Начало

Середина

Конец

 

Мирон ИЛЮХИН. СЕЗОН ЧУДЕС

 

СТРАНИЦА БЕЗ НОМЕРА.

 

Вообще-то я графоман. Но к счастью для окружающих – графоман пассивный. То есть (не подумайте плохого!) писать люблю, но ленюсь. Но зато не люблю бросать дела на полдороги. Поэтому в основном ограничиваюсь стихами – они требуют не столь богатой фантазии, и их легче доводить до логического конца. На прозу меня хватало разве что в энтузиастической юности, хотя тогда приходилось сначала кропать текст от руки в тетрадочку, а потом перенабивать на механической пишущей машинке. С тиражированием тоже имелись проблемы. Уже третий вариант, изготовленный под копирку, читать было невозможно, и я, как правило, ограничивался двумя, что повышало риск безвозвратной утери нетленки. Так одно моё произведение под ёмким названием «Эпиграф» и кануло: заиграли благодарные, но безалаберные читатели.

    Потом пришло время компьютеров, и жить стало куда легче, но мне к этому моменту писать помногу надоело. И в электронном виде (то есть неуничтожимо!) сохранились лишь два произведения. Да и то, нижеследующий текст я после нескольких лет борьбы с собственной ленью перевёл с распечатанного варианта в электронный при помощи сканера и небезызвестной программы Finereader. Разумеется, в процессе правки многочисленных ляпов системы электронного чтения я увлёкся и поправил не только грамматику с правописанием, но и собственно суть произведения.

Так что благосклонному вниманию читателя представлен аж третий вариант. Первый родился, когда я писал рукописный черновик, второй, когда я его перепечатывал на машинке, и вот он – свежий, надеюсь, окончательный.

Данное произведение в стиле «чукча – фантаст» (чего увижу – того пою, а кого не понимаю, того привру) писалось довольно давно, где-то в конце 80-х и весьма небыстро – в течение более полутора лет. Причина такого долгостроя заключалась в моей исключительной трудовой дисциплине, которая не позволяла заниматься посторонними вещами в рабочее время. То есть писательствовал я на работе, ведь дома в те далёкие времена не только компьютеры были редкостью, но и обычные пишущие машинки. По правде сказать, и дома-то как такового у меня в те времена не было, я болтался, что твой цветок в проруби, между научными командировками на Северный Кавказ и общагой для молодых специалистов. Вот приезжал я из очередной командировки, и в каждый обеденный перерыв на казённой лабораторской пишмашинке, как дятел, настукивал одним пальцем очередной опус. Но, как известно, даже для человека, который от обеда отказывается, обеденный перерыв в те суровые времена длился всего лишь один час, за который много не насочиняешь. Поэтому творческий процесс всегда растягивался на заметное время.

За это время в нашей неугомонной стране успевало происходить столько, что конечный вариант едва ли не любого текста сильно отличался не только от задумки, но и от предыдущей итерации. Первый раз я изрядно поменял текст при перепечатке черновика. В рукописном варианте я сподобился на полный и безоговорочный Апокалипсис. Затем пришел к выводу, что Апокалипсис не будет соответствовать действительности, потому что стоявший тогда на дворе 1988 год представлялся вполне благополучным и с тенденциями к движению в сторону светлого будущего. Я как раз закончил машинописный вариант и в соответствие с веяниями времён Апокалипсис, как естественный финал своего повествования, отменил. Ограничился этаким знаком вопроса с уклоном в оптимизм. Разумеется, я (и нисколько не греет сознание того, что отнюдь не я один!), ошибся. 1988-й оказался сияющей и печальной вершиной того, что мы самонадеянно называли перестройкой, и уже спустя считанные месяцы всё стремительно покатилось под откос. На мой личный взгляд полного крушения таки не произошло, хотя на большинство поставленных в данном произведении вопросов жизнь ответила отрицательно. Тем не менее, наша (именно НАША) жизнь такая странная штука, что при всех вроде сиюминутных признаках, весьма обильно рассыпанных по нижеприведённым страницам, СУТЬ её ни капельки не меняется. Более того, довольно забавно, на мой взгляд, сохранить в тексте характерные особенности тогдашнего нашего существования – хотя бы для истории, и для того, чтобы не забывать, как жить НЕ НАДО. Но вот ЗНАК ВОПРОСА в конце повести, несмотря на многочисленные изменения, по-прежнему актуален. Актуален в первую очередь потому, что Сезон Чудес продолжается, вне зависимости от того, в какой стране мы проживаем и сколько платим за буханку хлеба или бутылку пива.

В общем, прошу читателей не искать в произведении персонажей, взятых из наших прошлых или настоящих реалий, людей, у которых лишь изменено имя. Не стоит лазить носом по карте в поисках упомянутых населённых пунктов – в географии я не силён, и даже если и имел в виду какой-то конкретный город, то наверняка перепутал его название. Не надо также прикидывать, происходило ли в действительности то, что описано ниже. Честно скажу – я всё это выдумал. Ничего такого, о чем я написал, не было, нет и, надеюсь, никогда не будет.

   

    А пока…

В самый разгар Сезона Чудес...

 

Глава 1.

…Юрген сидел в своей комнате и смотрел очередной боевик. Он смотрел боевик с определённым удовольствием. Что может быть лучше, чем после напряжённого трудового дня развалиться в кресле и, потягивая пиво, смотреть БОЕВИК?.. Справа от кресла у Юргена стоял небольшой и потому передвижной холодильник с полными бутылками, а слева, под креслом у Юргена стояли уже пустые бутылки. На коленях у Юргена лежала початая коробка сушёных кальмаров и раздербаненная упаковочка пряных сухариков. Жизнь была прекрасной, кальмары и сухарики вкусными, пиво холодным и свежим. На Острове всегда было свежее пиво. Что, кстати, представляло собой определённую загадку. Ведь, насколько Юргену было известно, своей пивоварни на Острове не имелось, а поставки с Большой Земли случались не чаще раза в месяц. Тем не менее, пиво на Острове всегда было свежим, что бутылочное, что баночное, что разливное. Юрген, особенно в подпитии, подозревал, что где-то на Острове (скорее всего в недрах небольшой горной гряды, в народе называемой Забором), имеется пивной источник. И только природная лень не менее чем раз пять останавливала Юргена в позывах снарядить оперативную экспедицию и отыскать, наконец, этот источник. Недаром ведь все три сорта пива, употребляемые островитянами, не обладали никакими именными признаками, а делились на светлое, тёмное и крепкое. Все бутылки и банки, поставляемые на Остров, не несли на своих боках никакой информации об их изготовителях. Впрочем, по компетентному мнению товарища Перешибайло, это делалось исключительно в рамках Закона об Антирекламе пива2-1, типа, чтобы не давать дополнительного преимущества компании-изготовителю, и так хорошо погревшей руки благодаря когдатошней победе в тендере по поставкам пива на Остров. Впрочем, товарищ Перешибайло на своём мнении, особенно в подпитии, не настаивал, потому что точно не знал, а лишь предполагал…

Телевизор у Юргена был включён по­чти на полную громкость и, казалось, подпрыгивал вместе с ковбоями, мчавшимися по павиль­онной, но вполне правдоподобной саванне. Ковбои что-то бодро и не совсем цензурно кричали и отчаянно палили во все стороны из смит-вессонов минимум 45-го калибра. Боевик был интересным. Юргену раньше редко доводи­лось смотреть боевики. Он в основном смотрел драмы, мелодрамы, драмы с детектив­ным сюжетом, драмы с лёгким налётом фантастики, драмы на производственные темы, ре­же комедии и ещё реже музыкальные фильмы. Драм он насмотрелся на сто лет вперёд, хотя в кино ходил не часто и телевизор до поездки на Остров недолюбливал. Коме­дии и мюзиклы за редким исключением раздражали его своей бездарностью и безгра­мотностью, и, поэтому боевики он смотрел теперь почти с наслаждением. Все подряд. Потому как всё равно вечером здесь особо заняться было нечем, а работать невоз­можно, да и не приветствовалось. А вот предлагаемые его вниманию боевики, хоть и не страдали обилием умных мыслей, но сдела­ны были красиво и профессионально. Поэтому Юрген их и смотрел. Благо гнали боевики по местному телевидению каждый вечер, по нескольку штук подряд, практически в режиме нон-стоп. Боевики были из жизни ковбоев, из жизни продажных ментов и благородных бандитов, из жизни гигантских человеколюбивых акул, из жизни земных и инопланетных монстров, короче говоря, на все случаи жизни. И как прекрасно было взять в обе­денный перерыв пива, засунуть его в холодильник, и вечером, после работы, потреб­ляя его с сушёными кальмарами или ещё какой вкуснятинкой, развалившись в удобном кресле, смотреть боевики.

В дверь робко постучали. Юрген хотел выругаться и закашлялся: пиво попа­ло не в то горло. Кого несёт, мрачно подумал он, опять кого-то несёт, господи, хоть бы один вечер дали побыть одному! Он натужно вздохнул и насколько возможно гостеприимно сказал: «Войдите!» Дверь скрипнула, открываясь, и принялась скрипеть размеренно и ритмично, как будто пришедший катался на ней туда-сюда, повиснув на ручке. Юрген даже не сразу понял, что скрипит не дверь, а обувь гостя.  Впрочем, к Юргену пришёл не гость, а Кайл. Кайла нельзя было назвать гостем. Он не подходил под традиционное определение гостя. Его даже пивом нельзя было угос­тить, как нормального гостя. Нет, не то, чтобы Кайл не пил, скорее наоборот, он пил, как лошадь, поэтому пиво на него тратить было жалко… Хотя, если вдуматься, за что мы постоянно обижаем лошадей подоб­ного рода сомнительными сравнениями? Почему это мы постоянно ставим себя в один ряд с лошадьми? «Капля никотина убивает лошадь!» (Ну, мы-то не лошади, мы здо­ровенькие, нас такой мелочью не проймёшь), хотя с другой стороны – «Что я, ло­шадь что ли, так работать?» (Конечно, на то и лошадь, чтоб пахать бессловесно и воз­награждение за это не требовать). Или вот говорят, например, «пьёт, как лошадь». Ну-ну.

Ведь если в лошадь вкачать столько пива, сколько я выпиваю каждый вечер, который уже по счёту, то любая, самая ломовая лошадь слетит с копыт. Тогда уж лучше сравнивать себя со свиньями, ведь свиньи, как известно, наиболее близки к нам по биологическим, а порой и по моральным параметрам… Юрген не выдержал размеренного и постоянного скрипа и, повернувшись к Кайлу лицом, сказал с сожалени­ем: «Вы бы сели, что ли…» Кайл задумчиво посопел, потоптался, отчаянно скрипя, и вздохнул: «А ведь нельзя мне сидеть и лежать нельзя, мне стоять надо, или ходить». Юрген подождал какого-нибудь продолжения или объяснения и, не дождавшись, глот­нул пива и спросил: «Почему нельзя-то?»

– Испытываю я… – Кайл опять сделал длинную паузу, и, когда Юрген решил, что его снова надо подстегнуть вопросом, продолжил, – у меня кнопки в стельках, остриями вверх, и я их испытываю, на прочность…

Юрген удивился. Он потянулся к телевизору и выключил звук. Ковбой, мчавшийся впе­реди своих товарищей, бесшумно доскакал до салуна, лихо перемахнул через пери­ла и, вышибив ногой дверь, ворвался внутрь. Впрочем, тут же вылетел обратно. Су­дя по впечатляющим ранам, почему-то на спине, сладостно просмакованным опе­ратором, этот ковбой не был главным героем. До конца боевика было ещё полчаса, и главному герою погибать было рано, а лечиться от таких страшных пробоин уже поздно. Юрген окончательно сел задом к телевизору и спросил: «Что-что вы испытываете?» – ему показалось, что он ослышался.

– Кнопки испытываю, – печально подтвердил Кайл, – на прочность.

Юрген пожал плечами. Он работал в Комиссии уже год, но до сих пор не привык, что здесь порой случаются подобные чудеса. Верней не так. Если здесь что-то и делалось, то, по мнению Юргена – через задницу, именно так, как делать было ни в коем случае нельзя. Или вообще было непонятно, какого ляда ТАКОЕ делать. То организовывалась всеобщая охота на волков с раздачей охотникам сачков, хотя на Острове отродясь волков не водилось. То проводился шахматный турнир, в которых использовались невиданные и неизвестно как сюда доставленные фигуры размером с телеграфный столб (их передвигали бульдозерами). То за неимением бумаги (а это случалось довольно часто) отчётность выполняли на мраморных мемориаль­ных досках, которые в изобилии завезли на Остров, чтобы в недалёком будущем уве­ковечивать славные имена и деяния путешественников во времени. Ну а испытание кнопок собственными подошвами… Что ж, наверно, и такая причуда, видимо, имеет право на существование, тем более что сам процесс является сугу­бо личным делом испытателя.

– У вас что, самые жёсткие подошвы? – наконец придумал продолжение беседы Юрген. 

Кайл поправил галстук, поворочал шеей и посмотрел оценивающе на свои ноги:

– Да нет, что вы, Ю, у меня далеко на самые жёсткие подошвы. Самые жёсткие подош­вы у Вельзевула, у него и ладони самые жёсткие, профессия всё-таки (Вельзевул был камнетёсом), и щёки, и взгляды…

Господи, думал растерянно Юрген, почему, спрашивается, он ко мне пришёл? Почему именно ко мне все подобные типы приходят? Как будто все клиенты со сдвигом задались целью именно меня иметь в качестве своего исповедника и жилетки, в кото­рую можно поплакать? А если учесть, что здесь на Острове все как на подбор со сдвигом, то я практически и покоя-то не имею. В этом прямо-таки какая-то ненормальность, И вообще, за время пребывания на Острове,  я познакомился всего лишь с двумя более или менее нормальными людьми. Один из них, как на грех, Перешибайло, а другой – Скотинник… Чёрт дёрнул меня заключить контракт на два года! Конечно, свою роль сыграли и красочные проспекты, обещавшие всевозможные блага жизни после работы в Комиссии, и абсолютно идеальные условия работы не­посредственно на Острове. А на деле? А на деле, здесь такой же бардак, как и везде. Сотрудники сидят в коридорах главного здания, столами занят актовый зал и интернациональный уголок, в бараке, ранее предназначавшемся для складирова­ния радиоактивных препаратов, тоже стоят рабочие столы, за которыми сидят люди, хотя там зимой холодно, а летом жарко, регулярно отключается электричество и горячая вода, а холодная течёт ржавая. Строится, правда, ещё одно здание, говорят, в проекте оно имело четыре 22-х этажных крыла, расположенных строго по сторо­нам света, но сейчас воздвигается только одно, имеющее направление по азиму­ту северо-северо-запад. Под южным крылом в своё время нашли залежи малахита и начали их активно разрабатывать, передав дело какой-то транснациональной мо­нополии, с условием, что 3,5% продукции и 1% прибыли будет перечисляться на счёт Комиссии, в результате чего отчётность, ранее выполнявшаяся на привозном мраморе, теперь почти полностью переведена на собственный малахит. Другое кры­ло, которое должно было смотреть на восток, умудрились даже построить и предъ­явить приёмной комиссии, но, когда её члены посетили здание, оно провалилось в необнаруженную при геологоразведке карстовую пустоту. Случился большой скандал, так как из всей приёмной комиссии удалось спасти только мужичка, который во вре­мя катаклизма проверял состояние лифтовых механизмов. Он находился на крыше и успел перепрыгнуть с неё на твёрдую землю, которая сдвинулась и раздавила несчастное здание, как яичную скорлупу. Третье крыло вообще решили не строить, потому как оказалось, что дорогу, по которой доставлялось оборудование для Ма­шины Времени, пришлось бы тогда сдвигать в сторону, вплотную к жилым коттед­жам руководства, на что оное, разумеется, пойтить не могло. Впрочем, и четвёртое, последнее здание строилось не особенно резво. Мощности, предназначен­ные для него, были мобилизованы на рытьё пруда, где собирались разводить зеркальных карпов, столь любимых заместителем директора Комиссии по снабжению, и на строительство коровника на 550 голов. И поэтому в трёхэтажном здании, где дол­жна была разместиться только администрация, да в неуютной пятиэтажке несостоявшегося радиоактивного склада люди ходили друг у друга по головам, а за каждое, чудом освободившееся место, происходили настоящие сражения, начинавшиеся, как и Куликовская битва, с пое­динка руководителей подразделений, вплоть до зав отделов, а заканчивавшиеся ли­бо коллективным доносом одного подразделения на другое, либо коллек­тивной дракой сотрудников на специально предназначенной для этого площадке в прилегающем к Комиссии парке. Где уж в такой атмосфере найти нормальных людей и, более того, плодотворно ра­ботать. А ведь Юрген ещё хорошо устроился – у него есть отдельный номер в гос­тинице со всеми удобствами, да и в здании неудавшегося склада, громко именуемым 32-м корпусом, у него есть прекрасный уголок на антресолях, где кроме него оби­тает ещё всего лишь 8 человек.

