сняли кардиограмму и провели одно неопознанное действо при помощи шлема с очками и проводами, уходящими в компьютер. Вертухаи маячили тут же, и вид их Юргену решительно не нравился – уж больно решительный. Он, правда, подуспокоился и вёл себя смирно, но вертухаи на всякий пожарный бдили. Врачи же исполняли две разные роли. Один был подчёркнуто добрым, нежно суетился, говорил ласково-успокаивающе, употребляя в основном уменьшительные формы слов (укольчик, больненько, капельничка, приборчик, головка, клизмочка), и старался, чтобы Юрген во время процедур испытывал минимум неудобств. Второй врач с каменной мордой и со сложенными по-наполеоновски на груди руками бросал короткие и малопонятные реплики. После окончания каждой из процедур злой врач стремительно выскакивал из кабинета, но к началу следующего захода неизменно возвращался. Примерно со второго раза на третий Юрген неожиданно обратил внимание, что каменное выражение его не слишком интеллигентной (особенно для доктора) физиономии всё-таки менялось. Когда эскулап выскакивал из кабинета, на лице у него появлялось выражение несколько удивлённого сомнения, а когда возвращался, то явно не успевал стереть с фасада тот вариант, что традиционно именуется кислой мордой. Но уже спустя какие-то секунды кислая морда вновь окаменевала и становилась, по крайней мере, значительной.

И какого хрена он мечется, думал Юрген, что ему не нравится? Но при этом до последнего теста никаких подозрений он не испытывал – обычные с виду медицинские анализы, которые даже можно счесть полезными, потому как с момента приезда на Остров никаким обследованиям он не подвергался. Более того, ему даже было вполне любопытно, что же такое будут с ним делать при помощи шлема. «Это проверочка вашей эмоциональной и умственной реакции, – объяснил ему ласковый доктор, – прошу вас, для начала вспомните, пожалуйста, последний моментик на Большой, так сказать, Землице. Желательно подробненько, буквально по минуточкам, так, чтобы наша машинка успела настроиться на ваш биоритмик, считать его и вас протестировать». Юрген добросовестно принялся вспоминать, хотя ничего интересного, на его взгляд, тогда не случилось. При заключении контрактика (тьфу, теперь прицепится эта гнусная манера выражаться!) его изрядно помучили – сначала опять же доктора, потом бюрократы, заставив внимательно прочитать довольно обширный текст контракта и даже устроив лёгкий экзамен на тему, всё ли хорошо он усвоил…

Но как только Юрген в своих воспоминаниях добрался до того факта, что ручка, которой он должен был поставить подпись на 8 (восьми!) экземплярах контракта, писала, разумеется, плохо, на внутренней поверхности очков неожиданно возникло кино. Шикарное, надо сказать, кино – с широким экраном, со звуком Dolby digital и даже с объёмным изображением. И уже спустя короткое мгновенье Юргену стало казаться, что это никакое не кино, а всё происходит на самом деле, тем более что откуда-то нагрянули запахи, и кто-то довольно бесцеремонно пихнул его сзади в плечо:

– Слышь, товарищ, закурить дай!

Юрген смерил недоумённым взглядом невысокого и непрезентабельного гражданина, непонятно как оказавшегося в карантинной зоне, где несколько тщательно отобранных специалистов в понятном волнении и предвкушении ожидали прибытия с минуты на минуту самолёта, который должен был доставить их на Остров. Стреляющий курево ханурик (по-другому и не назовёшь!) был небрит, помят, с красноватыми, близко посаженными глазками и неаккуратно (видимо пятернёй) размазанными по тыквообразной башке редкими волосёнками. Ханурик был погружён в кокон плотного перегара, и при каждом движении этот кокон слегка разматывался и втягивал в себя окружающих.

– Не курю, – довольно невежливо отозвался Юрген, невольно слегка отодвигаясь – и тебе не советую, тем более что здесь нельзя.

– Нельзя?! – мотнул головой ханурик, саркастически выдохнув, чем организовал новую газовую атаку, – а ты вот посиди с моё здесь, тогда поймёшь, что всё можно!

– Не понял, – искренне удивился Юрген, стараясь держаться от собеседника на максимально допустимом расстоянии, – сколько ты здесь сидишь? Что здесь делать-то больше 3-4 часов? Самолёт прилетит и всех заберёт…

– Тебя может и заберёт. Их заберёт, – ханурик широким жестом охватил жавшихся по углам зала и не торопившихся друг с другом знакомиться будущих островитян. – Если у тебя ксива на то есть соответствующая. Ты проверил, все документы на месте?

Юрген невольно схватился за сумку и карманы. В сумке от Большой Земли осталась смена белья, электробритва и зубная щётка. Всем остальным по условиям контракта должны были снабдить на Острове. К жалким остаткам пожитков добавились зато пять экземпляров контракта, направление на работу в Отдел Освоения Основных Мощностей и жилищный сертификат. Все эти бумаги образовали внушительную папку, тщательно уложенную в сумку, которая теперь весомо оттягивала плечо. Во внутреннем кармане сумки запертыми под молнию лежали диплом, рекомендательное письмо и трудовая книжка, в нагрудном кармане рубашки пребывали паспорт с визой Острова и билет на ожидаемый самолёт. Всё вроде в порядке и на месте, о чём ханурику было без ложной скромности доложено.

– У меня тоже всё было на месте, – усмехнулся тот, – но вот пошёл садиться в самолёт, а в билете имя-отчество с паспортным не совпадает – Влодимер Влодимерович – нарочно так не придумаешь… Хотя я сам лично проверял при оформлении – написали правильно. Пошёл ругаться с кассиршей – вызвали охрану, повязали, забрали паспорт на проверку. В кутузке же выяснилось, что и направление на работу невесть куда запропастилось. Всё перерыл – вещи, одежду. Трусы снимал... В зале искал под конвоем... Спрашивают, не злоумышленник ли. Но как бы меня без направления в карантинную зону запустили?! Короче, отсюда не выпускают, потому что виза Острова стоит, на Остров не пускают, потому что билет не на моё имя, и билет тоже отняли. Даже попади я на Остров, что б делать-то стал? Безработным бомжем куковать?! Вторая неделя пошла, как здесь околачиваюсь… Ну, дашь что ли сигаретку?

Юрген почувствовал даже некоторые угрызения совести – человеку, похоже, действительно не сладко:

– Но у меня правда курева нет, не курю я… Постой-ка, а как же ты здесь питаешься? А выпивку где берёшь? Или ты на довольствии?

– Ха, на довольствии!.. Ну, жрачку мне, положим, носят, хотя не положено – в уставе не прописано. Не прописано, что в карантинной зоне голодный спец, как вошь, заведётся. В общем, смена новая заступает и из столовки для меня паёк тащит. А насчёт выпивона… Могу, хи-хи, рассказать, показать и даже угостить, если не заложишь.

– Да на фига мне тебя закладывать. Думаю, тебе и без того кисло.

– Во-во… Тут в сортире…

– Ой, – упоминание о сортире неожиданно пришлось для Юргена кстати. Лететь-то ещё когда и сколько, не мешало б подготовиться.

В туалете, в подсобном помещении типа кладовки для швабр и прочих моющих средств обнаружилась фальшь-стенка, за которой имелся узкий коридор, можно сказать, щель. В дальнем углу щели на уровне колена был небольшой лаз непонятного назначения. В него при некоторой доле ловкости можно было протиснуться и к великому своему изумлению оказаться на складе всякого добра, похоже, со временем отправляемого на Остров. Еды почему-то там практически не хранилось – одни полуфабрикаты да крупы. А вот с выпивкой – не то, что не было проблем, даже наоборот, там было всё, что душа пожелает. От совершенно помоечного "Солнцедара", полученного после санитарной обработки протухшего в танкерах по дороге в Россию недозрелых африканских вин, до коллекционных испанских королевских напитков, набродивших из урожая 80-летней давности. От жутковато опалесцирующей с пробками-бескозырками водки астраханского разлива, при разгонке в домашних условиях дающей почти одинаковые по объёму фракции спирта, альдегида и неизвестной жёлтенькой жидкости с явным запахом несвежих мужских носков, до уникального, тщательно выдержанного шотландского виски, которое даже сэр Уинстон Черчилль достаточно редко себе позволял, уважая его качество и дороговизну. От "Жигулёвского", так сказать, пива феодосийского пивзавода, которое даже для варки в нём мяса было ограниченно годно ввиду необычайной кислости и моментально выпадающего осадка, отчего мясо получалось как бы с песочком, до каких-то неисследованных Юргеном (вполне компетентным в этой области) спиртосодержащих жидкостей вроде тунисской бухи, китайской газированной сливовицы, глюкогенного абсента из швейцарских альпийских трав и крепчайшей вьетнамской настойки на змеях.

Дьявол забери этого Влодимер Влодимеровича! Ну не собирался Юрген пить! Даже пробовать ничего не собирался, только пройтись экскурсией по уникальному музею придуманного человечеством бухалова. Но то там, то здесь оказывалась уже открытая хануриком бутылка. И вне зависимости от комментария ("ты знаешь, вещь! Даже не думал, что такое пить можно. И вкусно ведь пить" или "Таити-таити, фигня ваше таити. Ничего особенного, нас дома и то лучше поили"), почему-то получалось попробовать. Разумеется, и часа не прошло, как Юрген уже не ходил вдоль рядов с напитками, а сидел на каком-то ящике в довольно уютном и казавшемся тёплым углу. Закусывать приходилось неким полуфабрикатом, вполне, впрочем, съедобным и сытным – видимо, при варке из ЭТОГО получалось какие-то псевдомясы или псевдорыбы. Запивать приходилось тоже, и ничего лучше пива для этого придумать было нельзя. Кроме совершенно удивительной выпивки и странной закуски Влодимер Влодимерович потчевал Юргена довольно забавными рассказками, в правдоподобность которых поверить было сложно, но не поверить – никак нельзя в виду их принципиальной правдоподобности. Подробности этих баек в пьяном угаре как-то стирались, в памяти же оставались то интригующее начало, то смешные до колик детали, то поучительные финалы, то неожиданно глубокомысленное резюме собутыльника.

– Не, ну сначала-то я вообще, считай, на вахте сидел. Не на вахте, конечно, но за порядком приглядывал. Не сказать, чтобы идеальный порядок навёл (на нашей фирме отродясь его не видали!), но приглянулся руководству. Был там у нас один референт-помощник по тонким вопросам – еврей из евреев. Он меня и двинул наверх, сначала замом по оргвопросам. Ну а когда батяня-комбат на очередном застолье сказал, что мы не так сели, тут-то я и понял, моё время грядёт...

– Был у нас в конторе классный отдел, как раз под негласным кураторством главного еврея. Так себе с виду отдельчик, но с деликатными делами справлялся. Где концы с концами не сходятся – подчистят, кому надо, слева допродадут, кто несговорчивый слишком –  припугнут, а то и на дачу вывезут, якобы для деловых переговоров, а на самом деле... Ну, ты знаешь, в любой крупной фирме без этого никак. Да вот зарвались ребята без строгого надзора, решили, что хвост головой крутит. Это при прежнем шефе было. Ещё тогда объявили мы их вне закона, распустили как подразделение, думали, лихим наскоком да с полпинка дело решить – типа за два часа одним десантным полком... А они, оказывается, и своё ООО тайком организовали, и поддержкой партнёров влиятельных заручились, и сил поднакопили столько, что начали у нас персонал переманивать. Более того, несколько странных смертей случилось – очень допускаю, что их рук дело. Честно говоря, до сих пор с ними мучаемся: войны, конечно, нет, но в правовом поле противостоим изрядно. Я даже придумал их шоу-бизнесом отвлечь – разрешил набрать группёху неплохую, не из первых солистов, но умелых, бабла немеряно на раскрутку отстегнул, типа на благотворительность, группёха даже по Европе прокатилась не без успеха... Но пока порядок среди них до конца не навели – разучились, заразы, работать, всё бы им пакостничать да интриги плести... 

– Раньше у нас ветераны не жаловались – им от конторы и доплаты были кое-какие, и подарки ко всем праздникам. А потом посчитал мой главбух, сколько на это бабок уходит, и решили мы – хорош халявничать! Тоже мне, партнеры нашлись: хотят в корпорационных гулянках участвовать, хотят в наши дома отдыха ездить – за отдельную плату. Не скажу, конечно, что полную стоимость с них драли, но некоторую сумму на всё про всё выделяем, а ты уж сам дальше думай – то ли в отпуск съездить, то ли водки пожрать, то ли слабительного со снотворным для поддержания пошатнувшегося здоровья принять...