Подобные размышления всегда несколько примиряли его с бедолагами типа Кайла, которым, во избежание сокращения и высылки на Большую Землю приходилось испы­тывать кнопки собственными подошвами. По слухам, Кайл был когда-то неплохим историком, даже доктором наук, но оказалось, что на Острове историкам делать пока нече­го, и вот уже второй год бывший профессор работал кочегаром в котельной. Котельная функционировала без напряжения – благодаря тёплому климату Острова здания отапливать необходимости не было, а горячая вода, как водится, подавалась с изрядными перебоями. Трубы, завезённые в своё время, оказались предназначены для условий вечной мерзлоты, а здесь они мало того, что сами гнили от избыточного тепла, так ещё и полюбились местным земляным червям. Черви в кратчайшие сроки превращали могучие металлические цилиндры в решето, и то там, то здесь начинали бить горячие гейзеры. В таких случаях, разумеется, от горячего водоснабжения отключали разом весь Остров, а сотрудников котельной в назидание лишали премии. У них и так зарплата была урезана в два раза, ввиду отсутствия необходимости поддерживать систему центрального отопления, а лишение премий превращало котельщиков в совершеннейшую нищету.

И что­бы хоть как-то сократить разницу в зарплате между привычной ранее профессорской и нынешней половинной кочегарской без премии, Кайл регулярно подряжался на какое-нибудь совместительство. Как всякий кабинетный учёный он мало, на что годился. Работая каменщиком на строительстве коровника, Кайл умудрился замуровать в одном из помещений своего бригадира, который по слухам оказался внештатным сотрудником одного из островных силовых ведомств. Отдел Охраны Острова сбился с ног, разыскивая пропавшего. Бедного бригадира даже заподозрили в дезертирстве с Острова и два дня прочёсывали окрестности океана в поисках его надувной рыбачьей лодки. Вместо бригадира обнаружили на ближайших рифах не менее шести прелюбодействующих в рабочее время парочек. А самого бригадира нашли совершенно случайно, когда на послезавтра неудачно опохмелившийся водитель передвижной бетономешалки снёс своей мощной тачкой угол только что отстроенного блока. Изумлённый от страха и пьянства водила вместо нагоняя получил материальное и моральное поощрение. Бригадир же, хоть и ослаб за время своего заточения, очень мечтал поквитаться с Кайлом, так что профессора пришлось аж на неделю упрятать в каталажку – более безопасного места для него не нашлось.

Не меньшей неудачей закончилась работа Кайла в качестве крупье в казино – уже после первой смены шибко грамотный профессор заподозрил, что рулетка движется не совсем свободно, а останавливается ровно так, чтобы оставить игроков без штанов, а заведение –  наоборот с прибылью. Когда Кайл поделился своими сомнениями с игроками и администрацией казино одновременно, возник небольшой бунт. Меблировка казино немного пострадала, равно как и лица его администрации. Единственным рядовым сотрудником казино, понёсшим ущерб, оказался, разумеется, сам правдолюбец. В возникшей суматохе кто-то засунул в штаны Кайлу функционирующий файер. Хорошо хоть не спереди, а сзади – и то, Кайл провёл в больнице почти две недели и долго ещё потом спал на животе, ходил слегка кособочась, а на предложения присесть отвечал бессмертным: «Спасибо, я пешком постою…». 

В общем, лучше всего Кайлу удавалось совместительство на всевозможных испытаниях, проводимых Отделом Экспериментальной Истории. Он, например, изучал прочность и износостойкость кнопок канцелярских собст­венными подошвами, или проверял гибкость водопроводных дворницких шлангов, вручную наматывая их на швейные иглы, или – что самое полезное с профессиональной точки зрения: расход антидота на кг массы живого (именно живого!) тела в зависимости от длины путешествия, выраженного в годах. Юрген каждый раз собирался, но забывал поинтересоваться у Кайла, а каким собственно образом, испытатели моделируют длину путешествия – ведь оно, как известно, по сю пору могло осуществиться лишь виртуально. А может, и спрашивал спьяну, да Кайл, небось, не сказал, сославшись на секретность.  

– Хотите пива? – окончательно проникаясь к нему жалостью, спросил Юрген. Кайл словно ждал этого вопроса. Он судорожно дёрнулся, тоскливо, с каким-то невысказан­ным вопросом в умных глазах посмотрел на Юргена, и, не прощаясь, вышел, смешно подпрыгивая в своих воистину рахметовских башмаках. Дверь Кайл, совсем потерявший на этих испытаниях понятие о приличиях, оставил нараспашку. Юрген покачал головой, встал, закрыл за Кайлом дверь, а, подумав, и запер её, и вернулся к телевизору и к пиву. Как-то неожиданно быстро (или это он в очередной раз так долго размышлял о превратностях судьбы?) первый бо­евик закончился. Убитый в спину ковбой неожиданно и вопреки всем законам физиологии выжил и напоследок, не сходя с экрана и не тратя лишних слов, поимел какую-то, совершенно не знакомую Юргену красотку. Юрген ковбою позавидовал и огорчился, что из-за этого козла Кайла он пропустил в фильме самое интересное. Поиметь-то женщину ведь каждый дурак может, даже вон Тугоплах с этим справляется, а вот, как этот ковбой смог уговорить такую цацу на такой разврат? Ведь в Комиссии хрен кого уговоришь – ну в смысле, просто для удовольствия и не за деньги… А в телевизоре, словно стараясь смягчить юргенову печаль, тут же начался другой боевик – про узкоглазых современных морских пиратов. Некоторое время Юрген смотрел на экран, соображая, чего же ему не хватает, потом сообразил и, томно потянувшись, включил звук. Телевизор тотчас оглушил его криком «Кия!!!» и сладострастным стоном боли. Юрген устроился поудобней, закинул в рот горсть кальмарьих потрохов и открыл новую бутыл­ку. Но тут к нему пришёл Толокно.

 

Глава 2.

Укладываясь спать, Юрген почувствовал, что ему необходимо сходить в туалет. Опять я напился, подумал он вяло, но не без укоризны. Хорошо, что Толокно сегодня своего не принёс, а то бы завтра не встать. Выдули вдвоём трёхдневный запас. Вообще-то, Толок­но всегда любил сесть кому-нибудь на хвост, но иногда у него бывал свой самогон, и, когда он его приносил, Юрген напивался до такой степени, что на следующий день приходилось брать отгул. Шлёпая спадающими тапками по грязновато-скользкому линолеуму, Юрген зачем-то поплёлся в общественный туалет в конце коридора, хотя у него в номере был персональный. Несмотря на позднее время и грядущий рабочий день, большинство обитателей гостиницы не спало. В 107-м номере на полную катушку крути­ли записи очередной по счёту Фабрики6-1 и звенели посудой. И от того, и от другого у Юргена неожиданно образовался рвотный позыв. Пришлось встать около 110-го номера и глубоко подышать ртом, зажав уши. Дверь в 110-й была открыта, там по полу, бормоча непристойности, ползал Казалон и что-то искал. Света он не зажигал и довольствовался тусклыми отблесками уличных фонарей и коридорных ртутных ламп. Из следующего 111-го  выплыла этакая фифа, на ходу засовывая в декольте внушающие уважение своим достоинством зелёные бумажки. Юрген попытался вспомнить, кто же там живёт, такой любвеобильный и кредитоспособный, но не смог, решив не забыть обязательно сделать это завтра, на свежую голову. В 114-м играли в бильярд и в отличие от Казалона матерились громко. В 117-м горел ночник, и под тяжестью двух тел мерно скрипела кровать. Даже в двухкомнатном люксе без удобств, где проживала семья Тугоплахов, обременённая семью детьми, не спали. Супруги тихо вздорили и слегка били посуду.

На повороте Юрген всё-таки потерял тапочку и с минуту пытался ногой пере­вернуть её и водрузить на место. Наклониться он боялся, по-прежнему испытывая приятную тяжесть в животе и неспокойный комок в верхней части пищевода. Наконец он рискнул и, плюнув на последствия, наклонился, придерживаясь за стену, и перевернул тапочку руками. Всё обошлось. Сунув в тапочку ногу, Юрген побрёл дальше, размышляя о вреде пьянства и ругая себя за неумение вовремя остановиться. В ту­алете тоже царило оживление. Один из незнакомых Юргену сотрудников, видимо новичок, прижимал к грязной стенке Чувинила с явным намерением набить тому физио­номию. Чувинил поджимал ноги и норовил присесть, но экзекутор держал его мощной дланью навесу. За спиной Чувинила виднелась уже полустёртая им надпись «Спартак – чемпион»6-2. В одной из кабинок слева от прохода кто-то громко храпел. В крайней справа кабинке при открытых дверях блевал Кайл. Головы его видно не было, зато на выставленной на всеобщее обозрение заднице имелся след от обуви 42-го размера. Это Юрген определил отнюдь не на глазок: отпечаток был не только свежим, но и ярко-белым с чётко видимой цифрой 42, как будто супостат, прежде чем приложиться к Кайлу, тщательно смазал подошву тальком или мелом. Юрген подивился, где Кайл успел так надраться. Не в смысле успел, потому что он и сам за это время успел многое, а в смысле ГДЕ. И С КЕМ? Какой дурак рискнул пить с Кайлом? Кайл злобно рычал, икал и кашлял, обхватив унитаз руками. Иногда он поднимал нечёсаную голову, облегчённо говорил «Ёб…й в рот» и блевал снова, бессильно топая коленками и поводя нечистыми босыми пятками, украшенными многочисленными красными точками, похожими на следы от ветрянки. Вокруг его ног, на и так не идеальном по чистоте сортирном полу расплывались бледно-розовые кляксы. Юрген осужда­юще пожал плечами, встал к писсуару, аккуратно расстегнул ширинку на джинсах и вдруг вспомнил, что у него в номере есть персональный туалет. Он застегнулся и побрёл обратно.

Около люкса безутешно рыдал побеждённый Тугоплах. На шее у него пламенели следы ногтей, а под левым глазом стремительно расплывался огромный фосфоресцирующий синяк («настоящий фонарь», с уважением подумал Юрген). Из 117-го доносился дробный стук локтей и коленей: парочка, видимо, войдя в раж, перебралась с кровати на пол. Навстречу Юргену из 114-го номера выбрался и тяжело поскакал Маххмуд, везя на себе выигравшего у него в бильярд Оллаха. Оллах не отказывал себе в удовольствие пришпоривать Маххмуда и орать: «А ну, мёртвая, гони в табор!». Из 111-го доносился могучий храп честно выполнившего свой долг человека. Юрген не удержался и толкнулся в номер, но дверь была заперта. «Что ж, имеет право», – рассудил Юрген. В 110-м Казалон, так ничего и не найдя, спал, застряв между ножками стула. В 107-м пьяные голоса подпевали то ли Киркорову, то ли Шевчуку. Сумасшедший дом, – туго ворочались Юргеновы мысли, и я такой же, ну ничуть не лучше. Хотя нет, всё-таки получше. Чуть-чуть. Я не бью нико­му в туалете лицо. Хотя стоило бы, потому что у них не лица, а… Не лица, а хари, морды, попросту еб…ки, по которым просто необходимо порой стучать. Больно. И мне тоже, потому как у меня тоже сейчас не лицо, а… это самое. Опять-таки я не блюю. Не унижаюсь до этого. Это же просто пошлость какая-то – множество вкусных вещей превратить в дурно пахнущую массу и извергнуть её из себя на всеобщее обозрение. Ну и, наконец, я веду себя прилично, когда выпью. В бильярд не играю, музыку громко не включаю, проституток не вожу, ни с кем не дерусь, даже с женой… Выпью и ложусь себе тихонько спать. Не больно-то и оправдание. Какая кругом мерзость! И Юрген в который раз себе давал зарок не пить. Нет, не напиваться до такого состояния, как сегодня. Нет, не напиваться до такого состояния, как Кайл, неизвестно где, неизвестно когда и неизвестно с кем.

Всё это оттого, что им нечего делать, причём нечего делать не после ра­боты, а именно во время её. Просто у них нет этой самой работы. Впрочем, и у меня тоже. Хотя речь сейчас не обо мне. У них нет этой самой работы, а если и есть, то они не знают, зачем они её делают. Они забыли цель своей работы. Ведь нельзя же бесконечно увлекать людей дальними перспективами! Их же иной раз нужно поманить чем-то близким, реальным, осязаемым, от которого веет теплом и вкусно пахнет. А когда людям говорят, что вон там, на ясном небе видна маленькая звёздоч­ка, дойдя до которой, люди получат всё и сразу, они только поначалу изо всех сил рвут когти, несутся на всех парах, сбивая по дороге головой столбы. А уже вско­ре, видя, что звезда практически не увеличилась в размерах, а, следовательно, так же далека, как и прежде, они всё чаще останавливаются, садятся покурить, посушить на ласковом солнышке кровавые мозоли на больших пальцах ног, и неожиданно для себя замечают, что жизнь-то идёт своим чередом. И рядом, спра­ва от дороги – спелый персиковый сад, а слева от неё – пруд с чистейшей про­точной водой, а на берегу его загорают в неглиже нимфы и призывно машут усталым путникам изящными ручками. И любой нормальный человек плюнет на недосягаемую звезду и поддастся соблазну поесть вволю персиков, тающих во рту, искупаться в прозрачной и прохладной воде, насладиться обществом красивых и, может быть, даже неглупых женщин. И не знает ни один из этих бедолаг, отложивших на неопределённое время решающий рывок к звезде, что персики в саду полчаса назад обрызгали инсектицидом, от которого легко мрут далеко не только, а точнее, в основном не вредители, что вода в пруду сильно радиоактивна, так как служит для охлаждения атомного реактора с открытым контуром, и, что нимфы на берегу этого пруда носители ещё неизвестной медицине формы сифилиса под названием СПИД, от которого самый, что ни на есть здоровый мужик через полгода ложится в гроб, являя из себя в последние минуты жизни неудавшееся творцу пугало для во­рон;

Люди, которые потеряли свою цель в жизни, думал Юрген, второй раз за вечер укладываясь спать. Когда они приезжали сюда, они были полны самых ра­дужных надежд, они были уверены, что через сравнительно небольшой промежуток времени Машина Времени на Острове будет запущена в эксплуатацию, и все они приложат свои руки и знания к самому великому и впечатляющему процессу, происходящему сейчас на Земле – научно-техническому прогрессу. Засыпая, Юрген неожиданно вспомнил, что и Кайл, и Толокно, чего-то от него хотели, а чего, так толком и не сказали. Как будто я им что-то пообещал, но не помню что и когда, и боюсь их об этом спросить, а они стесняются мне об этом напомнить.

Под утро, вероятно под влиянием пивных паров и тяжёлых размышлений о смысле жизни, Юргену приснился неприятный сон. Ему приснилось, как он возвраща­ется домой после окончания контракта на Острове. Возвращается почему-то пешком, обор­ванный, нищий, грязный, тяжело опираясь на посох и шатаясь от изнеможения. Карманы оттягивают две жалких горсти медяков, выданных ему на расчёт, и мучит его мысль о том, что надо возвращаться к бывшей жене, вымаливать у неё прощение неизвестно за что и униженно просить приюта. Вокруг него с лаем скачут со­баки, стараясь укусить за посох или за ногу, и дети, прячась в придорожных кустах, швыря­ют в него комками глины, а он никого из них не в силах приструнить. Шоссе, по которому он направляется в свой родной город, совершенно пустынно, и некому его подвез­ти оставшиеся несколько километров, и не у кого попросить защиты от беспощад­ных детей и собак. Но вот, наконец, далеко за спиной слышится нарастающий шум приближающейся машины, она догоняет его, надсадно сигналя, требуя уйти с до­роги и явно не желая останавливаться. У него нет сил обернуться, задержать её и единственный шанс, что она затормозит сама, побоявшись его сбить. А рёв маши­ны всё ближе и ближе, он становится всё громче, становится невыносимо звонким, пронзительным, рвущим барабанные перепонки…

Юрген проснулся, сел на кровати и выключил разоряющийся будильник. Он заботливо подержался за голову. Голова болела, но не очень. Бывало и хуже. Так что повода брать отгул вроде бы не было. Это обстоятельство слегка огорчило Юргена – иной раз так приятно отдохнуть в рабочий день. Можно, конечно, взять отгул и без тяжёлого похмелья, но тогда получался уже как бы не отгул, а прогул. А прогуливать без причины Юрген не любил. Даже если точно знал, что на работе всё равно делать нечего. Но ведь какая-то должна же быть рабочая дисциплина! Да и, признаться, скучно было без работы… И ещё сон этот. Он помнил свой кошмар в деталях. Юрген не был суеверным человеком, но к снам питал определённую слабость, и, поэтому сон свой решил проанализировать. Он вообще всякое явление старался подвергнуть тщательному ана­лизу. Иногда это свойство характера ему здорово помогало, а пару раз так и вов­се спасало, но иногда оно ему сильно мешало: бывало, даже прямо-таки вредило, осо­бенно тогда, когда решения нужно было принимать мгновенно, а не размышлять, что да как. На этот раз подробный анализ сна Юргену вроде бы повредить никак не мог, а, стало быть, мог быть и полезным, особенно, если его совместить с утренним туалетом. Однако обнаружилось, что сильной помехой для анализа сна является пох­мельный синдром, хоть и не сильный, но настойчивый, и Юрген, запутавшись в роящихся в мыслях сложносочинённых и сложноподчинённых предложениях, сосредоточил все усилия на бритье…

Через полчаса он, выбритый, почти свежий и в меру бодрый вышел из сво­его номера и запер дверь. Дверь можно было и не запирать. Не то, чтобы у него нечего было красть, а просто потому, что краж здесь можно было не бояться. Всё-таки людей в Комиссии работало пока недостаточно много, чтобы среди них можно было затеряться с украденной вещью. И если, к примеру, Патлатов из Груп­пы Взрывных Усилий рискнёт нацепить на работе часы, ранее принадлежавшие, до­пустим, Коту из Группы Разделения Пространства и Времени, то досужие и любопытные сослуживцы тотчас же поинтересуются, почём Кот продал Патлатову такую заме­чательную вещь. И какую бы цифру Патлатов не назвал, найдутся как минимум три человека, которые при встрече скажут Коту: «Ну и дурак ты, Кот, что отдал такие часы за бесценок!», и, как минимум один человек, который отыщет Кота, возьмёт его строго за пуговицу рубашки и осуждающе заявит: «А я-то Кот, считал тебя по­рядочным гражданином, а ты попросту спекулянт, потому что всучил такое дерьмо за бешеные деньги, ничего не понимающему в часах человеку!» Кот и в том, и в другом случае очень удивится, а потом сообразит, что пропажа неожиданно нашлась, и обрадуется, так как про часы эти он давно уже забыл и считал, что поте­рял их при драке у входа в бар «Воздушный змей». Но теперь, получив сведения о своих часах, он найдёт Патлатова, с которым раньше едва здоровался при  встречах в столовой, и предложит тому отдать часы по-хорошему. Патлатов, кля­ня себя в душе за глупость, будет, разумеется, извиняться и уверять, что нашёл часы случайно на берегу моря почти полгода назад, и с радостью вернёт их за­конному владельцу. Но Кот всё равно затаит на Патлатова злобу, ведь часы у не­го пропали лишь два месяца тому назад, и уж никак не на берегу моря, посколь­ку у Кота – водобоязнь, и не пользуется он поэтому ни ванной, ни душем, ни ба­ней, обтираясь вместо этого тампоном, смоченном в спирте, за что его страшно не любят сотрудники, любящие потреблять этот спирт внутрь, и которые уже не раз подсовывали непьющему Коту изопропиловый спирт вместо этилового, отчего у вышеупомянутого Кота кожа идёт подозрительной зеленоватой сыпью. А затаив злобу, напьётся Кот молочных коктейлей в безалкогольном «Воздушном змее», отыщет Патлатова в сильно алкогольном баре «Стёклышко» и сладостно набьёт ему морду, благо он, Кот, на полголовы выше и на тридцать пять килограмм тяже­лее Патлатова.

Вот так нынче обстоят дела с кражами. Впрочем, раньше было гораздо хуже. Крали много и с размахом. Находились умные люди, которые, ограбив сотрудника, а порой и не одного, вовремя сматывали удочки. Это теперь, когда все рейсы само­лётов и теплоходов сюда и отсюда были отменены, выбраться с Острова стало де­лом малоперспективным. Ну а тот, кто всё-таки выбивал выездную визу, и за кем прилетал двухместный истребитель-бомбардировщик, чтобы забрать почту и отвез­ти упрямца на Большую землю в бомбовом отсеке, обязан был при отъезде предъ­явить все свои веши, и самого себя в том числе, на полный досмотр не только властей Острова, но и общественной комиссии. При этом полный список всего того, что он увозил, вывешивался на доске объявлений в главном Корпусе, в холлах гос­тиниц и на стенах всех питейных заведений. После таких крутых мер кражи прак­тически прекратились. Некоторое время, правда, ещё пропадали деньги, но после пе­ревода всех услуг на Острова на безналичный расчёт, красть стало окончательно нечего. Так что Юрген, в общем-то, зря запер дверь, другое дело, что он не любил, чтобы кто-то рылся в его вещах. После того, как кражи стали бессмысленными, рытьё в вещах вошло в моду. В вещах рылись почти все сотрудники Комиссии, правда, Юрген не рылся, ему было лень, и он был брезглив. В вещах рылись из чис­того любопытства и для того, чтобы пощекотать себе и другим нервы. Порыться в чужих вещах считалось вроде некоего развлечения, причём весьма небезопасного, особенно в тот момент, когда за этим занятием тебя заставал хозяин вещей.

Юргену ни разу не удавалось поймать за руку любителей рыться в чужих вещах, и поэтому он дверь запирал. Тем более что он сегодня не собирался воз­вращаться домой до позднего вечера, и об этом знали многие, и многие из этих многих не упустили бы случая всласть поковыряться его вещах. Поэтому Юрген дверь запер. Запертую дверь можно было открыть длинным ногтем мизинца, но в то же время, запертая дверь как бы предупреждала: хозяин комнаты не одоб­ряет рытья в его вещах и уведомляет, что, если он поймает любителя острых ощущений на месте преступления, то тому не поздоровится. Все знали, что Юрген хоть и добрый человек, но сильный и в драке умелый, поэтому, когда он запирал дверь, рыться в его вещах никто не рисковал. Поэтому Юрген дверь и запер.

 

Глава 3.

Вообще-то все подразделения Комиссии должны были начинать работу в 8:30. На самом же деле, каждое подразделение установило для себя негласный, но стро­го соблюдаемый индивидуальный распорядок. Отдел Наладки Машины Времени пред­почитал работать ночью, хотя и ночью на Острове тишина, которой они добивались таким распорядком дня, была понятием относительным. Отдел Охраны Острова работал, или, по крайней мере, считалось, что работал, круглосуточно, а Отдел Охраны Будущего не работал вообще.

Юрген старался не изменять своим привычкам и являлся на службу к 9:00, хотя его Отдел Освоения Основных Мощностей официально приступал в 9:30. Но с утра можно было заняться своими и личными делами, которые почему-то накапливались, тогда как с общественными бывал напряг. Да ещё подчинённые начинали подтягиваться, которых тоже чем-то надо занять… Вот Юрген и старался к девяти подгребать, хотя с похмелья этого порой достичь не удавалось. На Большой Земле он считался хорошим специалистом, и недаром руководство Комиссии предложило ему весьма выгодный контракт, обеспечив прекрасным жильём и почти идеальными условиями для работы. Его вообще соблазняли на более длительный, нежели двухлетний, контракт. Однако он из предосторожности не согласился и теперь хвалил себя за мудрость и жалел, что не настоял на годовой вахте. Прошла едва ли половина срока его пребывания на Острове, а Юрген уже очень хотел домой. А ведь он бежал с Большой Земли на Остров именно потому, что дальше бежать было некуда. Он искал одиночества, а может быть, и сам не знал, чего он искал, во всяком случае он понял, что он не нашёл того, что искал. Он с детства не понимал нытиков, жалующихся непонимание и одиночество. К Юргену всегда липли люди, и все его прекрасно понимали, или умело делали вид, что понимают. Так вот к Юргену ли­пли люди постоянно, причём в равной степени и мужчины, и женщины. И дети тоже почему-то липли, хотя Юрген считал, что детей он не любит. Когда он решил бежать на Остров, он был твёрдо уверен, что он не любит не только детей, но и муж­чин и женщин тоже. Всё человечество восстановило его против себя. На Острове он надеялся найти одиночество, потому как полагал, что там, где меньше наро­ду, то и контактов у него соответственно будет меньше. Разумеется, он ошибался. Может быть, круг его знакомств и стал поуже, но, проиграв в количестве контактов, люди, которые продолжали упорно к нему липнуть, выиграли в их ка­честве и интенсивности. Как же можно найти на Острове одиночество, если здесь проживают такие перцы, как Кайл, Толокно, Простикут, Затайяогнива, Вартан-Абас, или сын коменданта 32-го корпуса. Впрочем, по сравнению, например, с Белым Клыком, все они милейшие создания, даже неутомимый развратник и местами извращенец  Толокно. Тем не менее, все они, и милейшие, и ненавистные, дружно не давали ему покоя ни днём, а случалось, и ночью. Они приходили в гости, хотя Кайла и гостем-то назвать было нельзя, они пили его пиво и угощали своим самогоном, они рассказывали ему свои беды и выз­ывали на ответную откровенность, они залезали ему в постель или звали в свою; Юрген даже представить себе не мог, чем он для них так привлекателен. Он со всеми был сдержан, даже суров, связями большими не обладал, денег получал относительно немного, и наличных не держал ни копейки. Тот же Толокно всегда имел карманные наличные деньги практически в любой валюте. Он подрабатывал, тайком изготовляя порнографии и продавая их за очень умеренную плату. Порнографии были высочайшего качества, так как при их производстве Толокно пользовался уникальным оборудованием Отдела Визуального Наблюдения. Натуру он, естественно, находил прямо на Остро­ве. Практически у каждого уважающего себя мужчины на Острове было по несколько таких произведений искусства. Говорят, были коллекционеры, задавшиеся целью собрать изображения всех сотрудниц Комиссии. Равно как  имелись коллекционерки, охотившиеся за изображениями всех мужчин. Впрочем, случались и индивидуумы, предпочитавшие изображения существ сходного с ними пола. Демократия, как говорится. Стать владельцем полной коллекции, хотя бы однополой, было сложно, но мож­но, так как тех, кто не соглашался позировать добровольно, Толокно снимал ск­рытой камерой, а тех, кто соглашался, он снимал многократно, в разных позах и различными партнёрами. Тонкости своего ремесла Толокно охотно объяснял всем интересующимся, а однажды взялся объяснять и Юргену без всякой просьбы с его стороны, и в доказательство своих слов извлёк из внутреннего кармана щёгольского замшевого пиджака солидную пачку своей продукции. Разумеется, женской её составляющей. Мужики в этом плане Юргена, слава богу, не интересовали. На всех фотографиях серии была запечатлена Гизелла. В разных позах и с разными партнё­рами: «Аппетитная девочка!» – со знанием дела заметил Толокно. Юрген его даже бить не стал, потому что не понял, нарочно ли ему Толокно показал эти открытки или по недомыслию.

А не обманываю ли я себя, тогда впервые подумал Юрген. Может быть, я бегу вовсе не от людей, а как раз от одиночества? Может быть как раз я и ищу человека который бы… Который бы, я даже не знаю, что! Но, во всяком случае, который бы меня не раздражал, а в некоторых ситуациях даже нравился. Обольщаться не стоит, много таких людей я не найду, так хоть один бы нашёлся. У меня всегда было множество сот­рудников, собутыльников, приятелей, приятельниц, нужных знакомых, но не было ни одной родственной души. Вокруг меня всегда толклись люди, которым мне было приятно улыбаться, с которыми мне было интересно трепаться, с которыми мне было увлекательно играть в настольный теннис, или с которыми я мог плодотворно работать, а вот родствен­ных душ как-то не находилось. Не было человека, к которому я бы мог просто придти, сесть в кресло и излить душу, которому я бы мог просто положить голову на плечо, или там, на колени. И пусть он даже был бы мужчиной, и я рисковал бы быть обвинённым в гомосексуализме. Одиночество, оказывается, палка о двух концах. Мне, конечно, было очень даже неплохо, когда я один. Но поскольку так бывало крайне редко, можно сказать, вообще никогда, я предпочитал, чтобы ко мне приходила Гизелла. Ведь с ней было так хорошо молчать, и только при ней я набирался наглости и гнал прочь прямо от входной двери, визитёров, вроде безобидного Кайла, гадкого Толокна и отвратительного Белого Клыка…

От гостиницы до места работы можно было дойти средним шагом за 26 минут. Правда, можно и не идти, а доехать на автобусе. Мимо гостиницы прохо­дило сразу три автобусных маршрута. Но чтобы добраться до остановки, надо либо протискиваться в дыру в 4-х метровом каменном заборе, окружающем гостини­цу, либо пробираться в обход по парку, рискуя по уши вывозиться в жирном черно­зёме, завезённом из Орловской области, либо платить дефицитный рубль швей­цару, сидящему у калитки, которая напрямую соединяла задний двор гостиницы с ав­тобусной остановкой. Но попадание на неё отнюдь не гарантировало попадания пас­сажира в конечную точку маршрута. Ввиду хронического дефицита водителей, автобу­сы ходили отвратительно. Кроме того, почти никто из шофёров точно не знал своего маршрута. Поэтому они нередко миновали гостиницу окольными путями, а если автобус всё-таки подходил к остановке, то за право сесть в него разго­рались настоящие баталии. Юрген особенно боялся в таких случаях женщин. Слабые, эфемерные создания, не чувствуя боли и не замечая перед собой никаких преград, элементарно сметали со своего пути всё, что попадалось под ноги. Не раз случалось, что толпа разъярённых долгим ожиданием женщин, врываясь в заднюю дверь автобу­са, проносилась смерчем по салону, выкорчёвывая сиденья, и выплёскивалась в закрытую переднюю дверь, вынося её с мясом. После того, как Юргену таким образом рас­пустили на лепестки брюки, вывихнули челюсть и чудом не сломали руку, он стал ходить пешком.