– Мы с прежним шефом, в общем-то, в хороших отношениях были. Он ведь сам из правления свалил. Надоели, говорит, вы мне хуже горькой редьки, всё здоровье на вас разбазарил. Что, мне, дескать, больше всех надо, своё я уже заработал. Так и пошёл в почётные президенты – тут же себе харю обратно наел, и бодрый такой, полюбил нашу подшефную пейнтбольную команду поддерживать, казалось бы, чем не жизнь?! Но ведь участвовать в жизни компании рвётся, советовать всячески, дескать, не так я хозяйство веду. Ну, уж, извини, как умею, особенно, с той камарильей, которую он мне в наследство оставил. Сватья-братья, дочки-кочки, тёщи-мощи, делать ничего не умеют и не хотят, только зарплату им подавай...             

– Одно время у нас, единоначалия, считай, не было. В смысле, бабки зарабатывали, кто как хотел – и те, кто сырьё заготавливали, и те, кто филиалами заправлял, и те, кто готовые агрегаты собирал, – заключали контракты сами, сами же и определяли, какой процент руководству отстёгивать. Я это дело первым делом прекратил – что за херня, денег директорскому составу на жизнь не хватает, а у нас даже пресс-секретарь и каждый его заместитель типа сам бизнес ведёт. Не то, что я все процессы контролировать стал, но делиться заставил строго, и отчёт обо всех операциях обязал представлять... Не, ну кто не понял, на того закон есть, прокуратура там всякая, суд тасманный, здесь, кстати, неподалеку, тоже на Островах, а там, глядишь, и в "Солдатские песни" недолго загреметь, слышал, небось, про такую каталажку...

В какой-то момент Юрген, мучавшийся каким-то важным, но никак не желавшим сформироваться вопросом, спохватился.

– А самолёт?! Я, небось, весь самолёт пропьянствовал...

Но ханурик успокоил его, мол, уже насмотрелся, как рейс, почитай, каждый раз на 2-3 часа задерживают, да и слышно тут, как посадку объявляют. И словно в подтверждении его слов не очень громко, но вполне отчётливо женский голос сообщил по трансляции, что рейс до Острова откладывается до 5:30 утра следующего дня неприбытием самолёта ввиду отсутствия горючего на Острове.

– Во как! – восхитился ханурик, – это, кстати, может быть надолго. Для того чтобы самолёт на Острове заправить, нужно туда другой, с топливом пригнать, с Большой Земли. А это требует больших оргусилий, зона-то закрытая, можно сказать, секретная, одной таможней не обойдешься. Только лётчиков дня три проверять будут, потом керосин анализировать. Проба «А» на месте проверяется, проба «Б» вскрывается на Острове. Чин-чинарём, порядок установленный. Уж и не знаю, на сколько ты здесь застрял. Очень похоже, что мы вместе отсюда куда-нибудь направимся...

Ханурик предложил квакнуть ещё по маленькой, но Юрген не выдержал и полез разбираться – уж очень он, выяснилось, горел желанием поработать, как следует, а его собираются нагло мариновать в буферной зоне. Спьяну пролезать сквозь хитрые лазы по пути со склада в зал ожидания оказалось жуть как трудно – Юрген почти сразу застрял, но, приложив титанические усилия, всё-таки вывалился в сортир, попутно подрав штаны и сломав фальшь-стенку. В зале ожидания оказалось пусто – все специалисты куда-то подевались, только у выхода на лётное поле шваркала знакомой шваброй бабка-уборщица. Юргена она увидела, но прореагировала вполне стандартно:

– Ну куды ты, идол, прёшьси, не видишь, только пол помыла! Чё забыл-то опять?! Ведь специально всё у вас, ротозеев, отбирають, чтоб вы ничего не посеяли по дороге, специально на госдовольствие сажають, нет, всё равно чего-нибудь, да отчебучуть, а я только что пол помыла…   

Но Юрген её уже не слушал – в большое окно зала ожидания он увидел самолёт. Самолёт был явно военный, явно не слишком вместительный, но на его фюзеляже красовалась большая яркая надпись: «Пассажирские перевозки Острова». Но самое страшное было то, что самолёт явно выруливал со стоянки в сторону взлётной полосы. А это (вкупе с опустевшим залом ожидания) могло означать только одно – все специалисты уже находились на борту самолёта, собиравшегося взять курс на Остров. Все, кроме Юргена! Он рванулся к выходу, едва не сбив бабку и вызвав очередной залп ворчливых сентенций. Дверь на выход, разумеется, оказалась заперта. Юрген несолидно взвизгнув, кинулся в обратную сторону, к тем дверям, где был таможенный пост – результат оказался аналогичен, на его вопли и барабанную дробь в дверь кулаками и ногами никто не реагировал, кроме уборщицы: «Ну чё ты мечешьси, окаянный, смотри, наследил как, чё в двери ломишьси, смотри сорвёшь с петель – не расплатишьси, двери-то специяльные, с австралоремонтом!»

Но Юрген был уже вне себя, – ведь самолёт, выдержав обнадёживающую паузу на перекрёстке рулевых дорожек, неумолимо двинулся дальше. А Юрген никак не хотел превратиться во второго ханурика, неделями здесь околачивающегося, жрущего на подачки дежурной смены, заливающего горе и ожидание алкоголем, пусть даже самым изысканным. Он, дико оглядевшись, рванул с пола скованные в один ряд три неудобных аэропортовских кресла и словно спортивный молот метнул весь ряд в большое панорамное окно. Громадные стёкла посыпались плавно, как в замедленной съёмке и почему-то бесшумно. В кондиционированное помещение влетел горячий ветер с воли. Бабка сноровисто присела на пол, спрятавшись за шваброй. Доселе неприступные двери, ведущие сквозь таможенный пост на Большую Землю, распахнулись, и из неё повалил народ поглядеть на чинимые безобразия. Юрген вспрыгнул на низкий подоконник и сделал паузу, собираясь духом: всё-таки под ногами был бетон и метра 4 воздуха. Он на секунду оглянулся и настолько поразился, что чуть было не потерял равновесие. Судорожно размахивая руками, балансируя на одной ноге, он, ничего не понимая, смотрел на собравшуюся в зале толпу. Не очень большую, компактную, такую, что не представлялось никакой проблемы выхватить из монолита отдельные лица.

А выхватить было кого. Вот, практически на первом плане торчит обольстительными в обтягивающей летней маечке сиськами вперёд его бывшая благоверная, да не одна, а со своей рОдной мамой. Красивая всё-таки баба (не мама, конечно, а жена). Мама-то до сих пор не могла простить Юргену высказанную спьяну сентенцию, что красота женщины во многом определяется отцом. А чего на правду обижаться, или мама сроду на себя в зеркало не смотрела? Их вот рядом с дочкой поставишь и ни за что на первый взгляд не скажешь, что они родственники. Приглядевшись, конечно, можно углядеть много сходных черт, но только у одной эти черты складывались в правильный и привлекательный узор, а у другой… Вот, к сожалению, характер у дам не подкачал – одинаково стервозный. И обе они одинаково считали Юргена своей ошибкой. Юрген же думал, как он умудрился целых пять лет прожить в розовых очках, не замечая у своей любимой ну ни капельки недостатков. И ещё он думал, какая сволочь заложила его этим двум мегерам. И что вдруг такое стряслось, что обе они примчались в самый последний момент на самый край света. И почему его благоверная хранит на лице не привычную в последнее время перед разводом (а, кстати, был ли развод? Он даже не в курсе, послал заверенные бумаги о том, что на всё согласен, и забыл), совершенно непередаваемую смесь раздражения, брезгливости и моментальной готовности сорваться в визгливое выяснение отношений, а давно забытое бессознательное восхищение от сознания обладания ТАКИМ мужчиной. И Юрген даже не удивился, когда услышал послушно вычленившийся из общего шумового фона голос бывшей (?) жены: «Юша (господи, она его года три уже так не называла!), ну что ты придумал? Неужели мы не можем договориться, как нормальные интеллигентные люди?..» И рОдная мама с иезуитской лаской на мышином личике кивала согласно, да, мол, мы же интеллигентные люди.

Тут же рядом топтался успевший за 10 лет совместной работы стать не менее родным шеф. Он не менее привычно морщился – как всегда, когда Юрген по его мнению нёс ненаучную околесицу. Шеф безмолвно, или нет, уже вполне внятно, заглушая голос бывшей (?) жены, упрекал Юргена в безответственности и импульсивности: «И когда вы, дорогуша, повзрослеете, наконец?! Разве так делается? Нельзя же бездарно разбазаривать свой потенциал. Почему хотя бы не довести до конца вашу диссертацию? Ведь уже и предзащита назначена! Только не говорите, что у вас зарплата маленькая. Во-первых, не всё в жизни меряется деньгами. Во-вторых, не верю, что вы не подозревали о подобной проблеме, идя в науку. В-третьих, я давал вам достаточно свободы для того, чтобы вы могли восполнить недостаток карманных денег на стороне. По вашему виду не скажешь, что вы в чём-то нуждались. Уверен, что вы больше потеряете на Острове, чем найдёте. И Машину Времени научной отмазкой я не считаю. Я её считаю псевдонаучной отмазкой и, откровенно выражаясь, обыкновенным шарлатанством…»  

Все эти набившие оскомину сентенции на самом деле так и подталкивали отдаться на волю земного притяжения и спрыгнуть на бетон лётного поля, но мечущийся взгляд Юргена выхватил небольшую, человек из 4-х, группку людей, стоявшую чуть обособленно от остальных. В центре этой группы располагался его недавний собутыльник, ханурик, впрочем, уже хануриком не выглядевший. Умытый, розовощёкий, причёсанный (казалось, что волос на голове стало больше), довольно улыбающийся, в щёгольских летних брючатах, модных двуцветных ретро-туфлях и сверкающей белизной рубашке, бывший ханурик походил на преуспевающего топ-менеджера, каковым, судя по его рассказам и являлся. Бывший ханурик благосклонно принимал (иначе и не скажешь!) рукопожатия и поздравления от окруживших его товарищей. «Блестяще, блестяще, Влодимер Влодимерович! – неслось из его окружения, – как всегда вы на высоте, операция прошла более чем успешно. Не зря столько маялись в таком непотребном виде и месте. Он тот, кого мы ждали. Только вы могли препятствовать его попаданию на Остров …»

Юрген тут же поймал потерянное равновесие и спрыгнул… Спрыгнул обратно в помещение. Когда надо, он умел быть резким. Расстояние от окна до толпы он покрыл за доли секунду. Шарахнулась, возвращая на физиономию брезгливо-раздражённую мину, бывшая жена, попутно придавив собой мелкую мамашу. Бывшая жена была девушкой видной и статной, попасть под неё представлялось удовольствием специфическим и разве что в постели. Мамаша задушенно пискнула и просипела что-то вроде: «милиция, убивают!». Шеф, стараясь сохранить достоинство, тоже невольно сделал шаг назад, но вполне удержал себя в рамках, видимо сообразив, что движение Юргена направлено не на основную массу народа. Также всё понял и ханурик, моментально стерев с лица победоносную улыбку. С его губ ещё слетали слова благодарности своим жополизам («ну, что вы товарищи, это же моя работа, этому же НАС учили…»), а ханурик уже принял боевую стойку не хуже какого-нибудь Джеки Чана в полной готовности достойно встретить Юргена. Как ни крути, ханурик оказался достойным противником. В тот момент, когда, казалось, столкновение неизбежно, когда кто-то из них должен был рухнуть скошенный мгновенным, без замаха, но как минимум ОТКЛЮЧАЮЩИМ ударом, в мозгу у Юргена ярко сверкнуло, и он успел подумать, что ханурик его опять обыграл…   

Ласковый врач стянул с Юргена шлем и очки и, пристально заглядывая в глаза, успокаивающе пел: «Не стоит так нервничать, уважаемый господин Хойницер, какое у вас богатенькое воображеньице. Надо же такого наворочать в своём мозжечке! Ей-Богу, вам не о научно-техническом прогрессике сегодня заботиться, а отоспаться за всю недельку, классные баиньки сделать. И с девчоночкой славненькой не помешает, как следует поразмяться. Ничто так не успокаивает и не возвращает тонусик, как хорошенький такой трахунчик…»

Юрген очумело поматывая головой, выбрался из кресла и поддерживаемый под ручку ласковым врачиком был выпровожен на улицу. Ни злобного эскулапа, ни двух назойливых вертухаев поблизости не оказалось. Они куда-то испарились. И вообще весь двор КОЗы казался вымершим. В будке вахтёра тоже уже никто не сидел и не требовал от входящих сдать желудочный сок. На улице было тепло, тихо, сонно, как в какой-нибудь Чмаровке в середине июля. Впрочем, Юрген сейчас не удивился, если бы узнал, что он действительно каким-то образом попал в Чмаровку – настолько его оглушило это странное видение. Такое реальное и вместе с тем такое фантастическое. Фантастическим в видении являлось то, что с Юргеном произошло, не могло произойти никогда. А реальной была головная боль именно как от похмелья, обеспеченная скоротечной, но мощной и напиткосмесительной пьянкой с хануриком. Во рту ощущался явственный перегар, а при воспоминании об этой сволочи из желудка Юргена выкатился мохнатый и горький шар и полез вверх по пищеводу. Сейчас он мог бы сдать желудочный сок без всяких дополнительных приспособлений. Сконцентрировавшись, Юрген заглотнул шар обратно и, остановившись под кстати подвернувшейся раскидистой пальмой, некоторое время глубоко дышал, приводя себя в чувство. Благо свежий и относительно прохладный в тени южный морской воздух обладал целительными свойствами. По-хорошему, надо было послушаться совета ласкового врачика, положить с болтом на даму из НТП и вернуться домой спать. Тем более что и Гизелла может быть, ещё не ушла – взглянув на часы, он с изумлением обнаружил, что все медицинские процедуры заняли лишь час с копейками его драгоценного времени. Однако, продышавшись, Юрген победил свою слабость и вознёс на-гора чувство долга. Обещал ведь, что поучаствует в мероприятии…

 

Глава 11.