Его путь на работу лежал практически через всё деловую зону Комиссии. Дорога эта считалась одной из основных на Острове, поэтому за ней тщательно ухаживали. Она была сделана из асфальтобетона, и раз в два месяца её подновляли рабочие из Службы Обеспечения Транспорта. Деловая зона постепенно оживала: тут и там мелькали люди, спешащие на работу. На скейтборде стремительно прокатил Тугоплах, он служил спорторгом всей Комиссии и поэтому постоянно внедрял в быт ос­тровитян новые виды развлечений, в частности, спорта. Тугоплах был в общем-то бе­зобидным парнем, но при этом страшным склочником, что не позволяло ему рассчиты­вать на высокую должность и на отдельный коттедж на берегу океана, хотя по кол­ичеству членов семьи ему таковой коттедж и полагался. За то, что Тугоплах никак не мог выбить этот коттедж и приносил домой слишком маленькую зарплату, ему посто­янно доставалось от жены. Тугоплах был здоровым мужиком-тяжелоатлетом, но в сх­ватках с миниатюрной, лёгкой, несмотря на девять родов, женой, он пасовал. Жена была ловка, стремительна и бесстрашна, как пантера. Царапины на шее Тугоплаха, полученные минувшей ночью, были заботливо присыпаны пудрой и почти незаметны, а вот синяк под глазом ни­какими косметическими ухищрениями скрыть не удалось. Впрочем, все давно привыкли к боевым отметинам на лице Тугоплаха и не обращали на них внимания. В парке, по левую сторону от дороги, рычали машины. Они удобряли привозной чернозём. Одна из этих машин, заблудившись, выползла на дорогу, и легко вспарывая асфальт, обильно смазывала черно-серое крошево веществом, обладающим резким запахом свежего навоза. В каби­не машины расслабленно тряс склонённой головой сладко спящий водитель. Юрген прибавил шагу, а потом и вовсе побежал, чтобы успеть проскочить перед мощной техникой по нетронутому покрытию. Чуть дальше за деревьями показался теннисный корт. На нём разыгрывали свою оче­редную партию зам директора по снабжению и зам директора по науке. В очередной раз толстый и неуклюжий, держащий ракетку, как лопату зам по снабжению легко пере­игрывал высокого, стройного, спортивно сложенного зама по науке. Напротив кортов, по правую сторону от дороги, потянулись склады Комиссии, декорированные под дет­ские сады. Настоящих детских садов на Острове не имелось: во-первых, потому, что в них никто не хотел работать, а во-вторых, по официальному мнению детей на Острове бы­ло слишком мало для того, чтобы строить детские сады. Около складов, зевая, расхаживали сотрудники Отдела Охраны Острова со злобного вида собаками на поводках. При виде Юргена все собаки как одна, радостно повизгивая, бросились к нему, без усилий волоча на привязи своих хозяев. Юрген не испугался. Собаки относились к нему даже лучше, чем люди, хотя колбасой он их принципиально не кормил и с дет­ских лет не воспитывал. То обстоятельство, что собаки так любят Юргена, сильно не нравилось сотрудникам Отдела Охраны Острова. Один раз они даже решили его побить, за что были едва не растерзаны своими же волкодавами. С тех пор между Юргеном и охранниками установилось состояние неустойчивого враждебного равновесия. Попытки поймать его одного не приводили к успеху, так как Юрген в свободное время предпочитал сидеть в гостинице и пить пиво.

Вслед за кортами он прошёл мимо стадиона, где проводила свою утреннюю тренировку сборная команда Острова по хоккею с шайбой11-1. Правда, Дворец спорта, где собирались проводить хоккейные матчи, до сих пор не был построен, и злые языки утверждали, что его и вовсе никогда не построят, потому что на данный момент, на­пример, все мощности, предназначенные для строительства Дворца, были временно переброшены на возведение нового научного корпуса, с которого, как известно, они переправлены дальше – на рытьё прудов для разведения зеркальных кар­пов, столь любимых зам директора Комиссии по снабжению. Хоккейная команда поэтому тренировалась для поддержания физической формы и изред­ка проводила двусторонки, чтобы не забыть, каким боком надо держать клюшки. Играли на поле бывшего аэродрома в хоккей теннисным мячиком, собирая при этом, на удивление, не менее пятисот зрителей. Один раз на общекомиссионном профсоюзном собрании был поднят вопрос о единовременном выезде команды на товарищеские игры со сборной Микро­незии, так как это государство территориально ближе всего находилось к Острову. Однако в последний момент от правительства этой страны пришёл официальный от­каз с извинениями: микронезийцам не только не удалось собрать сборную команду по хоккею с шайбой, но и не удалось выяснить, что это за игра и как в неё играют. Вслед за этим посланием пришло ещё одно, в котором говорилось, что в качестве соперника сборной Острова готова выступить команда «Молот» из далёкого уральского города Пермь, однако и эти матчи не состоялись, на этот раз по вине руководства Комиссии. Посылать команду в такую даль на заведомое растерзание безжалостным русским, съевшим на хоккее не одну собаку, руководство сочло нерентабельным и подрывающим пре­стиж Комиссии, а пустить уральских хоккеистов на Остров было нельзя по Уставу, да и играть-то на Острове все равно негде. Поэтому единственная на Ост­рове, с таким трудом собранная сборная команда по хоккею с шайбой, упорно трени­ровалась и теряла квалификацию в отсутствии практики.

За стадионом начиналась неширокая лесополоса из низких и колючих кустарников – любимое место отдыха и развлечений молодёжи. Подраться сквозь эти заросли можно было либо на четвереньках, либо по-пластунски, и такие спо­собы передвижения почему-то особо способствовали любовному экстазу. За лесопо­лосой скрывался культурный центр Комиссии. Там располагались продовольственные, промтоварные и хозяйственные магазины, все как один торгующие по безналичному расчёту. Там же располагались бары «Воздушный змей», «Стёклышко», «Круглый упырь», ТЭЦ, Страховое общество, вытрезвитель, неработающие уже три года авиа- и морские кассы, ресторан «Вулкан», Дом ребёнка, Дом быта, Клуб молодых интеллектуалов, Дом здоровой семьи и публичный дом. Вокруг официальных заведений теснились неофициальные, подпольные и кооперативные, типа харчевни «Одноглазый петух», Дома сладких свиданий, Клуба филателистов, двух пивных баров с культурной программой, Всеостровного общества трезвости и Клуба любителей тя­жёлого металла и итальянского певца Пупо12-1. Юрген не любил бывать в Культурно-Островном Центре, ведь он приехал сюда за одиночеством, а КОЦ (всем понятная аббревиатура) для того и существовал, чтобы это самое одиночество скрашивать. Поначалу, правда, Юрген доволь­но регулярно заходил сюда, чтобы поиграть в бильярд или в пинг-понг, но никак не мог дождаться своей очереди, потому что здесь было принято влезать без очереди, а скандалить и тем более драться Юргену не хотелось. Остальных неформалов он благоразумно сторонился, особливо, когда в вытрезвителе (куда сам попал по пустяковому делу) повстречал двух активистов Общества трезвости. Полезной вещью казался Дом Быта, но там то прачечная не работала, то в химчистке вещи терялись, и Юрген предпочёл заниматься гигиеной самостоятельно, не выходя из номера гостиницы. Страховое общество он, конечно, посетил, но когда узнал, что все страховки на Острове добровольные, благополучно забил на это дело. Один раз он заглянул в публичный дом и еле отбился от услуг напористого обслуживающего персонала. Но всё-таки совсем бесполезным КОЦ для себя Юрген не считал, ведь на четвёртый или пятый свой визит сюда он познакомился в пивном баре без названия с Гизеллой. Она, в частности, рас­сказала, что публичный дом курирует Первый Отдел на предмет выявления на Острове гомосексуалистов и прочих извращенцев.

Юрген прошёл мимо Главного здания Комиссии. Корпус казался вымершим – либо все его сотрудники ещё спали, либо уже приступили к работе. Около парадного входа сидели на лавочке две бабки-вахтёрши и привычно чесали языки:

– …сосед мой целый день вчера гвозди вбивал, даже без перерыва на обед. Я уж терпела, терпела, а потом и говорю зятю, сходи, мол, скажи ему, что мы тоже люди, спим, едим и отдыхаем как все…

Увидев Юргена, старушки дружно встали и поклонились:

– Здравствуйте, здравствуйте, – смутился Юрген, – ну что вы, право, садитесь, по­жалуйста, мне даже неудобно… Бабки сели и продолжили:

– Так уж лучше не посылала бы: ходил успокаивать соседа часа два, не меньше. Правда, врать не буду, стук прекратился. Почти сразу. Я даже забыла, куда зять ушёл. А потом слышу, кто-то в дверь скребётся. Я выглянула, вроде нет никого, ну дверь-то и закрыла. А ОНО – опять! Скребётся, да ещё подвывает! Ну, думаю, кого звать, то ли Квакчерскока, он у нас участковый, то ли сразу в Отдел Охраны Будущего звонить. На всякий случай ещё раз решила за дверь выглянуть… Скалку прихватила для храбрости. Открываю – скребстись ОНО прекратило, но вой-то остался. И идёт откуда-то снизу. Глянула я вниз, а там!.. Батюшки! Сидит мой кормилец, слезами обливается, вс­тать и позвонить не может, да какой там позвонить, сказать-то ничего не может в своё оправдание. Язык у него спьяну не ворочается, только на вой и сподобился13-1

Юрген обогнул главный корпус и по узенькой, хорошо утоптанной тропинке, проложенной месту своей работы. Над входом в здание висел большой плакат «Слава Советской науке!», а под ним поменьше, выполненный почему-то красными буквами на чёрном коленкоре: «Обязуемся ввести в строй Машину Времени в третьем квар­тале будущего года». Сочетание чёрного с красным навевало мысли о трауре и некрологе. На диванчике, рядом с вахтой, сидел Скотинник и листал журнал «За ру­лём». Вахтёрша следила за ним во все глаза и не заметила, как Кластер из 4-й лаборатории пронёс мимо неё вакуумную печь. Юрген знал, что печь Кластеру нуж­на для того, чтобы самому изготовлять кирпичи. Кластер собирался открыть стро­ительный кооператив, и уже вынес из 32-го корпуса двадцать швеллеров на 140 мм, одиннадцать листов нержавейки различной толщины, 150 кг цемента, два стенных шкафа и почти новый цветной телевизор.

Скотинник, увидев Юргена, обрадовался.

– Так это мы с вами всё-таки едем. А то я слышал, что вы будто увольняетесь завтра, то есть сегодня!

– Да нет, – удивлённо сказал Юрген, пожимая Скотиннику руку, – с чего это вы взяли, у меня контракт на два года, мне ещё долго здесь работать.

– Ну, контракт это не очень и проблема, а вы, я слышал, собираетесь… – Ско­тинник неожиданно умолк на середине фразы и как-то странно посмотрел на Юргена, по-птичьи наклонив голову. У Скотинника, огромного мужика, ростом 2м 01см, это получалась особенно забавно. Он вздохнул, встал, зябко поведя мощными плечами, и неуверенно сказал дискантом, угрожающе шевеля квадратной челюстью:

– Хотя, это не важно… Между прочим, мы с вами будем присутствовать на ис­пытаниях защитного поля.

– Да? – удивился Юрген, – опять испытания? Вам самому-то не надоело его ис­пытывать?

– Испытывать надоело, – вздохнув, сказал Скотинник, – даже не дают, как следует недоделки устранить. Говорят, кровь из носу, чтоб на этой неделе испытания прошли успешно. Какая-то комиссия приезжает, необходимо отрапортовать.

– А какие у вас трудности?

– Да всякие… Аппаратура некачественная, в частности. Приходится самим вручную собирать, ну и не только это…

На улице забибикала машина.

– За нами, – сказал Скотинник, и они вышли из кор­пуса.

 

Глава 4.

– Вот я, например, как вы знаете, активный участник художественной само­деятельности, – говорил Скотинник, упираясь темечком в низкий для него потолок вездехода, – но, тем не менее, и там меня многое не устраивает. Вот взять, к примеру, нашего уважаемого руководителя, товарища Белого Клыка. Ничего не могу ска­зать, милейший, приятнейший человек, но всё-таки не без определённых недостат­ков… Юрген тосковал – как только Скотинник начинал говорить не о работе, он нёс совершеннейшую ахинею… Как дирижёр нашего хора (Скотинник был солистом в женском хоре) он совсем даже не плох, хотя ему несколько мешает отсутствие музыкального слуха. Зато я видел, как он стреляет из лука. Феноменально! Восхитительно!  Убийственно! Вильгельм Телль! Робин Гуд наших дней! Из простого лука, ну знаете, палка согнута и на ней шпагат, вот из такого простого лука, простой стрелой, ну знаете, палочка такая обструганная, с камнем, примотанным на конце, вот такой простой стрелой, он попадает с тридцати метров десять раз подряд в небольшое яблоко! А как он дерётся! (с точки зрения Юргена, Белый Клык драться не умел совсем, действуя по принципу «сила есть, ума не надо»).

– А ещё, знаете ли, Ю, – продолжал Скотинник, – не очень нравится мне и то об­стоятельство, что петь нам приходится в здании нашего коровника. Я, конечно, по­нимаю, объективные трудности, к тому же временные, отсутствие постоянного Клу­ба по интересам (я имею в виду, конечно по НАШИМ интересам, а не всяких там филателистов с дискоманами), но всё же, на мой, взгляд, можно было бы подыскать более под­ходящее место. Я-то ладно, переживу, а вот у солистки нашей, Марьи Егоровны – ревматизм, а у пианиста нашего, Мефодия Кимовича – подагра, а в коровнике всё же, что не говори, сыровато. В результате люди болеют, мучаются, бюллетенят. Наш хор может и замену найти заболевшему, а кто людей на работе заменит?  Взять, например, Мефодия Кимовича. Молодец старичок, 93 года, а всё ещё заведую­щий Отделом Охраны Будущего, и, заметьте, по праву заведующий! Такой крепыш! Ну и о коровах наших тоже следовало бы подумать. Спят, бедолаги на улицах, верблюжью колючку гложут, как верблюды какие-то, и вообще всякую дрянь с пола подбирают! И нечего тут возмущаться, что молоко у нас резиной пахнет. Хорошо ещё на Острове климат тёплый, для коров благоприятный, а так бы и выбрасывали день­ги на импорт молочных продуктов,

Юрген покачивался на заднем сиденье, и в целом ему было хорошо. Мешал слегка своей болтовнёй Скотинник, но если бы не писклявость его голоса, он дав­но бы уже задремал. Вот, думал Юрген, всё-таки Скотинник ещё ничего, более или менее нормален, обзавёлся хобби, работу свою любит, цель близкую имеет, идёт от одной вехи к другой, с колеи не сходит и в безумства не ударяется. Поёт себе в хоре и жизни радуется. Радуется, даже, несмотря на то, что хор – женский, а ди­рижёр – сволочь и не имеет слуха. Но если подумать, зачем дирижёру слух, если он, слух, есть у певцов? 3най себе палочкой размахивай, да ритм держи, а мелодия – де­ло поющих. И вот поёт Скотинник, и работает от души, и на данный момент есть у него две ближних цели: вытянуть таки фа-диез на третьей октаве, которую даже Козловский не брал, и заставить, наконец, работать это треклятое защитное поле. Очень оно пригодится и в прошлом, и в будущем, это поле. Пока-то не очень дела ладятся с полем с этим. То оно вокруг себя воздух поджигает, азот начинает гореть, веселящий газ образуется, и люди от него веселятся, пьянеют и начинают бессознательно крушить дорогое оборудование, то, наоборот, тот объект, что поле должно защищать, сгорает, а это уже ЧП, несчастье, особенно, когда внутри объекта люди. А раз несчастье, то дальше следует расследование, санкции, штрафы, высылка и прочие неприятности.

Скотинник тем временем сменил пластинку. Он рассказывал теперь ис­торию своего приезда на Остров, Юрген слышал её уже в четвёртый раз, и с каж­дой следующей редакцией история приобретала всё новые захватывающие дух под­робности.

– Хороший человек, Скотинник, – умиротворённо думал Юрген, – добрый, честный, в общем, нормальней человек, только вот зануда.

Вездеход весело скакал по хорошо накатанной дороге, ведущей от централь­ных жилых и научных корпусов Комиссии к испытательным полигонам и к территории, отданной непосредственно под рабочие блоки Машины Времени. И полигоны, и рабо­чие блоки находились в низинах, расположившихся одна за другой в северо­-западной части Острова и отделённых от остальной его части невысокой гор­ной грядой, в народе называемой Забором. Забор охватывал полигоны полукольцом и, доходя двумя своими концами до океана, делил Остров на две практически равные половины. И хотя ехать от жилой зоны до полигонов надо было больше часа на маши­не, Остров всё равно был недопустимо мал для испытаний на нём Машины Времени. Поговаривали, что на время испытаний всего комплекса, сотрудники будут эвакуиро­ваны на Большую Землю. Правда, эти слухи казались специалистам досужими сплет­нями, ведь если говорить об эвакуации во время испытаний, то каких же последст­вий ожидают от них и как потом эксплуатировать Машину Времени, если по свойствам она похожа на ядерную бомбу с вкрученной боеголовкой. А с другой стороны, как её проводить, эвакуацию эту, если морской порт разрушен ещё во времена борьбы с кражами, а взлётная полоса аэродрома позволяла принимать только один самолёт единовременно.

Когда-то давно, лет 50 тому назад, на Острове проводили испытания ядер­ного оружия, и именно от подземных взрывов образовались низины, в которых сей­час располагались полигоны. Немногие оставшиеся с тех пор в живых аборигены чуть ли не поголовно были мутантами. Так, например, судачили, что зам директора Комиссии по общим вопросам, к несчастью принятый на работу в Комиссию в соответствии с разнарядкой иметь одно руководящее лицо из местных, обладает двумя головами. Впрочем, находились здравые умы, безапелляционно заявлявшие, что всё это ерунда, что мутации ещё не достигли тако­го уровня, что у человека вообще двух голов быть не может, и, если у него и есть какие-то неполадки с головой, то…Тут мнения скептиков расходились. Одни утвер­ждали, что зам директора по общим вопросам анацефал15-1, другие сходились на том, что у него просто очень большая, сократовская голова, и, поэтому создаётся впечатле­ние двухголовости. Юрген же, выслушав различные точки зрения, пришёл к выводу, что легенды об этом руководителе Комиссии рождаются и множатся из-за его недо­ступности и неуловимости – для рядовых сотрудников. В компетенции этого зама находи­лись такие немаловажные вопросы, как поселение в гостиницу, выделение площадок для детских городков и для игры в гольф, вопросы о строительстве саун, русских бань и прачечных комбинатов. Вопросы эти оперативно решались в течение 2-3 лет со дня их поступления и без видимого вмешательства зам директора по общим воп­росам тогда, когда проситель, заваривший кашу, отчаявшись, покидал Остров ввиду полной неустроенности быта, или в связи с истечением срока контакта. Люди в ос­новном имели дело с женой замдиректора по общим вопросам, мощной, мужеподобной женщиной с громовым басом. Её облик и повадки породили ещё одну легенду, глася­щую, что жена мифического зам директора по общим вопросам и есть сам зам ди­ректора, который попросту является гермафродитом и, пользуясь этим, умело скры­вается от нуждающихся в нём коллег. Юрген, к счастью, пока не имел с ним никаких дел и, поэтому не испытывал наслаждения от 6-7 часового сидения в его приёмной, или от беготни по многочисленным объектам Комиссии, где только что был, но сов­сем недавно куда-то вышел неуловимый замдиректора по общим вопросам. Юрген, осо­бенно в последнее время, познакомившись поплотнее с местными порядками, удивлялся, как его устройство на Острове обошлось без вмешательства этого влиятельного лица. Видимо, нашлось ещё более влиятельное лицо, персонально в нём, в Юргене, заинтересованное. Однако попытки идентифицировать это лицо закончились для Юргена полным провалом. Лицо умело сохраняло инкогнито, на хуже самого замдиректора по общим вопросам.

Как Юрген и предполагал, они приехали на командный пункт полигона од­ними из первых.

– Меня когда-нибудь погубит моя добросовестность, – думал Юрген, помогая Скотиннику подключать оборудование. Кроме них во дворе командного пунк­та и в ангарах полигонной техники возились ещё десятка два техников и монтажников. Судя по журналу учёта, специалистов и зрителей должно было собраться не менее полутора сотен душ. Впрочем, пока народу было мало, работалось и дышалось легче. Никто не бегал и не суетился. Никто не разыскивал человека, унёсшего ключ от пульта управления. Никто не звал заунывным голосом еврея-старьёвщика глав­ного инженера полигона товарища Гуся. Никто не скандалил по поводу пьяного в стельку инструктора по ТБ, уснувшего в трансформаторной подстанции. Никто не об­рывал телефоны, требуя срочно доставить на полигон настройщика блока «прост­ранство-время» или двух поваров для обеспечения горячим питанием людей на полигоне. Было тихо и спокойно, но всё же становилось многолюднее. В 11:15 приехал очень плохо выглядевший начальник полигона с мешками под глаза­ми, а в 11:35 на машине «Скорой помощи» привезли спящего руководителя испытаний. При пробуждении он дважды послал Скотинника туда, куда Макар телят не го­нял, и заехал (случайно) по уху майору, начальнику артиллеристов, очень важному лицу в сегодняшнем мероприятии. Майор разобиделся и пригрозил уехать, после че­го руководитель испытаний окончательно проснулся, слез с лежака «скорой помо­щи», выбрался наружу и приступил к руководству, распространяя вокруг себя ост­рый запах не переваренного пива, которым он похмелился два часа назад, чтобы хоть как-то привести себя в порядок. Пиво оказало сначала снотворное воздей­ствие на его организм, в результате чего руководитель испытаний заснул в машине, а потом и мочегонное – отдав пару бестолковых распоряжений, он скрылся на пятнадцать минут в туалете и вернулся оттуда почти совсем человеком. Вчера руководитель испытаний весело отпраздновал день рождения дочери, проживающей в Копенгагене, в 10 000 км от Острова. Под утро он вспомнил, что так и не послал любимому чаду поздравления и от угрызений совести хватил лишку.

Скотинник тенью ходил за своим непосредственным начальством, давая не­обходимые разъяснения. Руководить руководителю испытаний по сути дела было уже нечем. Все было готово. В 12:03, после приезда представителей дирекции, необходимый кворум, наконец, собрался, и испытания, назначенные на 10:30, начались.

Юрген устроился в углу главного наблюдательного поста, поближе к двери, рассчитывая первым попасть в буфет, когда начнётся перерыв. После настройки сво­ей техники (контроля и обеспечения энергопитания) он не видел особого смысла в своём здесь пребывании. Его системы работали стабильно хорошо, ну а чем закончатся испытания, Юрген уже примерно знал. Испытания опять, уже в который раз, закончатся полной неудачей. Он поставит свою роспись в книге регистрации, нале­пит отпечаток большого пальца на «черный» бланк, выразит сочувствие руководите­лю испытаний, а поздним вечером, вернувшись домой, сразу же завалится спать, не в силах даже спуститься в бар, чтобы купить на сон грядущий пяток бутылок све­жего «Баварского».

 

Глава 5.

Завыла сирена, извещающая о готовности всех систем к началу испытаний. В неожиданно наступившей тишине в передних рядах кто-то громко икнул и неуве­ренно извинился. На большом телеэкране появился майор со своими подчинёнными. Майор злобно командовал, а подчинённые, напрягаясь, волокли на руках древнюю, на­верно, ещё со времён второй мировой войны, пушчонку. Несмотря на свой игрушеч­ный вид, пушчонка, видимо, была достаточно тяжёлой, потому что подчинённые часто останавливались, отдыхая, и вызывали гнев майора, полагавшего, что тащить орудие можно гораздо веселее. В передних рядах икнули опять и извинились уже бо­лее уверенно. Но тут же некий строгий начальственный бас спросил возмущённо:

– А нельзя ли, понимаешь… А нельзя ли было заранее вывезти пушку на позицию?  Сразу несколько голосов в ответ убедительно зажужжали, как дважды два доказы­вая, что пушку заранее устанавливать было нельзя.

Юргена потянуло в сон. Однако, его соседу, плотному и коренастому мужичку с большой лысиной и носом картошкой, спокойно не сиделось. Повертевшись в кресле, отчего сотрясался и готов был сойти с креплений весь ряд, он явно не нашёл лучшего собеседника, чем Юрген, привалился к нему туго налитым плечом и жарко зашептал прямо в ухо.

– Вот я наблюдаю за всем этим безобразием, господин, извините, я не знаю вашего имени…

– Меня зовут Юрген Хойницер, я специалист по…

Толстяк изумлённо отшатнулся от него и с нескрываемым восхищением принялся его рассматривать.

– Что это вы?  – несколько смущённо спросил Юрген, озадаченный такой реак­цией соседа.

– Так вы и есть тот самый Хойницер, что так впечатляюще выступил во вторник на заседании Учёного Совета?

– Но я не был позавчера ни на каком Учёном Совете.

– Да бросьте вы скромничать! Должен вам сказать, что целиком и полностью поддерживаю вашу позицию по всем вопросам, абсолютно по всем! Вы молодец, вы сме­лый и честный человек, вот я бы так не смог. Хотя теперь, благодаря вам, тоже решил пересмотреть свою позицию, не отсиживаться в окопах и не считать, что моя хата с краю…

Юрген был настолько удивлён, что на некоторое время даже лишился дара речи.

– Вы правы, вы абсолютно правы! Настало, наконец, время перемен!

– Почему вы так думаете?  – сказал Юрген.

– Ну, это же проще пареной репы, – опять навалился на него толстяк, – обрати­те, пожалуйста, внимание на второе место слева в первом ряду… Юрген повернул голову, пытаясь рассмотреть человека, сидевшего на втором месте слева во втором ряду, но увидел лишь сквозь частокол спин волосатое ухо и часть мощной, морщинистой загорелой шеи.

– Кто это?

– Это бригадный генерал Чарльз Вумэн, Большой Человек с Большой Земли, – толстяк помолчал, очевидно, рассчитывая насладиться впечатлением, которое произ­ведёт на Юргена это имя, но Юрген непонимающе хлопал глазами, и толстяк продолжил:

– Его присутствие здесь означает, что Большая Земля всерьёз заинтересовалась нами. И даже он, я уверен, только первая, ранняя пташка, всего-навсего оценивающая ситуацию. Он, думается, примет правильное решение, пришлёт сюда своих товарищей и подчинённых, и порядок будет восстановлен!

– Вы считаете, что здесь всё-таки не всё в порядке? – усмехнулся Юрген. Толстяк аж задохнулся от возмущения и ещё теснее прижался к Юргену, окончательно задвинув в угол кресла.

– Ну, от вас я никак не ожидал таких слов! Вы, наверное, шутите! Не всё в порядке! У вас ещё хва­тает спокойствия шутить! Не шутить, плакать надо! Наша организация, громко име­нуемая Комиссией по созданию и т. д. и т. п., активно гниёт и сверху, и снизу!  Вы посмотрите, что мы имеем! – он настолько близко придвинулся к Юргену, что со стороны казалось, будто один толстяк жуёт ухо другому17-1…, куда более стройному товарищу. Во всяком случае, ухо Юргена испытывало некоторый дискомфорт. Во всяком случае, уху Юргена было жарко и мокро от горяче­го дыхания толстяка. Юрген слегка отодвинулся, но всё равно лицо соседа располагалось очень близко. Он видел перед собой нечистую жирноватую кожу с обильными чёр­ными точками на носу, горячечно блестевшие серые глаза с желтыми белками, капли пота на лысине и полные, слегка вывернутые губы, которые шептали, чуть пришле­пывая:

– У них в коттеджах, заметьте, в собственных просторных коттеджах ежедневно идут гу­ляния и празднования. А если не в коттеджах, то на берегу моря, но всё равно идут! А иногда они и на атоллы ближайшие забираются, а как они туда забирают­ся, если на Острове по официальной версии нет никаких плавсредств, кроме надув­ных матрасов и водных велосипедов?!! Гуляют, конечно, не одни, ни в коем случае не одни! Знаете ли вы, что для этого существует специальный штат женщин, причём зарплата самой неказистой из них превышает вашу? А знаете ли вы, что единствен­ный способ для этих женщин выбраться с Острова – родить? 

– А… – попытался вставить слово Юрген.

– Не все на это решаются, но, тем не менее, на Большую Землю под различ­ными предлогами за последнее время были отправлены 14 молодых и хорошо беременных женщин, а чтобы сей живительный источник не оскудел, на Большой Земле работают – тайно, разумеет­ся, –  специальные вербовщики, набирая гаремы для наших руководящих кобелей. Между прочим, директор, этот высохший стручок, у которого уж лет десять, как должно не стоять, вовсю портит девок, а в перерывах этого благородного занятия пред­седательствует на научных семинарах, в которых ни черта не смыслит, и на тор­жественных собраниях, где он смотрится минимум как зам председателя королевско­го научного общества.

– Послушайте, откуда вы всё это знаете?

– По-моему, это знают все, но молчат. Потому что привыкли, потому, что так спокойнее. Кстати, это один из ярких примеров гниения нашей конторы снизу! Ну и в качестве приложения – дисциплины никакой, пьянство повальное, работать никто не хочет, потому что, кому охота работать, если работать никто не требует, и безо всякой работы хорошо платят…

– Здесь, мне кажется, вы не совсем правы, – возразил Юрген, – многие работают добросовестно, и не только из-за того, что им хорошо платят. Разумеется, есть и те, кто при отсутствии контроля при стабильно высоком уровне зарплаты, стара­ются работать как можно меньше, но таких, я думаю, меньшинство.