Оставшийся путь на работу выдался относительно спокойным. Наверно, этому способс­твовала суббота. Юрген с каждым шагом приходил в себя. Около кортов его обогнал отчаянно сигналивший автобус, направлявшийся к главному корпусу. Автобус был переполнен. Все пассажиры тоже торопились на работу из-за председательницы международной организации. Юрген уже её заочно ненавидел, и чем дальше, тем больше она, как средоточие зла вытесняла из его мозга привидевшегося ханурика. Ханурик всё же был виртуальным, а вот дама из НТП, похоже, становилась всё более реальной. Сколько народу перебугалачила своим приездом!

Автобус лихо прыгал по плохо уложенному после позавчерашней вспашки асфальту. Ладно, хоть вообще уложили, подумал Юрген, если бы не приезжал никто, так бы и оставили в перепаханном виде месяца на два. В пятидесяти метрах впере­ди Юргена из автобуса, двери которого, естественно, закрыться не могли, выпало сра­зу два человека: мужчина из передней двери и женщина из задней. Оба, впрочем, тут же вскочили и бросились вдогонку. Мужчина успел таки вскочить на подножку задней двери, заняв освободившееся место, а женщина безнадёжно отстала – её вну­шительные габариты не способствовали спринтерскому бегу. Поняв, что транспорт ей не догнать, она остановилась, плюнула, погрозила удаляющемуся автобусу кулаком и, тяжело дыша, принялась приводить себя в порядок. Юрген узнал в ней Марию де Сами из Отдела Управления.

– Здравствуйте, – сказал Юрген, поравнявшись с ней.

– Здорово! – ответствовала Мария, пытаясь подколоть английской булавкой ра­зодранный подол юбки, – говорят, ты ко мне вчера заходил за путёвкой на Атолл…

– Я? – удивился Юрген.

– Ну, может и не ты, а если всё-таки ты, то заходи послезавтра. Будем де­лить. Вполне вероятно, и тебе достанется. Правда, кроме тебя на две путёвки ещё 41 претендент, но я слышала, как председатель профкома сказал, что таким людям, как Хойницер, путёвки надо давать вне очереди.

– И эта намекает на какие-то мои заслуги перед обществом, – раздражённо подумал Юрген, – и пытается всучить мне дефицитную путёвку, о которой я вовсе не просил!

– Только знаешь что, Юргенчик, – в голосе дамы-общественницы неожиданно прорезались просительные нотки, – зайди, пожалуйста, ко мне домой, посмотри мой те­левизор, а то там кадры скачут и скачут. Мастер из Дома Быта был, говорит, что стабилитроны полетели, а у него запасных нет. Врёт, небось, мерзавец! Я ему и так за два пустячных ремонта червонец сверху накинула…

Наследственная французская аристократка, длящая своё генеалогическое древо до времён Карла Святого, чьё полное имя звучало как Луиза де Паскаль, виконтесса де Бойль, баронесса де Мариотт, Мария Изабелла Паулина Юдифь де Котиньи-младшая, маркиза де Сами, органично вписалась в демократический и полукоммунальный быт Комиссии по Созданию Маши­ны времени. Ещё до избрания в профком она перешла на «ты» со всеми сотрудниками Комиссии вплоть до замдиректора по науке. То, что она работала в Отделе Управле­ния, помнили лишь немногие, да и сама Марля искренне недоумевала, когда её спрашивали, где находится её основное рабочее место.

Получив робкое согласие Юргена на осмотр её телевизора, виконтесса-баронесса-маркиза тут же свернула в боковую аллею, ведущую напрямик к Дому Быта, зданию очень похожему на из­бу на курьих ножках, только увеличенную раз в пять. У сотрудников Отдела Эксплу­атации Обслуживающих Систем когда-то возникла идея заключить с Домом Быта договор о совместном выполнении работ по мелкому ремонту всей электронной аппаратуры на Острове. Но по чьему-то недосмотру (и, прямо скажем, головотяпству) это дело попало в руки Марии де Сами, и вот уже в течении двух лет и Дом Быта, и ОЭБС не только не могли ремонтировать аппаратуру совместно, но и не могли даже наладить нормальную работу но отдельности, погрязши в бесконечных согласованиях и разборках кто кому должен. Что каса­ется договора, то о его первоначальной сути высокие договаривающиеся стороны уже забыли, и сейчас, спасибо прекрасной маркизе, речь шла о совместной реализации продукции в магазинах ближайшей к Острову республики Вануату. Загвоздка состояла лишь в том, что обе организации, закрученные в вихре договора, никак не могли приступить к выпуску продукции, которую предполагалось реализовывать, и даже смутно представляли, о какой, собственно, продукции идёт речь.

Около поворота к складским помещениям Юргена догнал электрокар, кото­рый вёл какой-то относительно молодой мужчина. Юрген явно его видел раньше, но, как ка­залось ему, не на Острове. Молодость мужчины по большей части обозначалась очень длинными и при этом вполне ухоженными волосами, что для здешней мо­ды, базирующейся на ровном жарком климате, было нехарактерно. На Острове даже жен­щины старались стричься коротко, потому как особям с пышными шевелюрами было жарко, а самой тёплой одеждой здесь служила лёгкая водонепроницаемая ветровка, которая, впрочем, мало помогала во время сезона дождей. На Острове, как и полагается во всех уважающих себя тропиках, шли настоящие тропические дожди, по сравнению с которы­ми московские грозовые ливни казались мелкой моросью.

Мужчина на каре неожиданно притормозил.

– Здрасте, вам куда? – спросил он, – могу подвезти.

И тут Юрген его узнал. Когда-то, а в принципе, не очень уж и давно, Юрген увле­кался рок-музыкой. Ему было лет 18-19, когда Марк Джоржсайт, этот самый водитель электрокара, как раз начинал. Его, примерного студента консерватории, случайно услышал известный продюсер, когда Марк пел песни собственного сочинения в консер­ваторском общежитии, аккомпанируя себе на фортепиано. Продюсер нашёл студенту ещё четырёх молодых, неизвестных, но почти столь же способных музыкантов и в кратчайшие сроки сделал их звёздами. Конечно, парни и сами умели многое, но без квалифицированной поддержки и, чего греха таить, заметных инвестиций они бы никогда не добились столь ошеломляющего успеха. Группа «Гороскоп Сатаны» выходила на сцену в чёрных кожаных комбинезонах, с золотыми цепями поперёк груди и в бархатных чёрных полу­масках. Несмотря на клоунские (с точки зрения Юргена) наряды, группа звучала напористо, громко, энергично, а самое главное использовала только нор­мальные музыкальные инструменты, без применения какого-либо синтеза. «Гороскоп» (так предпочитали называть группу политкорректные музжурналисты) возро­дил музыку, которая лет этак дцать назад называлась «хард-рок», а худшие её образцы – «хэви-металл». Но «Гороскоп» играл отнюдь не худшие вещи. Скорее наоборот, они напомнили че­ловечеству, что можно создавать и воспроизводить вживую мелодичную, но не примитивную музыку без применения бесконечных компьютерных примочек, и вернули меломанов в романтические времена расцвета «Deep Purple», «Led Zeppelin» и «Pink Floyd». Музыка, ко­торую играла группа «Гороскоп Сатаны» принесла музыкантам немалое состояние и общемировую известность, хоть порой и весьма скандального оттенка. Ребята-то в команде собрались лихие, без комплексов и не стеснявшиеся самых экстравагантных выходок. Немалую роль в этом расколбасе играл Марк Джоржсайт – и во всеобщей популярности группы, и в её скандальном имидже. С тех славных пор прошло более 15 лет. Марк поучаствовал ещё в нескольких груп­пах, например, в таких достаточно известных, как «Манная каша» и «Анацефал», выступал в качестве автора-исполнителя и сессионного клавишника и аранжировщика, написал несколько саунд-треков, самый известный из которых, правда, под псевдонимом – к фильму «Люди в чёрном-3». В том числе и поэтому помнили Марка в основном как лидера, вокалиста и клавишника «Гороскопа сатаны». На всякий случай Юрген всё-таки спросил своего нежданного попутчика:

– Извините, вы, если не ошибаюсь, Марк Джоржсайт?

– Именно он. А вы, если я в свою очередь не ошибаюсь, Юрген Хойницер?

– Да, но откуда вы меня знаете?

– Я с тем же успехом могу адресовать этот вопрос к вам.

– Ну! Я старый рокер. Да и, пожалуй, едва ли не две трети людей моего воз­раста знают, кто такой Марк Джоржсайт и легко узнают его…

– Вот видите, вы помните кумиров десятилетней давности, а я узнаю в лицо героя этой недели. Чего ж тут удивительного?

И этот туда же, смятенно подумал Юрген. Оказывается, теперь все жители Острова знают меня в лицо. Хорошенькое дело! Вовсе ни к чему мне такая популярность, я, слава богу, не музыкант и не кинозвезда. Но он уже понял, что все попытки уз­нать от посторонних, чем же он так прославился, не приводят к успеху, и только вздох­нул:

– Скажете тоже! Герой… Так, мелкий скандалист. А вот ваше присутствие на этом богом забытом Острове действительно удивительно.

– Вот уже ничего удивительного нет, – усмехнулся Джоржсайт, просто я решил отдохнуть от мирской суеты. Думаю, вы согласитесь, лучшего места для этого не сыскать.

– И вы, с вашими способностями, водите эту электротелегу?

– Я со своими способностями обильно подрабатываю в «Вулкане», что позво­ляет мне жить на Острове вполне безбедно, а на Большой Земле у меня такой проб­лемы даже и не возникает…

– Ну, на Большой Земле понятно… – Юрген вспомнил, как во времена расцвета «Гороскопа» портреты Джоржсайта и его коллег смотрели отовсюду: со страниц музыкальных изданий, периодической печати и Интернета, с афиш кинотеатров и концер­тных залов, с сумок, маек, медальонов, брелков, нижнего белья, циферблатов часов и оболочек воздушных шаров. Какое-то время количество сайтов, посвящённых группе в целом и каждому из её участников по отдельности, побило все мировые рекорды. Трафик этих сайтов был столь велик, что сетевые провайдеры сами стали отсекать попытки размещения и распространения в Интернете записей «Гороскопа», на которые музыканты не давали согласия. Юрген помнил, как вновь подскочил спрос на естественную кожу, хотя искусственную давно научились делать лучше. Он помнил, как молодёжь с удовольствием шарилась по улицам, напялив полумаски и обмотавшись бумажными или пластмассовыми цепями, вы­крашенными в жёлтый цвет. Он помнил, как везде – от культурных центров домов прес­тарелых до фешенебельных консерваторских залов, звучали мелодии группы, как в их первозданном варианте, так и в самых различных интерпретациях. Существовали и симфонические версии, и фольклорные а-капельные. Бесчисленные ремиксы не давали покоя ушам, а ведь делались ещё и специальные переложения для детей с облегчённым звуком и – тем более! – с адаптированными текстами, ведь в рамках нормального литературного языка стихотворцам из «Гороскопа» (в группе сочиняли все) было явно тесновато. Он помнил, как люди в трамвае горланили хором «Подводников и пожарных», «Папино регги» и «Отцов блудливой музы»59-1, как, не стесняясь, плакали у телевизоров, сопереживая «Високосному году», «Дразнилке» или «Потерявшейся ведьме», как цитировали особо удачные (и злые, и смешные) места из «Чучела», «Сына деда Пихто» и  «Рядового и маршала». Он пом­нил, как перед концертами группы выстраивались к окошкам касс пятикилометровые, но при этом молчаливые, терпеливые и дисциплинированные очереди. Он помнил, как во время концертов «Гороскопа» бились в экстазе и падали в обмороки не только восторженные шестнадцатилетние девчонки и агрессив­ные прыщеватые юнцы, но и люди, которым было под тридцать и за тридцать. Он пом­нил, наконец, поединки фанатов группы с полицией и всеобщие городские забас­товки, когда какие-нибудь особо умные муниципальные власти отменяли концерты «Гороскопа», особенно те, которые группа давала дополнительно – чтобы их могли услышать в реале все желающие. Юрген ещё раз не без удивления поко­сился на своего соседа – тот никоим образом не походил на немного сумасшедшего, но ещё более умеющего привести в сумасшествие толпу и наоборот – успокоить её мановением руки пророка: именно таким Юрген помнил главного «горниста». Джоржсайт уловил его взгляд и неожиданно горячо заговорил:

– Вы не подумайте, пожалуйста, что я, типа, бегу от гнусной окружающей действи­тельности – строю из себя Марлен Дитрих или там Роберта Фишера. Я не отшель­ник и становиться им не собираюсь. Я просто в какой-то момент понял, что то, чем я занимался, людям вдруг стало неинтересно и даже ненужно. И вообще в последнее время я мучаюсь мыслью, что и в расцвете своей, так сказать, славы я вряд ли занимался полезным делом… Нет, я не кокетничаю, мне, более того, ВСЯ эта музыка представляется дурацким сотрясением воздуха…

– Странно, конечно, доказывать профессионалу, и профессионалу высокого класса, что музыка людям необходима, – не очень уверенно возразил Юрген, – ведь в принципе, то, что остаётся в памяти людей, действительно им необходимо. Вас же помнят! И помнят с удовольствием… Вот я, например, не только помню массу песен «Гороскопа» наизусть, но и искренне, считаю, что ваш третий альбом, «Директива», да и, пожалуй, самый первый – «Напоминание о незабытом» являются этапными в рок-музыке, такими же значительными, как в своё время были «Клуб одиноких сердец…» и «In Rock».

– А, – махнул рукой Джоржсайт, – этапы… Значительность… Для кого? Для чего? Пустое. Суета, сует.

– Но вас же слушают!

– В том и дело, что нет! Вы, видимо, давно не заглядывали в рейтинги… Вот у вас, к примеру есть наши записи?

Юрген невольно покраснел:

– Здесь нет. Но сюда и нельзя ничего было ввозить, тем более какие-либо электронные носители… Но дома-то точно есть!..

Тут Юрген поймал себя за язык – ввозить, может, и нельзя, но здесь купить или взять в прокат, пожалуй, можно было, просто не интересовался он. Да и насчёт дома – вопрос скользкий. То есть записи «Гороскопа» дома у него были точно, но есть ли сейчас, и где вообще он у него, этот дом? И Юрген сменил аргументацию:

– Ну, пусть не слушают, но помнят же!

– Вторую мировую войну тоже помнят и долго еще помнить будут.

– Ну, вы тоже сравниваете…

– Конечно, я не претендую на столь глобальные масштабы, но вот ведь парадокс: казалось то, что делал Гитлер, надо поскорей вычеркнуть из памяти своей как дурной сон, но ведь помнят же.

– Так и нужно же помнить, чтобы такое больше не повторилось. Как гово­рится, отрицательный результат – тоже результат. Зато теперь все знают, чего надо бояться и против чего надо бороться.

– Ага, как будто вы не знаете примеров из истории, когда борьба против чего-то, даже против того, что на первый взгляд действительно казалось вредным, оборачивалась борьбой против самых, что ни на есть положительных тенденций… А уж про то, что история нас учит только тому, что ничего не учит, и говорить не приходится. С каким удовольствием мы ходим по граблям…

Джорсайт замолчал, так как понял, что его унесло в сторону от фарватера беседы (бытие на Острове вообще располагало к переходу от любого, самого конкретного разговора, к глобальным философским обобщениям) – Юрген и за собой замечал подобные выверты, и старался с ними бороться, хотя не всегда успешно. Особенно неудачно эта борьба шла под пиво и тем паче под более крепкие напитки. Но сейчас-то оба собеседника были, что называется в здравом уме и трезвой памяти – поэтому и прекратили вовремя.

– Короче, музыку я решил бросить, – Марк продолжил, опять сделал паузу и поправился, – решил оставить на время. Вообще «Гороскоп сатаны», настоящий «Гороскоп» сущест­вовал только первые четыре года, потом ушли Милевский и Твайс, ушли из-за ерун­ды, из-за пустячных разногласий, которые тогда, разумеется, казались принципиаль­ными. Я считал, что мы прекрасно обойдёмся и без них, подумаешь потеря – ритм-секция, но вместе с ними ушла частица нашей души… Да и потом, люди, как прави­ло, любят не конкретного человека, а группу в целом, её неповторимый облик, кото­рый с уходом хотя бы одного музыканта тускнеет и гаснет. Может, это и нескромно сравнивать, но повторилась история с «Битлз». Те, кто страстно любили Маккартни, частенько терпеть не могли Леннона и наоборот. Бот и наши болельщики делились «джоржсайдистов», «милявок», «близнецов»… Даже наш «малыш Пат», Пат Лайнер, не имевший постоянного амплуа в группе и практически ничего не сочинявший, кроме весёлых похабных частушек, из которых мы сделали, например, «Мировоззренческую симфонию» и «Компанию, которая бежит за «Клинским», имел своих фана­тов. Ни одну группу с моим участием люди так толком и не приняли. Хотя, например, я играл в одной команде с такими грандами, как Дюруа и Меслиндер. Лучше принима­ли меня одного, но все равно это было не то. Мне самому было НЕ ТО! А когда погиб Твайс, а погиб он за две недели до начала переговоров о воссоздании группы, я понял, что мое время прошло.

Джоржсайт так увлёкся своим грустным рассказом, что забыл про руль, и кар плавно съехал в кювет. Слава богу, водитель и пассажир среагировать успели и не пострадали, вовремя спрыгнув с сидений, но машина лежала кверху колесами, груз рассыпался, и вручную восстановить статус-кво не представлялось никакой возможности.

– Пошли в гараж, – сказал Джоржсайт после того, как закончил витиеватый и критичный комментарий относительно своих водительских способностей, – за помощью. Сами мы его из этой ямы не вытащим.

– А не сопрут? Что в коробках? – усомнился Юрген. Марк скептически оглядел место крушения и махнул рукой.

– А хотя бы и сопрут, там индикаторы мощности петли Гистерезиса – вещь в хозяйстве абсолютно неприменимая, а если их ненароком повредить, – Марк шкодливо хихикнул, – мало не покажется, внутри какая-то гадость под небольшим давлением. Для здоровья особой опасности нет, зато разбрызгивается эффектно, воняет отвратительно и отмывается с ба-альшим трудом… Любимый прикол ребят из Отдела Охраны Будущего кому-нибудь эту штуку под дверь заложить. Я же это добро на утилизацию вёз – у них срок службы быстро кончается, особенно если мощность петли всё время на нуле… От ООБа к цеху переработки прямо через вас дорога идёт.  

– У вас какое-то дело в нашем корпусе?  – спросил Юрген.

– В общем, да… Вчера во время концерта ко мне подошёл один господин, из­рядно пьяный, но в принципе, ещё способный разумно мыслить. Он великодушно похвалил меня за умение играть и петь, и сказал, что я один могу заменить весь ресторанный оркестр, если он, этот господин, сделает мне синтезатор. Я согласился посмот­реть его заготовку, потому что и мне эти лабухи – мои виртуозные партнёры – смертельно надоели. С ними только унца-унца ресторанные гонять – чуть более сложная партия, то лажают так, что уши в трубочку скручиваются. А ещё все петь норовят…

– А как фамилия господина? Он не представился?

– Он дал мне визитку…

– Можно полюбопытствовать?

– Пожалуйста.

Юрген прочитал данные, изложенные на синем кусочке плотного картона, воз­вратил визитку Джоржсайту и пожал плечами:

– Честно говоря, я его не очень хорошо знаю.

Раджив Кирияк Сингх, один из ведущих сотрудников группы Ядерной Электро­ники, слыл человеком нелюдимым. До того нелюдимым, что предпочитал жить в весьма специфическом месте: посёлке под кодовым названием «Мура­вейник». Муравейника в соответствии с официальными бумагами как бы не существовало, что, однако, не мешало ему привольно раскинуться под боком теплоэлектроцентрали на северной оконечности Острова. Муравейник отличался очень жарким климатом (на 2,7°С теплее среднеостровного, и без того не арктического) и предельной простотой нравов. Как правило, все правонарушители, отправляемые на Большую Землю под стражей (единственно воз­можный вариант прилёта на Остров восьмиместного транспортного самолета, а не истребителя-бомбардировщика) обретались в ожидании экстрадиции в Муравейнике, что характеризовало посёлок с ещё более мрачной стороны. Нередко правонарушителей так и не удавалось выцепить из Муравейника, и они оставались там жить в своё удовольствие ненаказанными. Хотя жить в Муравейнике, признаться, было совсем нелегко. Электрического осве­щения, кроме редких уличных фонарей, напрямую и нелегально проведенных от ТЭЦ, не имелось. Равно как никто не озаботился водопроводом и канализацией. Народ умывался (если уж очень приспичит!) на улице под ковшиком или в канале ТЭЦ, что гигиене отнюдь не способствовало.

Во время сезона дождей вода подмывала многочисленные сортирные будки, которые снимались со своих мест и целыми флотилиями отправлялись в океан, а содержимое выгребных ям традиционно всплывало и заполняло пространство между домами. Сами дома, если халупы, лачуги и хибары, составляющие жилой фонд Муравейника, мож­но было назвать домами, не заливало, так как строили их на возвышениях или на сваях. Однако от запаха такой метод постройки, разумеется, не спасал. Зато земля в Муравейнике, обильно уснаща­емая естественными удобрениями, была очень плодородной и давала урожай по четыре раза в год. Урожайности способствовал и местный парниковый микроклимат. Собственно, только небывалая производительность сельскохозяйственного сектора Муравейника и примиряла власти Острова с существованием посёлка. Признаться, на остальной части Острова успехи в сельском хозяйстве (равно как в большинстве остальных отраслей, включая основную – строительство и подготовку к вводу в эксплуатацию Машины Времени) случались крайне редко. По сути лишь Муравейник и обеспечивал относительно сытое существование всего Острова. Что уж говорить, если в остающихся после разлива мутных вод озерцах местные умельцы умудрялись разводить вполне ценные породы рыб, причём, любительница быстрой проточной воды форель неведомым образом уживалась и с предпочитающими ил да грязь сомами, и с солидных размеров представителями осетровых, с каким-то извращённым удовольствием метавших чёрную икру на радость руководству Комиссии.