– А я думаю – большинство! Правда на оставшемся меньшинстве и держится до сих пор наша Комиссия…

Толстяк ещё что-то говорил, жужжа, как разбуженная тёплой осенью жирная муха, но Юрген неожиданно отключился. А может, мне как раз и попадаются эти самые бездельники, думал он, я-то всё-таки стараюсь честно отрабатывать свою зарплату, хотя порой мне моя работа ой, как не нравится. Но всё-таки я хоть что-то делаю полезное, хоть свой участок работы содержу в порядке, а они (бездельники) бездельнича­ют, валяют дурака, бьют баклуши, груши околачивают, и, конечно, нормально работающему чело­веку, то есть мне, должны, просто обязаны, казаться ненормальными. Да, собственно, мне моя работа не нравится как раз тогда, когда мне мешают работать, когда на­ходится какой-нибудь умник, который разваливается вальяжно в кресле напротив тебя в тот самый момент, когда дело у тебя спорится, и начинает рассуждать о по­литике, о росте преступности, о низком мастерстве футболистов или ещё о чём-нибудь столь же животрепещущем. А когда его просишь не мешать работать, он, ум­ник этот, снисходительно бросает: «Да перестань ты заниматься ерундой, всё равно это никому не нужно!» 

Ерунда, ненужно, лишнее, не переработай! Хороший подход, ниче­го не скажешь! А главное, его очень трудно опровергнуть. Но, по моему глубокому убеждению, ненужных дел в науке, особенно, если ты имеешь на них приоритет, не бывает. Любое, даже самое на первый взгляд никчёмное занятие, вроде разведения морозостойких муравьев, или создания действующего прибора, измеряющего скорость роста волос, в конце концов, окупится сторицей. Если человек, занимающийся этим, действительно знает своё дело, делает его добросовестно и с любовью, то оно, это самое никчёмное дело, становится нужным. Не сейчас, так завтра. Не завтра, так через год, десять лет, через столетие, наконец! Может, потому мне все, абсолют­но все, здесь кажутся ненормальными, что я уже ушёл в своём развитии от тех, кто приходит на работу с двухчасовым опозданием, а если с похмелья, то и вовсе не приходит, от тех, кто на работе вслух читает сотрудникам «Плейбой» и режется в туалете в нарды на обладание женой партнёра, от тех, кто после работы предпо­читает выпить в «Вулкане» или в «Ромашке», в зависимости от цифры на счету в бан­ке, и подраться с себе подобными только из-за того, что те болеют за «Нефтчи», а не за «Ювентус» И может, потому я не могу найти здесь нормальных людей, что я ещё не дорос до тех, кто горит на работе, честно и регулярно любит свою жену, и способен без раздумья уступить женщине место в транспорте…

– …Э, да вы меня совсем не слушаете! – донёсся до него обиженный голос толстяка. Юрген поудобней сел в кресле и посмотрел на обзорный экран. На нём было видно, что майор с подчинёнными справился, наконец, со своей строптивой пушчонкой, вытащив таки её на позицию. После чего неожиданно дал солда­там команду отдыхать. Начальственный бас в первых рядах снова осведомился о при­чинах задержки. Ему деловито ответили, что заело ворота ангара, откуда должна бы­ла выехать цель, снабжённая генератором защитного поля.

У пульта управления стоял бледный от волнения Скотинник, у экрана с указкой маялся руководитель испытаний. Он периодически надувался и багровел, за­держивая в себе воздух и пытаясь подавить мучащую его икоту. Толстяк обижался недолго. Он снова привалился к Юргену и страстно зашептал:

– Так вот, таких людей уже меньшинство, а скоро будет абсолютное мень­шинство, а потом они закономерно вымрут, как динозавры! Поэтому я и считаю, что положение создалось недопустимое. Пора наводить порядок, пора отделять злаки от плевел, пора менять руководство и проводить поголовную чистку сотрудников Ко­миссии. Пора! А то дело доходит до смешного!  Тех, кто ещё пытается бороться, просто убирают с Острова, кстати, со вторника, вы ближайший, наивероятнейший претендент на досрочное расторжение контракта. А доказать что-либо на Большой Земле, имея на руках ту характеристику, которой вас снабдит Дирекция, уже будет невозможно. На Большой Земле ведь считают, что тут мы заняты таким большим и важным делом, что без мелких дрязг попросту не обойтись. Так что готовьтесь, на Большой Зем­ле к вам будут относиться как к больному ребёнку – вежливо, ласково, предупреди­тельно, но при этой палец о палец не ударят, чтобы хоть как-то изменить положе­ние.

– Ну ладно, – сказал Юрген, – оставим меня в покое, тем более, я не понимаю, о каком моём выступлении на Учёном Совете вы постоянно упоминаете. Возьмём си­туацию в целом. Да Большой Земле достаточно сложно контролировать положение на Острове, но ведь посещают же нас проверяющие, которым не откажешь ни в компе­тентности, ни в честности…

– В том-то и дело! – воскликнул толстяк, – в том-то и дело! Вы, милый мой господин Хойницер, попали в самую точку. Ведь надо быть либо гением, либо сущим Иванушкой-дурачком, чтобы разобраться в том, что здесь творится. Наше руководст­во, в этом надо отдать ему должное, это едва ли не главная его (руководства) научная задача, преуспело в нахождении слабостей у самых неприступных ревизоров. Людей без слабостей не бывает. Один ужас как любит ло­вить рыбку, другой прямо тает от этой самой рыбки в жареном виде, третий слаб по части женского пола, хоть и пытается это скрывать, четвертый предпочитает фруктово-тропическую диету, пятый любит дайвинг средь коралловых рифов и тело, покрытое ровным, шоколадным загаром, а где ещё можно так классно загореть, если не у нас? И наше руководство в полной мере обеспечивает любому гостю удовлетворение его слабостей. И всё это происходит на фоне постоянно проводимых на нашем полигоне испытаний не важно чего и не важно, с каким исходом, всё это происходит на фоне активного строительства, благоустройства и озеленения, то­же, заметьте, не важно чего. Важно строить, благоустраивать и озеленять. Ну и конечно, стоит учитывать массу научных и околонаучных работ, публикуемых нашими сотрудниками, и то, что физиономии у подавляющего большинства этих сотрудников сы­тые и довольные. И очередная ревизия, наевшись изумительных рыбок бату, сварен­ных в белом вине из уникального местного сорта винограда «Майяский», начитавшись идеально составленных отчётов и густо напичканных непонятными научными терминами статей, набегавшись на наших, нет слов, великолеп­ных кортах и вволю позагорав, отбывает на Большую Землю в полной уверенности, что не сегодня-завтра Машина Времени вступит в  действие, и Комиссию по её соз­данию можно будет благополучно переименовывать в Комиссию по её эксплуатации! 

– А ведь я не с ним спорю, более того, я совсем с ним не спорю, – устало ду­мал Юрген, – если я с кем-то и спорю, так это только с собой. Где-то в глубине ду­ши я полностью с ним согласен, но, тем не менее, цепляюсь за соломинку, пытаюсь до­казать себе, точнее, обмануть себя, что ещё не всё так плохо, что ещё можно жить, хотя точно знаю, что жить так нельзя и надо срочно что-то предпринимать, пока ещё можно что-то предпринять. Недаром уже после четверти того времени, что я дол­жен здесь провести, я страстно хочу домой на неуютную, неприкаянную, суетливую Большую Землю, откуда я совсем недавно с таким удовольствием сбегал. Недаром я не могу найти здесь нормальных людей, потому что толком и не знаю, каких же мне считать нормальными – тех, кто счастливо ничего не делает, а только жрут, пьют и сношаются, словом, мало, чем отличаются от тех же собак, которых в последнее время особенно много развелось на Острове, или тех, кто ещё как-то пытается сопротивляться этой животной волне прозябания, сопротивляться хотя бы пассивно, хотя бы путём просто добросовестной работы. Недаром на меня самого порой глядят с лёгким удивлением и едва заметным участием, как будто очень хотят помочь, но не знают как. Может быть, как раз сам я и есть самый ненормальный?  Раз выбившись из одного ритма, выскочив из одного круга, я никак не вернусь назад, и никак не попаду в другой. Со стороны я, наверное, похож на стайера, который три четверти дистанции уверенно шёл в группе лидеров, но за два круга до финиша неожиданно был оттёрт в хвост пелотона, получил несколько болезненных ударов острыми локтями в живот и по рёбрам, и теперь тяжело прыгает сбоку группы бегунов, стараясь обогнать хотя бы последнего, чтобы заполучить место у бровки, гарантирующее если не призо­вое место, то уж не бесславный конец забега. А чего, собственно, я хотел, пря­чась на Острове? А главное от чего или от кого я прятался? Как не верти, а прятался-то я от СВОИХ персональных проблем, которые для других и выеденного яйца не стоят, а, значит, прятался я от самого себя, и, разумеется, должного покоя не получил. Не мог получить. По определению не мог. Ведь Остров – ни что иное, как маленький кусочек Большой Земли, а всё что здесь происходит, лучше видно и БОЛЬНЕЕ ощущается из-за того, что слишком много самых разных людей собралось на слишком тесном для них и к тому же замкнутом клочке суши посреди огромного и спокойного океана. Здесь просто действует масштабный фактор. На Большой Земле все глупости, гнусности, подлости, несуразности словно расползаются, растворяются в неограниченном прос­транстве, подхватываются и безвозвратно уносятся множеством случайных людей, глушатся множеством посторонних дел, грустных и радостных, простых и сложных. А на Острове расползаться некуда, растворяться  не в чем, уносить некому, глушить нечему. Поэтому и получается некий насыщенный раствор, находящийся в метастабильном равновесии – тряхни колбу, брось затравку, и начнётся бурная крис­таллизация, разразится какой-нибудь невообразимый скандал, кто-то побьёт стёкла в директорском коттедже, или утопит в океане единственный вертолёт, на котором осуществляет­ся экстренное сообщение с Микронезией, или устроит поножовщину в пивном баре с народным названием «Сайгон», или откроет новую теорию относительности!!! По­хоже, что общество, в которое я попал, будет в первую  очередь изолировать таких типов, как я, которым нигде не место, ни в компании умников-интеллектуалов, с серьёзными физиономиями рассуждающих о сочетании белого и фиолетового в живописи Дега, ни в компании мужичков-боровичков, толково проводящих сравнение вкусовых и иных качеств шипучего бургундского и домодельной горилки. Что там говорить о молодёжи, которую не понимают, которая никак не может найти себе места в жиз­ни, когда я, правда, человек ещё далеко не старый, мыкаюсь по этой самой жизни, как электронная черепаха вдоль невысокого, но очень длинного препятствия – объехать не догадается, а перепрыгнуть не можешь…

На полигоне дело сдвинулось, наконец, с мёртвой точки. Цель, угрожающе лязгая гусеницами, выползла из ангара и, звонко громыхая, резво поехала в чистое поле. Военные повскакивали со своих мест и деловито засуетились. Пушка, хищно вращая дулом, следила за перемещением цели. Майор нервно расхаживал вдоль позиции и поглядывал в сторону командного пункта. Скотинник бегал музыкальными пальцами по пульту, вызывая на контрольных приборах россыпи разноцветных огней. Приборы работали на пять с плюсом, и Скотинник, шумно вздохнув, включил прямую трансляцию из командного пункта на позицию. Руководитель испытаний хотел что-то сказать, но вместо этого шумно икнул прямо в микрофон. Майор тут же взмахнул рукой, и пушка выстрелила, оглушительно бабахнув. Многие в помещении КП позаты­кали уши. К чести майора и его подчинённых выстрел оказался исключительно точным. Цель разлетелась на мелкие кусочки.

– Опять неудача, – вздохнул кто-то.

– Да нет же! – плачущим девичьим голосом возопил Скотинник, – я просто не успел включить поле!

– А почему, понимаешь, тогда стреляли?  – растерянно спросил начальственный бас. Эти слова донеслись до майора и он, явно узнав голос, глянул на небо, словно в поис­ках его источника, вытянулся по стойке «смирно» и твёрдо отрапортовал:

– В соответствии с условиями испытаний выстрел произведён по сигналу стартового пистолета.

– А разве был сигнал? – ещё более удивился бас, – в чём дело, Скотинник? Скотинник безнадёжно молчал, не решаясь закладывать своё непосредственное на­чальство, ведь именно руководитель испытаний своей икотой сымитировал сигнал к выстрелу. Зато все остальные щадить его не стали и в течение десяти минут высказывали о нём всё, что думают, не забывая при этом бесстыдным об­разом ржать.

– Прочь от пульта, болван! – рявкнул на бедолагу начальственный бас, – да мне сразу показалось, что вы не так сели! – и руководитель испытаний, обречённо икая и даже не пытаясь извиняться, занял место среди зрителей. Бразды правления принял Скотинник. С передних рядов раздавались гулкие шлепки – руководителю испытаний, теперь уже бывшему, пытались помочь пре­одолеть икоту. Кто-то громко шепнул, чтобы принесли содовой, но руководитель ис­пытаний жалобно сказал: «Пожалуйста, если можно, лучше виски…» Начальственный бас гулко откашлялся. Испытания продолжались.

Из ангара выпустили вторую и последнюю на сегодня мишень. Пушка повела за ним своим хоботом и после настоящего хлопка стартового пистолета, подпрыг­нув, выстрелила. На этот раз все предусмотрительно заткнули уши. От нервного стре­сса после общения с начальством майор оплошал. Выпущенный пушкой снаряд улетел куда-то в океан, а цель, как ни в чём не бывало, осталась нахально мозолить гла­за прямо посередине экрана. Она слегка светилась и переливалась различными от­тенками зелёного цвета. Тот факт, что она вообще пребывала в целости и сохран­ности после включения защитного поля, являлось большим достижением, и, поэтому Скотинник сиял и принимал поздравления. Бывший руководитель испытаний сидел как оплёванный. Однако первые радости отшумели, и обнаружилась очередная проблема. Не было снарядов. Их запасли всего две штуки, а оба, как известно, оказались пот­рачены впустую. Пока искали и везли ввиду форс-мажора на вертолёте кладовщика с ключами от арсенала, пока грузили сна­ряды на машину и вывозили их на позицию, пока наводили пушку и готовили её к стрельбе, пока Скотинник заново настраивал защитное поле, бывшему руководителю испытаний принесли виски с содовой и теперь он счастливо и умиротворённо со­пел, успокоив, наконец, свою строптивую селезёнку. Он распространял вокруг се­бя такой аппетитный запах, что вскоре его сопение было заглушено завистливыми вздохами соседей, явно жалеющими, что не догадались заранее запастись похмельным синдромом.

– Позиция готова! – доложил майор.

– Наблюдательный готов! – отозвался Скотинник.

– Не промажете? – вмешался бас.

– Никак нет!

– Поле включили?

– Так точно! – Скотинник перенял у майора манеру выражаться.

– С богом! – неуверенно сказал бас;

– Огонь, – робко сказал Скотинник. Пушка молчала.

– Что такое? – повысил тона бас.