В Муравейник регулярно ездили специалисты из Агрохозяйства изучать передовой опыт. В отличие от местных жителей они предпочитали находиться на территории Муравейника в противогазах, ОЗК и в сопровождении вооружённой автоматами охраны. Прочие штатские в посёлок считали за благо не соваться. Юргена разок занесла в Муравейник нелёгкая по какому-то пустяковому делу. Он и от­делался пустяками – оторванным рукавом рубашки, ссадиной на скуле, парой синяков на ребрах и солидным пятном дерьма, которое ему напоследок влепили в спину. Хорошо хоть в голову не попали (не сколько больно, сколько обидно и вонюче!), а рубашку тут же пришлось выкинуть. Праздных пришельцев в Муравейнике, прямо скажем, не любили. На всех без исключе­ния собраниях Муравейник клеймили как рассадник заразы и язву на теле Острова. Многочисленные комиссии посещали границы Муравейника и составляли многочисленные акты о непригодности посёлка для жилья. Уже было принято 14 решений о немедленном сносе Муравейника и 22 решения об улучшении условий жизни аборигенов. Но жителей Мура­вейника так никакие реформы и не коснулись. Видимо, потому, что, несмотря на все собрания, комиссии и постановления Муравейника по-прежнему не существовало в официальных документах. Он был, как тот суслик…

Справедливости ради следует уточнить, что улучшить жилищные условия на Острове представлялось проблематичным кому бы то ни было. Ведь за время существования КСМВ были построены лишь коттеджи для руководящего состава и два дома гостиничного типа, оба наполовину пустовавших. Однако, людям, иной раз обитавшим по трое на 12 квадратах, разъезжаться не очень-то и давали. На пустовавшие площади гостиниц предполагалось селить хронавтов – специалистов по путешествиям во времени. Но пока даже имеющиеся на Острове хронавты страдали безысходным бездельем, и поэтому их количество не увеличивали – это приводило к выгодному для всех распилу утверждённых ставок, а также к незаселённости половины номеров. Однако народ не только рвался из общежитской скученности, но и наглым образом умудрялся обзаводиться семьями. Семьям же требовались уже не отдельные клетушки, а апартаменты побольше. Но лишь Тугоплаху удалось въехать в 2-комнатный люкс. И даже не потому, что у него было шестеро детей, а потому, что решать вопрос после ряда бесплодных попыток мужа отправилась жена. Что в точности произошло в кабинете зама директора Комиссии по общим вопросам, история умалчивает – жена Тугоплаха оставалась в кабинете наедине с большим начальником в течение более получаса. Судя по звукам, доносившимся из кабинета, там в равной степени могло твориться и прелюбодеяние по обоюдному согласию, и покушение противоправным действием на представителя островной Администрации. Впрочем, следов, аналогичным тугоплаховым боевым отметинам, на лице зама заинтересованными наблюдателями зафиксировано не было, а под костюм такому важному лицу не каждый имеет возможность заглянуть. Но факт есть факт – после того визита Тугоплахи переехали из однокомнатного номера улучшенной планировки (21 кв. метр, санузел совмещённый) в 2-комнатный люкс (на самом деле холл + две спальни + своя кухня + раздельный санузел с ванной-джакузи + лоджия вдоль всего номера). Короче, не жизнь, а малина, недаром спустя 9 месяцев у четы родился очередной, седьмой ребёнок.  

Был и ещё один, совсем уж подпольный способ расширения жилплощади, на которой решались только полные сорвиголовы. Эти диверсанты объединяли смежные номера, что особой трудности с точки зрения технологии работ не представляло. Ведь стены в домах, кроме 3-4 несущих, были сделаны из гипсокартона, который обеспечивал отличную горизонтальную слышимость. А ещё стены позволяли некоторым здоровым, но безответственным бугаям не для расширения жилплощади, а исключительно из хулиганских побуждений проделывать в них дыры воздействием крепкого кулака или башмака 45-го размера. К своему стыду и Юрген один раз на спор да спьяну с двух ударов произвёл смычку между соседними номерами. Правда, безобразие такое он допустил не в своей гостинице, а в той, где жила Гизелла, но, к счастью, в её отсутствие. Гизелла при всех своих недостатках была девочкой дисциплинированной и законопослушной и могла его осудить. 

Но, возвращаясь к Радживу Кирияку Сингху, заметим, что он тот не слишком распространённый тип людей, кому ничего не надо кроме рабо­ты. Говорили, что до того, как начать специализироваться в ядерной электронике, Р.К.Сингх был профессиональным йогом. Поэтому ему всё равно было, где жить и что есть, лишь бы это не мешало работе. Во всяком случае, проживание в Муравей­нике работать ему явно не мешало. Правда, иногда Р.К.Сингх позволял себе слегка расслабиться – он посещал примерно раз в два месяца Публичный Дом, где показывал себя только с лучшей стороны, и, примерно раз в месяц напивался до полного ос­лепления в «Вулкане». Во время такого расслабления он увидел и услышал Джоржсайта и ре­шил помочь музыканту, совершенно не имея представления о его звёздном прошлом. А ведь Марк действительно мог в одиночку заменить весь ресторан­ный ансамбль. Даже, пожалуй, это было бы желательным. Талантом музыканты ансамбля не блистали. До прихода в их состав Марка, они имели репертуар из двадцати плохо исполняемых пе­сен, которые уже были выучены наизусть завсегдатаями заведения. А на недавно завершившемся смот­ре самодеятельных музыкальных коллективов Острова ансамбль ресторана «Вулкан» занял предпос­леднее, 16-е место. Хуже него выступило только трио баянистов-чечёточников Отдела Охраны Будущего, да и то лишь потому, что руководство Отдела Охраны Острова на­поило своих принципиальных конкурентов, что позволило группе прикладных инст­рументов и художественного свиста этого Отдела, ежегодно занимавшей последнее место, подняться аж на 14-е.

 

Глава 12.

Начальник автохозяйства (или по-простому – гаража) Атос Матвеевич Д'Артанджян играл со своими подчинёнными в пинг-понг. Его подчинённые настолько уважали своего начальника, что никогда у него не выигрывали. Их тщанием Атос Матвеевич мнил себя первой ракеткой Острова и носился с идеей организовать Первый Всеостровной турнир по пинг-понгу. Однако настольный теннис находился в опале у зам директо­ра Комиссии по снабжению, и, слава богу, Д’Артанджян не имел возможности померить­ся силами с мастерами из других подразделений. Надо сказать, что на Острове во­обще не поощрялись никакие спортивные соревнования. Так просто играть было мож­но, но соревноваться – упаси бог. В почёте были только конкурсы художественной самодеятельности, «Лучший по профессии» и конкурс на звание лучшего подразде­ления Комиссии. Победителям этого конкурса вручался переходящий приз – не слишком сильно умень­шенная копия-макет Машины Времени. Копия-макет была настолько велика, что при всеобщем дефиците полезного метража каждое подразделение всеми правдами и неправдами старалось от приза отбрыкаться, и поэтому смотр-конкурс на звание луч­шего подразделения Комиссии можно было с полным правом назвать смотром-конкурсом на звание худшего подразделения Комиссии.

Все остальные состязания не поощрялись. Даже по большому теннису, которое очень уважали практически все заместители Директора. Счи­талось, что спортивные состязания приводят к снижению трудовых показателей. Народ активно развлекали при по­мощи телевидения, питейных заведений и самодеятельных конкурсов. Например, замечательное дело – смотр песенно-танцевальной художественной самодеятельности, тем более что его посещал САМ Директор Комиссии, традиционно болевший за варьете ресторана «Вулкан». Варьете ресторана просто на порядок превосходило по качеству ресторанный же ансамбль, чему удивляться не приходилось. В отличие от ансамбля, проявившего чудеса самообразования, в варьете специально набирали настоящих профессионалок, в том числе из Мулен Ружа, Берлинского телебалета 64-1 и ансамбля «Тодус», прельщая девиц небывалыми (и что интересно – вполне законными, заложенными в смету Комиссии) контрактами. Кроме умения танцевать от участниц варьете требовались приличная внешность без макияжа, покладистость характера и определённое пристрастие к геронтофилии. Ведь изрядную часть своего рабочего времени труппа варьете проводила в окрестностях коттеджа Директора Комиссии, который, при всём к нему уважении, был человеком, мягко говоря, не молодым, и оттого ещё более пристрастным к представительницам прекрасного пола. Патронаж Директора вкупе с мастерством танцовщиц приносил свои плоды – выступая сольно, «вулканистки» регулярно претендовали на лидерство, а вот выступая (по ряду конкурсных правил и номинаций) в комплексе со своим же музыкальным ансамблем, представители ресторана в лучшем случае балансировали на грани десятки лучших. Кстати, эти смотры-конкурсы, несмотря ни на что, несли в себе элементы соревнования и, конечно, там тоже выставлялись баллы и определялись места, но не в результате хаотических и непредсказуемых усилий противоборствующих сторон, а как следствие консенсуса уважаемой комиссии, принимающей решение на основе глубоко продуманных и тщательно просчитанных показателей. 

Но в целом усилия администрации по предотвращению спортивных сос­тязаний привели к тому, что на Острове оставались лишь две маленькие комплексные спортплощад­ки, одно футбольное поле, два теннисных корта для руководства и зал женской атлетической гимнас­тики. Строительство Дворца Спорта, как известно, было законсервировано, а теперь покушались и на единственное футбольное поле, собираясь построить на нём не­большой пивной бар на 150 стоячих мест. Хорошо хоть с воплощениями планов любого строительства в Комиссии было туго, поэтому поле (бывший аэродром) до сих пор служило прибежищем островным хоккеистам-профессионалам и нескольким группам смельчаков, на свой страх и риск гонявшим здесь в футбол. В их баталиях счёт был величиной абсолютно засекреченной, ведь если играть на счёт – то это состязание, которое в официальной опале, а если без счёта – то просто развлечение, хоть и странное. Кстати, пивной бар, даже на 150 мест, никак не мог занять всей территории футбольного поля, поэтому на оставшейся его части предполагалось разместить огороды сотрудников Комиссии. Вот эта угроза представлялась спортсменам уже более реальной, ведь хватало желающих совершить самозахват территории, тосковавших по родным делянкам с картошкой, смородиной и коноплёй. Пока крепким и энергичным хоккеистам-профессионалам и футболистам-любителям удавалось сдерживать рвение огородников. В результате двух открытых, но не крупных конфликтов спортсмены легко брали верх – и за счёт числа бойцов, и за счёт лучшей физподготовки. А появлявшиеся партизанские делянки, будь то вершки или корешки, безжалостно распахивались спецтранспортом, любезно предоставляемым как раз начгаром. Атос Матвеевич позволял себе слегка фрондёрствовать – и потому что любил спорт, и потому что не любил зам директора по снабжению, регулярно ущемлявшего его в запчастях и расходных материалах.

Юрген дождался, пока Д'Артанджян выиграет очередную партию, и окликнул его. Атос Матвеевич благосклонно уступил своё место у стола очередному жела­ющему и, величественно ступая, подошёл к гостям. Как только он повернулся к сто­лу спиной, проигравший ему сотрудник переложил ракетку из левой руки в пра­вую и подмигнул своему сопернику. Тот с готовностью улыбнулся. Настоящая игра в Автохозяйс­тве шла только вечером и ранним утром, когда отсутствовал ревнивый и, по правде сказать, не умеющий толком играть начальник, а также, когда не было опасности прихода ка­кой-либо дурацкой делегации от администрации, способной запросто запретить вообще играть в пинг-понг, тем более на счёт. В гараж частенько забегал Тугоплах. Здесь он отдыхал от бесконечных поединков с супругой, борьбы с руководством своего отдела и от многотрудных и мало благодарных забот спорторга Комиссии. Стоило ему исхитриться и ввести в быт сотрудников новый вид спорта, как его тут же запрещали. Вернее, рекомендовали им не увлекаться и устраивать соревнования. Короче говоря, в гараже Тугоплах отдыхал душой и телом. Надо признать, что, несмотря на необыкно­венное количество душевных и умственных недостатков, Тугоплах блестяще играл в пинг-понг и считался официальным чемпионом Острова по этому виду спорта, впрочем, как и ещё по нескольким (навскидку: метание молота, велокросс, прыжки на тарзанке, индивидуальное перетягивание каната, прыжки из воды на 3-метровый трамплин и фехтование на пальцах). Неофициальные чемпионы Острова имелись по всем мыслимым и немыслимым видам спорта: так, например, Юрген реально претендовал на звание ЧО в серфинге и кик-боксинге, Патлатов лучше всех играл в «крестики-нолики», го, рендзю и «морской бой», Скотиннику не было равных в сумо и авиамоделизме, а Нкомо Ле Нгаби из Отдела ка­питального строительства слыл непревзойдённым мастером русских, стоклеточных шашек и поддавков.

Очень вежливо и даже подобострастно Юрген попросил у Д'Артанджяна подъёмник для помощи своему  приятелю. Атос Матвеевич после сегодняшней серии побед пребывал в благодушном настроении и, к тому же, любил вежливых и даже подобо­страстных просителей, поэтому подъёмник дал сразу, хотя и не удержался от рассуждений об ответственности за свои поступки примерно в следующих выражениях:

– Вот ты, вроде не рас…дяй, человек, бля, при деле, а вынужден из-за како­го-то еб…та ходить и выпрашивать у меня, бля, кран. А ведь я, ёб…й в рот, вовсе не обязан давать, бля, вовсе неизвестному мне пиз-ку кран только потому, что он, бля, свою телегу, бля, завалил в кювет. Я ведь, суй тебе в х…, имею полное право ска­зать ему: а пошёл-ка ты братец в п…ду! Правильно, бля?  Но раз ты, бля, ко мне при­шёл, бля, и как интеллигентный человек, бля, интеллигентного, бля, человека попросил о помощи, можно сказать, бля, времени своего не пожалел для этого, бля, м…звона, то я, бля, никак не могу тебе отказать, поскольку ты, бля, таким образом как бы по­ручился за этого долбоё…а. И вообще, я, бля, считаю, что два, бля, интеллигентных че­ловека могут всегда между собой договориться. Правильно, ёптыть? А то ведь я приду к тебе в библиотеку и попрошу, бля, у тебя почитать, например, бля, «Три мушкетёра», и ты, бля, зная, что я вовсе не какой-то там бычий х…, а интеллигентный человек, дашь мне эту книгу не боясь, что я её у тебя, грубо говоря, скоммуниздю. А всё потому, что ты, бля, знаешь, что человек, бля, который сделал когда-то для те­бя, бля, доброе дело уже не опустится до …этой, как её, … кражи книги. А всё по­тому, бля, что он, то есть я, бля, человек ответственный, как и ты, бля, и, что мы с тобой, бля, оба ответственные люди, кары в кюветы, как некоторые ох...ярки, не сваливаем и приборы, бля, до­рогие, ну там осциллографы, электроплитки всякие и прочую пиз...братию напропалую не жжём. Правильно, бля? Поэтому я тебе, бля, подъёмник даю без лишнего пиз…больства…

Юрген не понял только, действительно ли Атос Матвеевич спутал его с заведующим библиотекой, или привёл пример с «Тремя мушкетёрами» для пущей нагляднос­ти. Во всяком случае, он счёл разумным не прерывать речь начальника гаража, и даже придерживал Джоржсайта, пытавшегося несколько раз вмешаться.

Как бы то ни было, но кран выехал незамедлительно, и уже через полчаса они продолжили свой путь, без дополнительных проволочек и приключений, добравшись до места работы Юргена.

Однако, как втайне он и предполагал, Джоржсайта через вахту строго не пустили, но, к счас­тью подвернулся Галабен из Отдела Комплектации Основных Узлов, который вручил Марку вместо пропуска баллон с диоксином и попросил отнести его на третий этаж к электронщикам. С баллоном Джоржсайта пропустили беспрепятственно и даже предложили помочь.

Поднявшись к себе на антресоли, Юрген обнаружил там всех сотрудников группы. Работа кипела вовсю, его подчинённые наводили в комнате порядок в свя­зи с приездом высокопоставленной гостьи. Юрген был отнюдь не уверен, что технично-прогрессивная женщина почтит вниманием скромных энергетиков, но охлаждать пыл сослуживцев не стал. Пусть хоть разгребут бумаги и протрут пыль. Он прошёл к своему рабочему столу, по пути здороваясь с подчи­нёнными. Большим плюсом антресолей была попросту огромная полезная площадь. В комнате можно было свободно проходить между столами, приборами, полками и шка­фами, не поворачиваясь боком и не пригибая головы. Надо же, подумал Юрген, садясь за стол, оказывается, не я один лишился выходного. А ещё на бедных дворников гре­шил, им-то больше всех шишек достанется. Он поставил портфель в специально пред­назначенную для этого щель между столом и стеной и только после этого обра­тил внимание на солидную папку, одиноко лежащую на девственно чистой поверхности сто­ла. Юрген крайне редко пользовался столом по назначению, а вот играть в карты и пить пиво на нём приходилось. Приходилось даже и прелюбодействовать, но об этом он стыдливо предпочитал не вспоминать. И из-за Гизеллы, столь прочно вошедшей в его жизнь, и из-за массы случившихся тогда неудобств ввиду недостаточной площади и мягкости поверхности стола, причинённых в первую очередь ему, как лицу низлежащему, и потому, что случайная партнёрша оказалась редкостной дурой и стервой... Юрген «вернулся» на работу, лениво перелистал папку, удивился, вернулся к первой странице и начал читать внимательно, обратив внимание на заголовок:

 

«Отчёт о пребывании в 17-м веке представителя Комиссии по созданию Машины Времени младшего научного сотрудника Отдела Хронографии Средних веков к.э.н. Иванова Ивана Ивановича.

«…Я, Иванов Иван Иванович, …года рождения, русский, холостой, беспартийный с …года, бывавший за границей два раза в Болгарии в …годах и на Острове с …года, родственников за границей не имеющий и в порочащих себя связях не замечен, совершил пространственно-временной перелёт в октябре сего года. В ре­зультате пространственно-временного перелёта я попал во Францию, в город Париж, в ночь 24 августа 1572 года, что явилось моим третьим выездом за границу. Перелёт стал возможным благодаря успешному испытанию первой очереди Машины Времени, состоявшемуся 24 октября …года. Целью испытания было попадание в точку пространства имеющую координаты …северной широты и …восточной долготы, 374 метра над уровнем моря и 1991-й год от рождества Христова, однако, вви­ду неполадок в системе корректировки комплексного направляющего усилия я ока­зался в вышеупомянутом Париже…»

Юрген прервал чтение и засмеялся. Для первого раза не слишком уж большая ошибка – каких-то 400 с хвостом лет, да три с копейками тысячи км.

«…Моя задача состояла в том, чтобы отыскать автора великого научного труда «Теоретическое обоснование возможности обратимых перемещений по оси вре­мени» некоего Людвига Ван Ден Роббена и изъять у него все черновики и первую рукопись этой работы, которая была закончена именно в 21:32 по Гринвичу 28 ноября 1991 года. Ввиду неточности заброса задача мной была не выполнена, однако, я счёл своим долгом изложить в этом отчёте все, что со мной произошло в другом времени. Для операции изъятия трудов Ван Ден Роббена мне отводилось двое суток абсолютного времени. В течении этих двух суток, с 24 по 26 августа 1572 года (так называемый подотчётный период) со мной произошли следующие со­бытия:

После заброса я ощутил себя находящимся на одной из парижских улиц. Впрочем, что улицы были парижскими, выяснилась не сразу. До того мой внешний вид – короткая стрижка, пиджачная пара и дипломат в руках – привлёк внимание каких-то весьма оборванных людей. Я не сразу сообразил, где нахожусь, и, к тому же я недостаточно свободно владею французским языком. Эти два обстоятельства – потеря ориентации в пространстве и косноязычие – послужило поводом для нападения на меня этих людей. Я ещё не оправился после переброски и поэтому сопротивлялся слабо. Меня избили и раздели, мотивируя это моим якобы протестантским вероисповеданием.

Попытки объяснить нападавшим, что я атеист, вызвали у них ещё большую злобу. В результате данного инцидента мною было утеряно следующее казённое иму­щество: 1) Хронопояс, марки ХП-27Д4 – 1 шт.; 2) Костюм-двойка производства фабрики «Большевичка» (БУ) с системой автономного обогрева и питания – 1 комплект; электронные часы марки «Супер-Сейко» со встро­енной системой аварийного поиска и взрывным механизмом на 0,5 кТ – 1 шт.; санда­лии фабрики «Скороход» (БУ), со встроенным реактивным двигателем и мини-пулемётом марки «Узи» – 1 пара; денеж­ные знаки в размере 850 голландских гульденов и 500 канадских долларов, а также карточка Golden Visa с неограниченным счётом, позволяющая, в том числе пользоваться таксофоном любой системы. Прошу считать вышеперечисленное имущество безвозвратно потерянным по вине корректи­ровщиков направления пространственно-временного переноса и списать его по статье 257/4, § 2.

Напавшие на меня люди не ограничились нанесением мне телесных повреж­дений средней тяжести и, обвиняя меня в колдовстве, поволокли в сторону пло­щади Святого Еремея с целью подвешивания меня за ноги на обозрение чес­тным парижанам, Однако невдалеке от вышеуказанной площади моих обидчиков атако­вал и разогнал неизвестный мне молодой человек на коне и со шпагой, впоследст­вии назвавшим себя Максимом Антуаном де Скрюшо, виконтом де Ригоньяком. Свой в высшей степени благородный поступок он объяснил, тем, что в последнее время под видом борьбы с колдунами необоснованно были репрессированы и казнены многие честные протестанты и, поэтому он счёл своим долгом спасти меня, челове­ка по виду вполне приличного (что является таковым на самом деле), и осведомиться, не являюсь ли я честным протестантом. Во избежание дальнейших недоразумений я ему отрекомендовался русским боярином, князем Иваном Ивановым, приехавшим во Францию навестить своего дальнего родственника, который и в самом деле является протестантом. Движимый известным французским гостеприимством, виконт де Ригоньяк взял надо мной шефство (аккуратно зачеркнуто и подписано – «исправленному верить»), ока­зал мне покровительство (зачёркнуто и написано «исправленному верить»), предло­жил мне пользоваться его благорасположением и сопроводил меня в свой особняк, находившийся в Париже по адресу улица Сен-Бурже, 32. Там мне была оказана санитарно-гигиеническая, моральная и материальная помощь. Материальная помощь мне была оказана в размерах 200 луидоров наличными (заимообразно). Узнав, что я ещё не успел найти своего французского родственника, виконт до Ригонъяк простёр свою любезность до того, что предложил мне пожить у него всё время, пока я не поправлюсь окончательно и не разыщу необходимое мне лицо. Я согласился, пос­кольку был уверен, что во Франции долго не задержусь, хотя хронопояс был мною утерян при обстоятельствах, описанных выше. Как известно, конструкция современных хронопоясов такова, что они переносятся сами и переносят об­ладателя прибора в то место и время, из которого они начинали свой путь, и при этом запоминают пространственно-временные координаты промежуточных точек марш­рута, что облегчает работу поисково-спасательных команд. Однако к тому времени, когда я пишу данный отчёт, я нахожусь во Франции 16-го века уже полтора года, но до сих пор меня не разыскали и не вернули в моё время.

Этот прискорбный факт я объясняю либо тем, что мой хронопояс по тем или иным причинам не вернулся в своё время (например, был деструктурирован), ли­бо тем, что ввиду продолжающихся неполадок в системе комплексного направляю­щего усилия, специалистам так и не удалось забросить спасателей в то место и время, в котором оказался я.

Итак, виконт де Ригоньяк в честь моего спасения предложил мне отужинать с ним, в течение которого, несмотря на моё упорное сопротивление, обильно угощал меня напитками, содержащими от 9 до 17% абсолютного этилового спирта. В результа­те этого я получил третью степень алкогольного опьянения, и был доставлен в особняк из трактира «Недоваренный петух», где мы отмечали моё спасение, в бессознательном состоянии, что, как оказалось впоследствии, спасло мне жизнь. Когда я, уже далеко заполночь, очнулся, Варфоломеевская ночь была в разгаре. Мой спаситель и покровитель покинул особняк, чтобы сражаться за свою веру сразу, как только началась резня. Придя в сознание, я чувствовал себя очень плохо. Болела голова, и очень хотелось пить. Я попросил дежурившего около меня ассистента виконта принести мне воды. Он выполнил мою просьбу и предложил мне какую-то терпкую жидкость тёмно-красного цвета. Едва я её понюхал, как меня тут же стошнило и, как ни стран­но, сразу же стало легче. Я даже смог после этого довольно свободно выпить около 200 граммов принесённого мне напитка. Через полчаса ко мне вернулась бодрость духа и ясность мысли, головная боль прошла, перестали трястись руки и ноги, кото­рые отказывались мне повиноваться сразу после того, как я очнулся.

Я, извинившись, осведомился у убиравшего мою рвоту ассистента виконта, почему на улице такой шум и свет пожарищ, а также, где мой спаситель и покрови­тель. Ассистент виконта проинформировал меня о том, что именно сегодня ночью католики режут протестантов67-1. Благодаря этим  сведениям я с достоверной точнос­тью установил своё местопребывание во времени и пространстве.