Скотинник спохватился, что-то невнятно пробормотал и хлопнул себя по лбу. Щелчок его стартового пистолета, курок которого он забыл спустить, совпал с мощным грохотом выстрела неказистой пушчонки. Майор среагировал на удар по лбу и выстрелил рань­ше настоящего сигнала. Зрители опоздали заткнуть уши и опять оглохли. Никто ничего ещё не успел сообразить, когда военные дружно хлопнулись ничком на землю. До людей, находившихся на наблюдательном посту, донёсся звук, похожий на звук удара тяжёлым молотом по дереву. Снаряд попал в цель, почему-то не разорвался и, срикошетив, вернулся обратно и взорвался во дворе наблюдательного поста. Дверь, ведущая в помещение командного пункта, под напором ударной волны выгну­лась дугой, как будто была из консервной жести, а не из 22-х миллиметровой леги­рованной стали. Когда грохот от взрыва утих, и находящиеся на командном пункте вновь обрели способность видеть, слышать и соображать, все посмотрели на экран и дружно восхищённо взвыли. Цель по-прежнему вызывающе светилась в фокусе голубого четырёхугольника. Защитное поле сработало. После того, как этот факт был окончательно осознан, последовал мощный взрыв общего восторга, по своим последствиям практически не уступавший взрыву снаряда во дворе поста. Ряды кресел были напрочь сметены людьми, скакавшими через них к пульту управления. Юрген, замешкавшись, по­лучил локтем в ухо и головой в живот. Потом кто-то достаточно тяжёлый наступил ему на правую ногу, а кто-то, значительно более лёгкий, но обладавший каблуком-шпилькой – на левую. Во избежание более тяжёлых травм, Юрген стартовал вместе с толпой и тут же почувствовал значительное облегчение и захватывающий его порыв всеобщего энтузиазма. На относительно небольшом пространстве между первым рядом кресел, от которого, впрочем, остались одни воспоминания, и пультом управления соб­рались все присутствовавшие на испытаниях. Взрослые и вполне солидные люди пры­гали, кричали, визжали, обнимались, хлопали друг друга по спинам и головам и отда­лённо напоминали футболистов после забитого гола. Юрген, отбросив условности, ис­кренне бесился вместе со всеми. Тяжеленного Скотинника на радостях начали ка­чать и добросили до потолка, разбив плафон. Какая-то средних лет дама, размахивая париком, дубасила по спине обладателя начальственного баса, выкрикивая нечто вроде «Но пасаран!» Сам же начальственный бас, судя по всему, не иначе как бригадный генерал Чарлз Вумен, высокий, видный, с благородной сединой в «партийной» причёске, задушенным голосом обещал всем Нобе­левские премии и краткосрочные льготные путёвки на Гавайские острова. «Это вам, понима-а-эшь, не фунт изюму,– гудел его бас с характерным уральским акцентом, – я, дороги-и-э островитяне, как самый лучший из всех министров обороны, могу гарантировать, шта-а в случае такой, не раздраенной в разные стороны работы, при таких, понима-а-эшь, успехах, и отношение к вам будет, как к сыну, чуткое и доброе, и рукопожатие самое крепкое, как у меня. А то доходили до меня слухи, шта-а вы тут, как 38 снайперов у семи нянек – в одну цель попасть, понима-а-эшь, не способны. Вечно она у вас босиком по снегу налево уходит…»

И только комендант полигона, выбравшись в щель между покалеченной дверью и косяком, го­рестно бродил по двору наблюдательного поста, подвергшемуся нападению отражённого целью снаряда. Все стёкла в окружающих строениях были выбиты, большинство дверей сорвано с петель, от двух ящиков ценной аппаратуры, с таким трудом отбитой у кос­модрома на мысе Канаверал, остались рожки да ножки… Джип начальства с Большой Земли, неосмотрительно, но по статусу запущенный во двор, валялся вверх колёсами, а двигатель автомобиля расположился отдельно, метрах в 8 от машины, запутавшись в балках рухнувшей наблюдательной вышки. Во двор наблюдательного поста начали вылезать через ту же щель люди из командного пункта и, завидев возвращающихся строем солдат, бросились их качать. Майор в панике, воспользовавшись общей суматохой, успел укрыться в женском туалете, так как муж­ской был занят смещённым руководителем испытаний, которому в давке, возникшей от приступа всеобщего восторга, опять стало плохо.

Защитное поле наконец-то сработало. Испытание после долгих неудач про­шло успешно.

 

Глава 6.

У стойки администратора гостиницы тлел небольшой скандальчик. Интеллигентного вида лысоватый мужчина в очках, бравируя ярко выраженным южным говорком, доказывал дежурной, что, поскольку у него бронь в этой гостинице, и, поскольку он заказал себе место заранее, то это самое место должно быть ему предоставлено. Дежурная под напором его логики и мягкого вежливого тона прямо-таки сатанела и орала на своего собеседника почём зря. Она явно чувствовала себя неправой, но предоставлять место в гостинице не хоте­ла уже из принципа.

– Но, послушайте, – деликатно поправляя очки, говорил ей мужчина.

– Ничего не знаю!  – зажмурившись, орала дежурная, – он ещё на бронь ссылается. Какая-такая бронь?!  У нас люди по два года в палатках на улицах ночуют и то никакой-такой брони не требуют! Бронь у него! Если хочешь знать, я вообще не знаю, что такое бронь, а если ты знаешь, то сам себе бронь и доставай, а то только и знают, что бронь!

– Но, извините, – нервно поправляя очки, говорил мужчина.

– Ничего не знаю! – зажмурившись и брызгая слюной, орала дежурная, – совесть надо иметь! Бронь у него! Только сегодня приехал, а уже хочет поселиться! У нас люди в палатках… – она неожиданно замолчала, широко открыв глаза. В насту­пившей тишине было слышно, как лениво бьётся о стекло большая зелёная муха.

– Послушай-ка, милок, – вкрадчиво сказала дежурная растерявшемуся от вне­запного прекращения её словоизвержения мужчины, – чего-то ты тут темнишь. Как это ты мог сегодня приехать, если сегодня четверг, а самолёты к нам прилетают по воскресеньям? А в последнее воскресенье и так народу сверх комплекта прибы­ло, аж четыре человека, одного в пустом баке из-под горючего пришлось везти, он там так замёрз и паров надышался, что еле откачали.

– Ай да тётя Фёкла! – восхищённо подумал Юрген, – в самую точку. Действительно интересно, как он попал на Остров? Юрген неоднократно слышал, что, не­смотря на довольно бдительное несение службы сотрудниками Отдела Охраны Ост­рова, некоторым всё же удаётся контрабандно сюда проникнуть и даже легализоваться. Но, разумеется, это делалось не так топорно. Так что, если этот мужичок был леваком, то леваком явно неопытным и пустившимся в опасную авантюру без должной подготовки. Юрген теперь ему искренне сочувствовал.

Мужчина беспомощно огляделся по сторонам и, заметив в холле ещё одного человека, бросился к нему за подмогой.

– Товарищ! Ну хоть вы ей скажите… У меня и документы все в порядке, и по телефону я вчера позвонил, и сказали мне, мол, приезжайте, Сергей Михалыч, ждём вас, сильно в вас нуждаемся… И что же получается? Я, понимаете ли, спе­шил, приехал сегодня вечером, вместо того, что бы спокойно сесть на фирменный поезд и, благополучно отоспавшись, прибыть завтра в одиннадцать, думал действи­тельно тут без меня дело горит, и что вижу?  – он сделал драматическую паузу.

– Что же видите? – доброжелательно спросил его Юрген, примерно зная, что же увидел на Острове этот странный, но, по-видимому, вполне безобидный гость.

– А вижу я следующее, – горячился мужчина в очках, – сотрудники либо придуряются, делая вид, что никакого Панасяна не знают, либо не хотят сказать, где он находится. В ресторане меня отказываются кормить потому, что работают они толь­ко по какому-то бредовому безналичному расчёту, а столовые уже закрыты. Теперь вот и в гостиницу не селят без всяких на то оснований…

– Это как это без на то оснований?! – взвилась притихшая было дежурная, – нахал! Хулиган! Неизвестно как сюда попал, а ещё место в гостинице требует!..

– Погоди, тётя Фёкла, погоди суетиться, – вмешался Юрген, – тут, видимо, дело сложнее, чем кажется на первый взгляд. Давай-ка я его с собой заберу, выясню, что к чему, и тогда уж решим, будем мы его поселять или не будем.

– Не будем! – непримиримо отрезала дежурная, – и вообще, куда это ты его забирать собрался? Уж не в свою ли комнату? И вообще, кто ты такой, чтобы разбираться? Это с тобой в первую очередь разбираться надо! Сам бандит сущий, а ещё разбираться вздумал! Вон ведь чего третьего дня учудил, а всё туда же, разбираться! Да я вот вас сейчас обоих как сдам в полицию!..

Юрген подошёл к стойке, слегка перегнулся через неё и тихо, но веско ска­зал севшей от испуга дежурной:

– Ты вот что, тётя Фёкла. Не буди во мне зверя, не верещи по-дурному. Ты же знаешь, я человек мирный, но дразнить меня не надо. А если хочешь в полицию об­ратиться, обратись, ни в чём себе не отказывай – да не забудь там попросить к телефону самого товарища Перешибайло, да не забудь у него поинтересоваться, сколько метров пряжи в кооперативе «Золотое руно» на той неделе не досчитались. И вот тогда товарищ Перешибайло тебе, милая моя, объяснит, как надо пра­вильно с людьми разговаривать, тем более с гостями самого Панасяна.

Привратница, явственно позеленев, задрожала губами и сделала движение руками, долженствующее означать что-то типа, «чур меня» или «изыди Сатана».

– Вот-вот, – усмехнулся Юрген, – и не забывай, что на Острове все виды религий отделены от государства… 

– Так вы знаете Льва Аршаковича? – обрадовано вмешался мужчина в очках. Юрген молча взял его чемодан и пошёл к лифту. Дежурная сзади издавала непонят­ные горловые звуки, явно протестующего плана, так и не рискнувшие превратиться в членораздельную речь. Мужчина, вдохновлено поправляя очки, устремился вслед за своим спасителем.

У дверей номера Юргена на полу сидел человек в скафандре. Приглядевшись, Юрген понял, что это не человек, а Кайл. Мужчина в очках недоумённо дышал у Юргена за спиной, борясь с желанием обратиться к нему за разъяснениями. Юрген мрачно разглядывал дремлющего Кайла. Когда это ему надоело, он ткнул Кайла ногой и сердито спросил: «Зачем вы это на себя напялили?»

– Испытания, – глухо и лаконично ответил Кайл, тяжело поднимаясь и настороженно ко­сясь на незнакомого человека. Бедолага, в очередной раз подумал Юрген. Кто-то же должен испытывать скафандры. Поэтому испытывает их Кайл. Таскает на себе 50 килограмм уникального оборудования, автономную систему жизнеобеспечения, тепло­электроцентраль в миниатюре и броню, по качеству превосходящую танковую.

– Вы что-нибудь хотели от меня? – почти участливо спросил он Кайла. Но тот отрицательно покачал головой, похожей на большую консервную банку с полупрозрачной верхней крышкой, и неровной походкой отправился прочь по коридору.

– Кто это?  – мужчина неуверенно поправил очки.

– Это Кайл, – ответил Юрген, открывая дверь номера, – проходите, располагай­тесь.

Зайдя следом, он сразу же заметил, что в его жилище побывали посторонние.

– Интересно, – усмехнулся он про себя, кто это опять жизнью рискует? Давненько меня не беспокоили. Наверное, месяца два. И надо же, вспомнили и обо мне. Только вот, кто вспомнил, непонятно. Не Кайл же у меня в комнате побывал, Кайл и мухи не обидит, скорее муха Кайла. Но, тем не менее, я так и не понял, за­чем Кайл ко мне приходил. Правда, если разбираться по большому счёту, к нему не только Кайл приходит, но и большинство здешних недоумков, и все, как один, непо­нятно зачем. Кайл, пожалуй, из них самый оптимальный вариант. Толокно, вон, тоже ходит, хоть и сделал мне изрядную гадость, и ведь знает об этом, и всё равно ходит, пьёт со мной за моё и своё здоровье, сначала моё пиво, а потом, правда, довольно редко, свой самогон. Тугоплах, вон, тоже ходит, кретин и бык-произво­дитель в человеческом облике. Слава богу, что ходит он ко мне только тогда, когда не воюет с женой, а воюет он с ней достаточно часто. Но уж, когда не во­юет, то вволю отыгрывается на мне, сидит, развалясь, в моём любимом кресле и косноязычно рассуждает о росте цен на бензин, колбасу и спиртное. Мелкий па­костник и хронический клептоман Чувинил тоже ходит ко мне, по десять раз на дню забегает ко мне на антресоли, а потом и в номер, чтобы поделиться оче­редной своей наболевшей проблемой. А проблемы у него все как одна, какие-то мелкопакостные, как и он сам. То он просит у меня поддержки в священной борь­бе против руководителя своего отдела, то спрашивает моё мнение о новой со­листке-танцовщице, неделю назад дебютировавшей в кабаре при ресторане «Вулкан», то просит меня замолвить словечко перед профкомом о выделении ему льготной путёвки на местный курорт «Комарики». А я, слабый человек, принимаю их всех, стараюсь со всеми найти общий язык, пытаюсь даже помогать им всем, хотя все они, ну может быть, за исключением Кайла, такого внимания с моей стороны не заслу­живают. Я делаю вид, что не помню за Толокном зла, хотя порой мне искренне хо­чется его убить, особенно, когда он с пьяной слезой в голосе молотит се­бя в грудь и кричит, что он-де такой гад, такая сволочь, что сам это прекрасно осознаёт, да вот беда-то, сколько ни старается, исправиться до конца никак не может. Я, слабый человек, с умным видом беседую, вернее, поддакиваю дураку, бездарю и половому гиганту Тугоплаху, заранее соглашаясь со всем, что он мне ска­жет. В том числе и с тем, что времена сейчас не те, что раньше, что сейчас са­мое время расцвета критики, самокритики и нетривиального личного мнения. Что сейчас за зажим критики по головке не погладят, и, поэтому, а вообще-то не толь­ко и даже не столько поэтому, каждый просто обязан критиковать, что он, Тугоплах, и делает, и не потому, что он, Тугоплах, критикан, а потому, что сейчас время такое, а он, Тугоплах, стремится шагать в ногу со временем. А стремление это приводит к тому, что у него, Тугоплаха, появляется своё собственное мнение, которое нередко в корне разнится с млением окружающих и, в частности, с мнением начальства, что отнюдь не способствует спокойной жизни, хотя и повышает несколько его, Тугоплаха, авторитет. И что, вообще, каким бы авторитетом ты не обла­дал, хотя бы и не обладал вовсе никаким, тем не менее, своё собственное мнение иметь всё равно обязан, а если ты его не имеешь, то тебя заставят его иметь, потому что время сейчас такое, время гласности, здоровой критики и не менее здоровой самокритики…

А я, слабый человек, каждый раз обещаю Чувинилу поддержку в его свя­щенной борьбе против руководства и обещаю не потому, что очень уж сочувствую Чувинилу, или не люблю его руководителя отдела, они стоят друг друга – началь­ник и подчинённый, а потому, что мне побыстрей хочется от него отвязаться и потому, что я просто слабый человек. И моих душевных сил хватает только на то, чтобы держать на необходимой дистанции человека по имени Белый Клык, и то не за то, что он по натуре висельник и грабитель-рецидивист с трид­цатилетним стажем, а потому, что у него от ног, подмышек и изо рта дурно пах­нет.

– Что вы стоите, как засватанный? – обратился Юрген к своему гостю, кото­рый всё ещё топтался в коридоре, – проходите, располагайтесь. Только обувь снимите… Вы голодны?.. Если хотите, можете с дороги принять душ… Тапочки в стен­ном шкафу… Полотенце синее такое, слева на стенке висит.