Несмотря на инструкцию, запрещающую вмешиваться в естественный ход ис­тории, я,  движимый чувством признательности к своему спасителю и покровителю, ре­шил принять участие в уличных боях, чтобы при случае вернуть долг благородному виконту де Ригоньяку и спасти его из кровожадных лап озверевших поборников католической веры. Я оделся, потребовал у ассистента шпагу и кинжал (бронежилета в арсенале виконта не оказалось) и вышел из особняка на улицу Сен-Бурже. Уже через квартал меня остановили двое конных католиков, отличительным знаком которых был белый крест на головном уборе. У меня, естественно, такого знака не было, и быть не могло, так как я соз­нательно принял сторону угнетаемой партии протестантов. После краткого, но очень содержательного разговора, в течение которого мы выяснили свои полити­ческие воззрения, католики атаковали меня, но крайне неудачно. Дело в том, что я окончательно восстановил свою боевую форму, хотя и чувствовал некоторую эйфорию в результате воздействия на мой организм этилового спирта.

Несколько лет назад, параллельно с учёбой в аспирантуре, я проходил служ­бу в рядах Советской Армии, в последнем существующем её подразделении – вой­сках космической защиты и космического десанта. В этих войсках я прошёл полный курс обучения боевого самбо на суше, под водой и в космосе, стрельбы из 29 ви­дов оружия, владения 44 видами холодного оружия и вождения 62 видов транспор­та включая лошадей, верблюдов и ишаков. Благодаря полученным навыкам я обезоружил, обез­лошадил и обратил в бегство обоих нападавших. Победа над ними, а также два доб­рых глотка из фляги, которой снабдил меня на дорогу заботливый ассистент ви­конта, придали мне дополнительные силы, и я с утроенной энергией включился в справедливое дело помощи безжалостно истребляемым протестантам. Однако в оди­ночку мне так и не удалось остановить резню. На это было несколько веских при­чин. Во-первых, большой размах событий. Во-вторых, я избегал поражать своих противников с летальным исходом и к тому же должен был осторожничать в схватках с отрядами католиков, насчитывающими более десяти человек, ввиду угрозы атаки со спины и поражения тяжёлыми предметами сверху. Мне удалось спасти от гибе­ли 284 протестанта, в том числе 29 детей и 76 стариков и женщин. Мужчин я организовал в отряд, который под моим руководством и практически без потерь (6 раненных и один пропавший без вести, ввиду падения с моста через Сену) способствовал значительному снижению масштабов бесчинств к утру 25 августа. Кроме того, из-за своей мнимой неуязвимости я прослыл божественным посланником, курьером самого Христа, который, де, в моём лице давал понять людям, что не стоит так жестоко карать себе подобных только за то, что они потеряли в суете современного мира истинную дорогу в вере. Днём 25 ав­густа наш отряд почти полностью контролировал положение в городе, хотя ещё на­ходились вольнодумцы, пытавшиеся поразить меня издали при помощи арбалетной стрелы или пистолетной пули. Но к этому моменту я был полностью экипирован индивидуальными средствами защиты самого высокого качества (латами и каской) и действительно был неуязвим для несовершенного средневекового оружия. 

В непосредственную заслугу себе я ставлю лишь тот факт, что король Карл, человек очень набожный, узнав о божественном посланнике в моём лице, не решил­ся казнить великого представителя свободолюбивого народа Франции, будущего короля этой страны Генриха Наваррского. В течение следующего дня, 26 августа обстановка практически нормализовалась, хотя в отдельных районах, особенно в кварталах аристократии не обходилось без грабежей, поджогов и убийств.

К моему великому сожалению за три дня так называемой Варфоломеевской ночи мне так и не удалось отыскать своего спасителя и покровителя виконта де Ригоньяка. Лишь к пяти часам пополудни 27 августа я получил достоверные сведения о том, что виконт де Ригоньяк был убит в уличных боях во время защиты особ­няка принца Конти.

Следует отметить также, что обстановка была близка к нормальной только в светлое время суток. С наступлением темноты в городе вновь проявляли актив­ность католики и различные антиобщественные элементы, в результате чего в ночь на 26 августа на особняк виконта было совершено шесть вооружённых нападений, которые мы успешно отбили, хотя дело и не обошлось без людских потерь. Кроме того, врагам удалось сжечь левый флигель дома. Рано утром 26 августа к особняку подъехала карета без опознавательных знаков, но с белой полосой на дверце, обо­значающей приверженца католической церкви. Я хотел персонально заняться осо­бой, прибывшей в этой карете, но ассистент виконта, оказавшийся на самом деле его управляющим, вовремя удержал меня от расправы. Дело в том, что, во-первых, прибывшая особа оказалась женщиной (меня подвело слабое знание одежды той эпохи), а во-вторых, эта женщина была сестрой виконта де Ригоньяка, баронессой де Круи. В отличие от своего непутёвого брата, баронесса де Круи была ревностной католичкой, что впрочем, не помешало ей за ночь покрыть 32 лье, чтобы попытаться спасти виконта.

Но она, так же как и я, не смогла найти его в Париже. Узнав, кто я такой (баронессе я изложил ту же легенду, что и её брату) и, узнав о том, что я приложил максимум усилий для защиты собственности виконта, единственной наследницей которого она являлась, баронесса предложила мне свою дружбу, а когда через несколько месяцев наконец-то умер её семидесятитрёхлетний муж, я попросил мадам де Круи стать мо­ей женой. Она согласилась, хотя меня несколько пугала солидная разница в возрасте между нами – баронессе 21 год, а мне 34, но, тем не менее, я решил связать с ней свою судьбу и, как показало будущее, не ошибся. Изабелла де Круи-Иванова проявила себя женщиной доброй, отзывчивой и преданной, ну и, кроме того (что не­маловажно) обладала весьма привлекательной внешностью.

В течение почти полутора лет я вёл дневник, рассказывающий о моём пребы­вании во Франции 16-го столетия, но, ввиду того, что шансов на возвращение в своё время у меня практически не осталось, я решил прекратить фиксировать про­исходящие со мной события, тем более что ничего существенного со времени Вар­фоломеевской ночи не произошло (см. дневник). Дневник прилагается к отчету.

Отчет составлен 18 января 1574 года.

Составитель: Иван Иванович Иванов, виконт де Ригоньяк, кавалер де Суссиалъ, барон де Круи, кандидат экономических наук».

Юрген полистал отчёт, открыл по очереди четыре выдвижных ящика стола. С трудом развернувшись на стуле и больно задев локтем за угол шкафа, произвёл поверхностный осмотр залежей бумаг на его открытых полках. Дневника, который неве­домый ему Иван Иванов прилагал к отчёту, нигде не было. Юрген строго посмотрел на синьору Тулуччано, которая, привлекательно выставив туго обтянутую весёлым ситчиком попу, в непосредственной близости от непосредственного начальника долго и, видимо, тщательно протирала подоконник, и спросил:

– Джулия, вы не знаете, кто брал дневник, который прилагался к отчёту?

– Так вы не приносили никакого дневника! – удивлённо и несколько кокетливо сказала сеньора Тулуччано, поворачиваясь к Юргену не менее впечатляющим фасадом, напоминающем небольшой комодик с выдвинутым верхним ящиком.

– Я?! Не приносил? – Юрген поражённо уставился на свою сотрудницу, – вы хотите
сказать... М-м-м… Да, да.

Оказывается, это я принёс отчёт, потерянно думал он, а дневника вместе с ним не было. Принёс, стало быть, его, положил на стол, чтобы сегодня прочитать обстоятельно, не торопясь, но вместе с отчётом не было никакого дневника. Не при­носил я его с отчетом.

– Джулия, извините, что-то у меня сегодня раскалывается голова, я его, по-моему, вчера принёс...

Синьора Тулуччано жалостливо посмотрела на своего начальника и подвинулась ещё ближе. Юрген невольно сделал движение со стулом назад, но упёрся спинкой в шкаф – назад дороги не было. 

– Сегодня-то вы ещё ничего выглядите по сравнению со вторником... Не вчера вы его принесли, вчера вы вообще на работу не заходили, вы его как раз во втор­ник и принесли, сразу после Учёного Совета. Вот во вторник вы выглядели дейст­вительно ужасно, я прямо вас так жалела, так жалела... Во вторник вы выглядели так, как будто постарели лет на 10, а сегодня, – сеньора Тулуччано светло улыбнулась, – а сегодня-то вы, можно сказать, свежи как огурчик. А во вторник – просто кошмар. И ещё сказали ­– хрипло так, глуховато, чтобы отчёт не трогали и не убирали, поскольку если вы, то есть мы с вашего стола чего-нибудь уберём, то я, то есть вы ничего потом найти не можете.

Свеж как огурчик, думал Юрген. Это сегодня свеж, а во вторник, сразу после Учёно­го Совета я пришел постаревший на 10 лет и принёс с собой отчёт этого самого Иванова, но вот дневника, который должен был к нему прилагаться, у меня с собой не было. Я положил отчёт на стол и приказал его не трогать, и голос у меня был хриплый, даже глуховатый. Весело, блин! Только непонятно, на фиг! Во-первых, никуда я во вторник после Учёного Совета не ходил, поскольку и не был на самом Учёном Совете, на что он мне сдал­ся, этот Учёный Совет, сборище старых болтунов и пердунов, ведь я даже не член Учёного Совета Отдела, не гово­ря уж об общекомиссионном.

Юрген, подперев голову, мрачно смотрел на суетящихся сотрудников. Ишь, рабо­тают, работники, вот бы они так каждый день копошились, как сегодня, в субботу. И ведь всё из-за какой-то бабы-дуры. Принесла её нелегкая на нашу шею. Вон из-за неё какой переполох на Острове поднялся. Я довольно рано пришёл, а мои-то – ещё раньше. Слава бо­гу, хоть этой ерундой занимаются в нерабочий день, а то не хватало, чтоб из-за какой-то курицы людей от работы отрывать. Пусть даже и работы-то у них ника­кой нет, и до следующих выходных, а то и до ближайшего отпуска не предвидится.

Единственным недостатком должности руководителя группы Юрген считал то обстоятельство, что иногда ему приходилось придумывать работу не только для себя, но и для своих подчинённых. А какую работу для подчинённых (особенно по непосредственному профилю группы и Отдела) можно придумать, если он сам справляется практически со всей работой, и то иногда откровенно бездельничает? Может, это из-за того, что он заключил контракт последним, когда весь состав группы уже был набран? Ведь если бы сначала взяли на работу его – начальника, то он бы правильно определил фронт работ и количество требуемых ему сотрудников. А так – набрали с запасом, а он, начальник, мучайся, придумывай, чем этих оболтусов занять.

Да им иной раз ничего, кроме уборки помещения и доверить-то нельзя! Вот синьора Тулуччано – типичный пример. Всем хороша – носик, там, глазки, ушки – хлоп-хлоп, а уж фигурой и подавно вышла, что с переду, что с заду, но ведь дурища, каких мало, прости господи! И как она умудрилась институт закончить?! Или не заканчивала она, а Юрген её с мадам Грицбоген перепутал? Впрочем, и Грицбоген тоже не фонтан – обе они непонятно, каким боком к энергетике относятся. Электричества боятся до смерти, даже лампочку им нельзя поручить поменять, а током их бьёт даже от телефонного провода. Единственный плюс – бумаги у них содержатся в полном порядке – так аккуратненько по папкам разложены, что Юрген туда предпочитал не лазить. Мало того, что порядок идеальный порушишь, так ещё и наткнёшься на какую-нибудь несусветную глупость, типа неведомой схемы, составленной вопреки законам Ома и Максвелла. Конечно, были у Юргена и нормальные сотрудники, в смысле, более-менее компетентные. И оба электрослесаря (дядя Федя и дядя Хулио) любой контур вполне могли собрать и при этом разумную рационализацию внести: что компьютер с правильным заземлением подключить, что блок-контроллер потерционного разделения действительности, где на входе 3 киловольта, а на выходе пары сотен электрон-вольт – и то много. Пьют, конечно, оба дяди, как сволочи, но как без этого, да и бороться с пьянством можно – особенно если с умом.

Генрих Фаддеич, опять же… Школу советского Средмаша сразу видно – всё мужик знает и умеет, но уж больно занудлив, кропотлив и падок на гигантизм. Там, где можно тремя теристорами обойтись, лепит схему размером с гостиничный номер, предусматривающую автономное питание от дизель-генератора и устойчивую к ядерному взрыву. Юрген обычно ему на любое задание втрое меньше времени отводил, зная, что всё равно Фаддеич вместо двух дней неделю прокопается. Зато уж, что согласовано, то будут сделано на высшем уровне. Эх, если бы Генрих ещё и не пил! Но он тоже грешен, опять-таки школа Средмаша, – притом, казалось бы, на Острове любой качественной выпивки, в любом заведении или безналичном магазине – хоть залейся, даже дядя Федя давно с «коковки»70-1 на вискарь перешёл, и менее чем с 5-летней выдержкой в рот не берёт. А Генрих Фаддеич так и квасит технический спирт, разбавляя строго до 53-градусной крепости, утверждая, что Менделеев – профан, или не на тех организмах испытания устраивал. У него, у Фаддеича, лучше всего именно 53-градусный усваивается, а от других концентраций то мозги наружу просятся, то – наоборот, язык к гортани прилипает, требует своей нормы. Помнится, Юрген составлял служебку на спирт и написал «с целью протирки деталей, схем и оборудования», так Генрих его как мальчишку отчитал, хорошо, что не при свидетелях. «Болван, вы, юноша! На протирку, знаешь, сколько вам выделят? Граммов двести на полгода, и как вы будешь дальше жить? Сразу видно – немец! Писать надо – на промывку, тогда на всех спирта хватит, а иначе вы никакой работы от меня не надейся…» Генрих почему-то считал, что, коверкая спряжения и склонения, изъясняется доходчивей…

Ну и молодёжь ещё у Юргена есть. С этими он вообще путался и в количестве, и в именах. Их (молодёжь) то вводили ему в подчинение, то наоборот выводили в непосредственное распоряжение зав отделом (и на хрена, спрашивается, Куй-да-Кую свежеиспечённые специалисты по энергетике, когда он сам чистый историк-теоретик, непонятно каким образом поставленный для освоения основных мощностей?), а то и лично главному инженеру. В результате эти (молодёжь) ни там, ни здесь толком не работали, и спросить с них (с молодёжи) толком было нельзя. Хотя они (молодёжь) являлись ребятами вполне грамотными и жутко продвинутыми – с компьютерами и прочими модными прибамбасами на ты. Но главным их (молодёжи) недостатком, конечно, была даже не лень-матушка, поперёд их (молодёжи) родившаяся, и не языки длинные, позволявшие им (молодёжи) перечить кому угодно вплоть до зам Директора по науке, а тот прискорбный факт, что поддать они (молодёжь) жуть как любят. Да не просто так в уголке побухать с бормотаньем да дремотой, а погулять, как следует – с гиканьем и посвистом, с неоднократным беганием сначала за добавкой, потом за бабами (вне зависимости от возраста и внешних данных), и, наконец, в поисках приключений на свою задницу. И ведь всё им, заразам молодым удавалось. Водку они доставали как фокусник из рукава, в любое время дня и ночи, а также в самых безлюдных, казалось бы, местах Острова. Баб никогда не насиловали, а прелюбодейничали исключительно по обоюдному согласию и даже обоюдной симпатии, хотя, какая к чёрту симпатия может быть к Машке де Сами или там к Элоизе Пробейнаворотченко? Ну а с приключениями на Острове и вовсе проблем не было: шуруй себе к культурному центру и бросай клич типа, «эй, мужик, огонька не найдётся?» Сколько раз уж Юргену приходилось свою молодёжь из кутузки выручать, пользуясь давним и хорошим знакомством с Перешибайло. Перешибайло, даром, что начальник полиции Острова (чем она от Отдела Охраны Острова отличалась, Юрген никак въехать не мог), мужиком был неплохим и норовившим водить дружбу не с прочим начальством, а такими, немногим отличающимся от рядовых парнями, как Юрген…      

 

Глава 13.

На шум в коридоре Юрген поначалу не обратил никакого внимания. Но шум при­ближался, становился всё сильнее и, наконец, не обращать на него внимания стало просто невозможным. Юрген вздохнул, всё равно те события, которые так или иначе связаны со злополучным вторничным Учёным Советом, ему, похоже, разумно выяснить не удастся. Хотя, пожалуй, именно с этим отчётом наклёвываются определённые перспективы…

– Джулия, – сказал он синьоре Тулуччано, закончившей, наконец, с подоконниками и теперь поливавшей цветы, расставленные по верхним поверхностям шкафов (синьора, несмотря на почти гимнастическую сложность процедуры, не забывала эффектно отставлять ножку и отклячивать попку), – посмотрите, пожалуйста, что там творится в коридоре. Юрген был уверен, что визит дамы из «Женщин и Научно-технического прогресса» должен быть менее шумным, к тому же его предупредили бы заранее. Ну а если этот шум никак не связан с визитом в их корпус высокой гостьи, то он мог быть связан со всем, чем угодно. Например, этот шум мог быть связан с посещением их богом забытого угла комиссией по проверке качества вентиляции, или этот шум мог производиться участниками митинга в поддержку бастующих фермеров Заира, или этот шум сопровождал компанию сбора подписей под воззванием о помощи го­лодающим историкам Острова, вариантов здесь могло быть множество.

Синьора Тулуччано открыла, было, дверь их комнаты и тут же попятилась на­зад, теснимая входящими людьми. Впереди, звеня шпорами и наручниками, ступали тор­жественно три сотрудника Отдела Охраны Острова, обряженные по такому случаю в парадную форму. Руководил стражами всеостровной безопасности сам заместитель Отдела Охраны Острова, майор внутренней службы Диего Армандо Филидор. Шагая не в ногу, официальные лица прошли через всё помещение и остановились около юргенова стола, недружно громыхнув шпорами. Вслед за ними на антресоли втиснулась тол­па народу, никак не менее пятидесяти человек. Юрген даже и не предполагал, что в их корпусе может одновременно находиться столько сотрудников.

Пол антресолей, сложенный из довольно тонких стальных листов и не привыкший к таким нагрузкам под тяжестью тел угрожающе прогнулся.

– Юрген Хойницер! Вы арестованы! – провозгласил майор Филидор. Толпа гул­ко и неразборчиво вздохнула.

– Осторожней, вы же проломите пол, – тревожно сказал Юрген.

– Юрген Хойницер, – гнул своё Филидор, – вы обвиняетесь в разбое, клевете, нанесении тяжких телесных повреждений и покушении на частную собственность.

Толпа ещё раз гулко вздохнула. На этот раз явно недоверчиво. Стальные лис­ты пола прогнулись ещё сильнее.

– С каких это пор вы взяли на себя функции полиции? – удивился Юрген.

– Капитан Перешибайло смещён со своего поста, и я назначен временно исполняющим его обязанности с сохранением прежней должности, – гордо сказал майор Филидор. Толпа в третий раз вздохнула, и два листа, на которых рас­положилась основная масса народа, соскочила с креплений и провалилась этажом ниже. От антресолей осталось два стола, один шкаф с полками, Юрген, стражи поряд­ка, стены и лестница. Юрген выскочил из-за стола, собираясь выяснить много ли жертв, но майор ловко перехватил его по дороге и защёлкнул наручники на его кисти, приковав Юргена к себе. Они вместе подошли к пролому и заглянули вниз. К счастью всё обошлось благополучно. Ни одного из сотрудников группы холодиль­ных машин, чьё помещение было под антресолями, на месте не оказалось. Их с самого утра услали ловить мидий и устриц  для торжественного банкета по поводу приезда высокой гостьи. Листы пола вместе со стоящими на них людьми ровно легли на столы отсутствующих холодильщиков. Самыми большими потерями были травмы, от yпавшей со шкафа на антресолях гипсовой статуи знаменитого физика Карно. Все не пострадавшие уже соскочили с обрушившихся листов и помогали это сделать жертвам гипсового произведения местного ширпотреба. Майор Филидор, убедившись, что его помощь не требуется, скомандовал своим подчинённым, дисциплинированно стоявшим спиной к происходящим событиям «Кругом! Шагом марш!», и стражи порядка, повернувшись один через левое, другой через правое плечо, шагнули в дыру. Их начальник, парад­но задрав левую ногу, последовал бы за ними, но его удержал от падения Юрген, который поостерёгся выполнять приказ Филидора, предварительно не оценив обс­тановку. Снизу уже доносились команды руководителей стихийно возникших спаса­тельных работ и стоны полицейских. Они оба сломали ноги, причём у каждого пострадала та, с которой шагали. Для вызволения с антресолей Филидора и Юргена от­куда-то приволокли лестницу-стремянку. Майор не пожелал расцепляться со своим пленником, и они начали головоломный спуск в связке. На третьей ступеньке свер­ху Юрген, будучи ведомым, наступил майору на ухо. Тот заорал благим матом, заглу­шив чей-то неуверенный возглас: «Мадам Седан приехала!»

В неразберихе и суматохе, возникшей из-за ареста Юргена и обвала пола антресолей, никто так и не вспомнил о цели своего прихода на работу в субботу, и долгожданный визит мадам Седан остался незамеченным. Более то­го, на входе в 32-й корпус эта дама с двумя своими сопровождающими и представи­телем дирекции попала в толпу, следующую за Филидором и его пленником. Мадам Се­дан отдавили ноги, больно и результативно (до великолепного синяка всех оттенков лилового) заехали локтем в глаз, случайно прижали дверью и сор­вали парик. Кто-то из рабочих мастерских в сердцах сказал ей, сильно смягчив привычные ему выражения ввиду форс-мажорности создавшегося положения: «Ну, вот куда ты прёшься, корова старая, не видишь, у нас беда...». Одну из сопровождавших мадам Седан женщин толпа подхватила и понесла в ту сторону, откуда она только что явилась, другая успела спрятаться за барьером вахтёрши. Представителю же дирекции (заместителю учёного секретаря и редкостной гниде по совместительству) кто-то, пользуясь случаем и не боясь быть узнанным, от души врезал по физиономии, и теперь представитель, раскинув голенастые коленки, сидел на полу около дверей, очумело мотая головой.

Мадам Седан кое-как привела себя в порядок и попыталась не без гонора выяснить у ещё выбегавших из корпуса сотрудников, где она может отыскать г-на Пиноса, который должен встречать здесь делегацию. Однако в одном случае ей весело ответили, что у г-на Пиноса понос, а в другом случае грубо посоветовали, чтобы она шла со своим Пиносом в места не столь отдалённые, а ещё лучше – туда, откуда явилась. На самом же деле г-н Пинос был одним из тех немногих бедолаг, кто пострадал от гипсовой статуи великого фи­зика Карно, и сейчас, вместо того, чтобы встречать высокую гостью, лечился в под­вале йодом наружно и спиртом внутренне, заботливо разведённым по рецептуре Генриха Фаддеича под его непосредственным руководством. Мадам же Седан (вдобавок ко всем неприятностям) в дирекции от души напоили местным чаем, предназначенным для интенсивного выведения шлаков из организма. Теперь шлаки просились наружу, и мадам, не в состоянии думать о непосредственной цели своего визита, мечтала о визите в «женскую комнату». Однако женский туалет был временно переоборудован в медпункт, где сердобольные тётки из местной сандружины неумело накладывали пострадавшим стражам порядка шины из подручного материала, в том числе, и из остатков статуи великого физика. Стра­жи порядка дружно жаловались на злодейку-судьбу, просили своих спасительниц вызвать «Скорую помощь» или дать им возможность спокойно помереть. У мадам Седан до смерти дело дошло бы вряд ли, а вот до греха – запросто, если бы не сердобольный юргенов слесарь дядя Хулио. Он выгнал из мужского сортира всех посетителей, среди которых неожиданно обнаружились потерявшиеся ещё утром два представителя молодёжи из их же группы. Молодёжь в одной из кабинок дымила какой-то пахучей травкой. «Нашли время, – ворчал дядя Хулио, как гусей подгоняя к дверям молодых людей, уже слегка ошалелых от кайфа, – дама-то мается…». Дядя Хулио лично бдил на страже около туалета, пока мадам Седан выводила шлаки. За доблесть и преданность научно-техническому прогрессу и лично женщине, его представляющей, дядя Хулио был тут же приглашён на вечерний банкет и отбыл из 32-го корпуса вместе с высокой гостьей.

Сплетничали, что в неофициальной обстановке мадам Седан оказалась особой вполне свойской, и после нескольких официальных тостов сбежала с банкета вместе с дядей Хулио, прихватив пару бутылок крепкого и крайне удобные для закуски в полевых условиях мини-огурчики в маринаде и кусочки курицы по-корейски. Мадам вместе с дядей видели потом минимум в трёх злачных местах и двух развесёлых компаниях. Без парика и официального костюма представительница научно-технического прогресса выглядела лет на 10 моложе, с удовольствием отзывалась на имя Бамбошка (производное от Барбры, что русским языком не выговоришь, и бомбы, что, согласитесь, женщине любых размеров и душевных качеств слышать было бы обидно), а своего неразлучного спутника ласково звала не иначе как Хуиньки мои.

 

 

Начало

Середина

Конец

Наверх

Хобби и слабости

Scientific.ru