Пока гость располагался, Юрген навёл порядок в комнате и накрыл на стол. В процессе он позвонил в бар и попросил прислать в 102-й номер ящик пльзненьского. Сначала ему сказали, что пльзненьского нет, есть только «Сибирская корона» и то последняя бутылка24-1, потом, сказали, что на заказ не носят, потом сказали, что официант-разносчик сломал ногу на испытаниях защитного поля, потом сказали, что у него кредитка кончилась. Потом Юрген потерял терпение и пообещал спуститься сам и действительно переломать ноги и человеку на телефоне, и администратору бара. Потом к телефону подошёл лично администратор, и минут пять косноязычно извинялся за свой персонал, намекая, однако, что у бара могут быть проблемы с продлением лицензии, если они продадут, а тем более доставят пиво в номер Юргену. Юрген несколько удивился, в подробности вникать не стал, но посоветовал администратору бара, с которым был, в общем-то, неплохих отношениях (из-за того, что администратор в гости к нему не ходил и в друзья не набивался) оформить заказ на имя Казалона. Казалон был отвергнут ввиду некредитоспособности и состояния на учёте в вытрезвителе в качестве постоянного клиента, но взамен предложены Оллах или Тугоплах. Тугоплаха Юрген отмёл, представив неизбежность последующего скандала с Тугоплашихой по поводу нецелевого расходования средств. Оллах тоже был кандидатурой неважной, потому что иногда блюл Коран и пил только с заходом солнца и под одеялом. Но, как говорится на безрыбье и рак рыба – и заказ, наконец, был принят. Правда, напоследок, администратор сказал вполне открытым текстом:

– Дурак ты, Юрген, как пить дать твой номер уже прослушивается! Из-за какого-то пива и сам погоришь, и меня подставишь. Продаю пиво только из хорошего к тебе отношения. Только из-за того, что, в принципе, тебя поддерживаю…

Юрген опять не стал вникать в тонкости ситуации, потому что устал, и пиво того стоило. А ещё потому, что крайне несерьёзно относился ко всем намёкам подобного рода. На все подобные намёки у него имелся козырь в лице товарища Перешибайло, которому по статусу полагалось разбираться с подобными намёками.

Короче, уже через полчаса сели за стол. Пиво пил один Юрген. Гость его, Сергей Миха­лыч, вежливо, но твёрдо отказался: «Я не пью»25-1.

– Совсем?  – удивился Юрген, наполняя свой стакан.

– Совсем?

– Совсем.

– Даже пиво?

– Даже пиво.

– Как хотите. Неволить не буду.

– Это хорошо, – сказал Сергей Михайлович.

– Что, хорошо? – не понял Юрген.

– Хорошо, что неволить не будете. А то я уже устал отбиваться. В каждой компании возникают недоразумения, и в деловой, и в дружеской. Вот вы лично, как считаете, имеет человек право совсем не пить?

– Право-то он имеет, а вот может ли? У нас ведь, знаете как… – Юрген залпом допил стакан и налил себе ещё, – права мы имеем практически неограни­ченные, а вот с реализацией их на той самой практике у нас дела обстоят доволь­но-таки плачевно.

– А почему так, скажите мне, почему?  – Сергей Михайлович даже отложил вил­ку, – вы не находите, что всё это ненормально?

– Нахожу, – вяло ответил Юрген. Он сегодня так намотался на полигоне, что уже не чувствовал никакой охоты вести какие-либо дискуссии. К тому же ему хватило беседы с толстяком. Кстати, он так и не узнал, как того зовут, хотя всё время пребывания на полигоне собирался это сделать.

Но собеседник его не мотался сегодня по полигону и не имел никаких бесед с толстяками. Более того, он явно аккумулировал энергию во время беседы, точнее, во время прослушивания монолога гостиничной привратницы. Юрген слушал его пламенную речь невнимательно и только время от времени рассеянно кивал головой. Мужчина оказался говорливым и разносторонне образованным. Он весьма остро что-то критиковал и непредвзято судил о чём-то. Он грамотно разбирал чьи-то недостатки и великодушно подчёркивал чьи-то достоинства. Он искренне возмущался какими-то безобразиями и предлагал оригинальные способы их устранения.

– Эк его разобрало, думал Юрген расслабленно, вроде первый день здесь у нас, а уже   кипятится. Не могла же его вахтёрша так распалить. Побудет на Ост­рове ещё некоторое время – не то увидит. Интересно, как он тогда говорить начнёт? Неужели на Большой Земле хуже, чем у нас? А может, и хуже. Ведь я сам, почему от­туда сбежал?.. Чёрт, сейчас всего и не упомнишь, но ясно одно – хорошо мне там не было. Но я-то – это одно, а этот, как его, Сергей Михалыч, что ли, совсем другое… Может быть ему здесь понравится, ведь он только приехал… Стоп! Приехал! Как это он интересно приехал? Сегодня же четверг, а самолёты только по воскресеньям. И вообще, как можно приехать на Остров?

– …выход, казалось бы, лежит на поверхности – всего-то надо людей заинте­ресовать в конечном результате… – Сергей Михалыч заметил нетерпеливое движение собеседника и спросил:

– Вы, что, в чём-то со мной не согласны?

– Как, вы сказали, сюда добирались? – невпопад ответил Юрген. Сергей Михайло­вич удивился:

– Как, как. На поезде, на скоростном, ну знаете, на магнитной подвеске. Всё на свете себе отсидел…

– Вы шутите, – сердито сказал Юрген, – на Остров нельзя приехать на поезде, хотя бы и на магнитной подвеске.

– На какой ещё Остров? – удивился в свою очередь Сергей Михайлович, – я в Самару приехал…

– И что, здешняя местность на Самару похожа? – ехидно спросил Юрген. Его собеседник замолчал, растерянно моргая. Юрген налил себе ещё стакан и опять выпил его залпом.

– Постойте, но вы сами сказали, что знаете Панасяна…

– Не знаю я никакого Панасяна, – отрезал Юрген.

– Но…

– Никаких но. Иначе бы вы сегодня на улице ночевали.

– Подождите, подождите, – Сергей Михайлович нервно поправил очки, – что же это получается… Я действительно сразу как-то… На Самару это действительно мало похоже. Но как же…

– Не знаю как. Меня тоже интересует, как вы всё-таки сюда попали.

– Как, как, – раздражённо сказал Сергей Михайлович, – очень просто я сюда попал. Сел на поезд и приехал.

– А остальные пассажиры тоже сели на поезд и приехали сюда? Тогда где они?

– Кто, они?

– Пассажиры, которые ехали с вами в одном поезде, в одном вагоне, наконец!..

Сергей Михайлович удручённо молчал и озабоченно потирал лысину.

– Вы знаете, – виновато начал он, – я, кажется, понимаю, в чём дело. Я под конец пути всё-таки задремал и…

– И? Что дальше-то?  – поторопил его Юрген.

– И дальше меня разбудила поездная бригада, проверявшая вагоны.

– И кроме вас в вагоне, конечно, уже никого не было.

– Не было.

– Всё равно ерунда какая-то, – Юрген встал, задев стол, и пиво выплеснулось из вновь наполненного стакана.

– Ну, вы хоть объясните мне, куда я попал, – взмолился Сергей Михайлович, – и вообще, как я сюда к вам мог попасть?

– Как вы сюда могли попасть, я не знаю, – пожал плечами Юрген, вытирая со стола, – а попали вы на Остров.

– На какой остров-то? Островов много. Кюсю, Гренландия, Мадагаскар?

– Островов-то много, а ОСТРОВ один. ОСТРОВ, где находится Комиссия по Соз­данию Машины Времени.

– Не может быть! – восхищённо сказал Сергей Михайлович.

– Может, – мрачно сказал Юрген.

– Да я не о том. Это надо же! А я всё хотел выбить сюда командировку, да никак не давали. Надо же, как повезло! Послушайте, мне бы хотелось познакомиться…

– В том-то и дело, что познакомиться вы здесь ни с кем и ни  с чем не можете, не име­ете права. Я с вами сейчас не лясы точить должен, а вызвать полицию, или хуже то­го сотрудников Отдела Охраны Острова, чтобы они разобрались, что вы за птица, и с какой целью сюда заброшены.

– Что вы такое говорите, – побледнел Сергей Михайлович, – как это я сюда заброшен? И вообще я сюда не собирался попадать, а что я сюда попал, так это не я виноват, а Министерство Путей Сообщения, вот с него и спрашивайте! Юрген рассмеялся:

– Ну, вы даёте! Вы хоть представляете, в какой ситуации вы очутились? Вы находитесь на Объекте второй категории секретности, а на вопрос, как вы сюда попали, отвечаете так, что вам грозит прямая дорога даже не в Органы, а в психиатрическую лечебницу… В нашу – в лучшем случае! В КОЗу, так сказать… Так что, давайте лучше подумаем с вами, как выпутаться из сложившейся ситуации.

– Причём тут коза, я же ни в чём не виноват!

– Верю. Я верю, что вы, может быть, и не виноваты. Но как-то же вас занесло на Остров… Я не шучу, – Юрген жестом остановил хотевшего что-то сказать собе­седника, – вы действительно находитесь на Острове. И во избежание достаточно крупных неприятностей вам надо удалиться отсюда. Хотя бы тем же способом, каким вы сюда попали.

– Но я же не знаю, как я сюда попал! 

– Где стоял ваш поезд? 

– На вокзале, где же ему ещё стоять.

– Хм… На вокзале. Если бы у нас был вокзал… Как вы оттуда добирались? 

– На автобусе!

– На автобусе? Вам крупно повезло. Какой номер был у этого автобуса? 

– Семнадцатый, кажется… Да, точно, семнадцатый. Я ещё спросил у какой-то женщины, как мне доехать до гостиницы «Волжанка». Она сказала, что такой гостини­цы не знает, но доехать до неё можно на семнадцатом автобусе.

– Мне не нужен номер маршрута, они тут, как хотят, так и ходят. Мне нужен номер машины!

– Ну, знаете, – развёл руками Сергей Михайлович, – если бы мне ещё и знать, что надо запоминать этот номер…

– Да… Плохо. Ну а шофёра вы хотя бы запомнили? 

– Да, конечно. Полный такой, кучерявый, чёрный, на цыгана похож, кольцо в ухе.

– Ну, слава богу, – облегчённо вздохнул Юрген, – Хуан это, Домингес дель Макарио, только он испанец, чистокровный притом, потомок испанских грандов, у нас тут много всяких аристократов и прочей шелупони подвизается – коммуна. Знаете, пожалуй, мы с вами отложим решение вопроса до завтра. Шофёра мы идентифицировали, а это пока самое главное. С утра к нему и пойдём, выясним, с какого вокзала он вас вёз – с Ватер­лоо или с Павелецкого.

– Но вам, наверное, с утра на работу?

– Ерунда, у меня завтра библиотечный день. Сейчас я вам на диване пос­телю, и ложитесь, отдыхайте, с дороги уморились, небось.

– Да, есть немного.

– Вот и славно. А то я тоже глаза спичками подпираю. Намотался на дальнем полигоне…

 

Глава 7.

Этой ночью Юрген спал, как убитый. Правда, где-то под утро попытался присниться ему какой-то робкий сон, но был оборван телефонным звонком. Пока Юрген выдирался из дремотного состояния, его сосед по комнате шустро вскочил и поднял трубку. Говорил он тихо и совсем недолго, и поэтому Юрген уснул раньше, чем Сергей Михайлович после телефонного разговора оделся, умылся и, оставив гос­теприимному хозяину короткую записку, вышел из номера, аккуратно затворив за собой дверь.

Через несколько часов яркое южное солнце быстро взобралось в зе­нит, совершило четверть своего суточного оборота и заглянуло в комнату к Юргену. Шторы были не задёрнуты, и   горячие лучи быстро нагрели подушку и лежащую на ней всклокоченную голову. Юргену стало жарко, и он, наконец, проснулся. Настен­ные часы показывали десять минут двенадцатого. Чёрт, опять забыл  поставить будильник. Он встал, потянулся, бросил взгляд на стол, – ну и свинарник – и вдруг увидел на нём записку. Записка гласила: «Спасибо за ночлег. Извините за фантасмагории. Вызван к Панасяну. Позвоню вечером. Толкачёв».

– Так, – сказал Юрген вслух. Типичный бред сивой кобылы. Опять Сергей Михалыч чудит. К Панасяну он пошёл! А к Эйнштейну он заодно не заглянет? По дороге как-никак. Хотя… Юрген подошёл к телефону и набрал номер справочной.

– Девушка, мне, пожалуйста домашний или рабочий номер Панасяна Льва Арша–ковича… Да, Аршаковича… Спасибо, я подожду… Что, не числится? Странно… Ну, хоро­шо, извините… До свидания…

Хотя, в общем-то, ничего странного и хорошего нет. Как и Панасяна.

Бреясь, одеваясь, умываясь, Юрген раздумывал над чудными событиями послед­них дней. Особенно его занимали неоднократные намёки на выступление на Учё­ном Совете Комиссии. Учёный Совет  действительно имел место во вторник, но Юрген на него не пошёл. Во-первых, он не был его членом, а во-вторых, давно разочаровался в каких-либо Советах. Так, что о выступлении на Ученом Совете не могло быть и речи.

Так как рабочий день всё равно пропал, а впереди были выходные, Юрген ре­шил всё же с этим разобраться. Поразмышляв некоторое время, он надумал обратиться к Эрнсту Куй-да-Кую, заведующему его отдела. Куй-да-Куй был поразительно бестолко­вым учёным, но человеком тихим, интеллигентным и незлобивым. Юргена, который в запале мог наговорить всякого и наделать тоже, он явно побаивался. Сначала Юрген хотел направиться на работу, но потом решил позвонить. Куй-да-Куй редко появлялся в отделе, стараясь не досаждать сотрудникам своим присутствием. Как Юрген и пред­полагал, Эрнст Ипполитович работал сегодня дома, у него, видите ли, доклад на но­су и поэтому он сейчас пишет, не отрываясь. Юрген скорчил себе рожу в зеркале, передразнивая куй-да-куевскую секретаршу, самодовольную дуру, трещотку и кривляку, настоятельно желавшую называться не секретаршей, а помощницей, и набрал номер до­машнего кабинета в коттедже зав отделом. Куй-да-куй сам взял трубку, был с Юргеном крайне любезен, встретиться согласился и даже предложил подослать к гостинице свою служебную машину. Юрген сначала хотел отказаться, но затем поду­мал, отчего бы ни покататься на комфортабельной начальницкой машине. Только он никак не мог вспомнить, с каких это пор заведующим отделами полагаются персо­нальные служебные машины. Впрочем, он давно уже разучился чему-нибудь здесь удив­ляться – зав отделами, так зав отделами, машины, так машины, тем более что ему столь любезно предложено ими воспользоваться.

Машина прибыла ровно через полчаса, как заказывали, и требовательно загу­дела под окном. Юрген спустился вниз, прошёл мимо пасмурно смотрящей на него тё­ти Фёклы, которая, видимо, опять имела крупный разговор с Сергеем Михайловичем, и, поздоровавшись с возвращающимися на обед в гостиницу соседями, уселся в рос­кошный тёмно-зелёный «Вольво».

– Задобрить, видно, его хотят, здорово он их во вторник прищучил, – услы­шал Юрген, закрывая дверь машины.

– Надо же, и здесь о том же, – удивился Юрген, – только я один ничего не знаю. Оказывается, я выступал на Учёном Совете и кого-то прищучил, и меня теперь за это хотят задобрить. Это по одной версии, а по другой, и вовсе хотят уволить…

Машина вырулила на шоссе и, быстро набрав скорость, понеслась по направле­нию к коттеджам руководства Комиссии. Шофер попытался, было, завести с Юргеном беседу, но тот, погруженный в свои мысли, отделывался односложными «да» и «нет».

«Вольво» – хорошая машина, и поэтому уже через 10 минут они добрались до места. Несмотря на разгар рабочего дня, на территории Лас-Вегаса – так называ­ли этот поселок в народе, было оживленно. Большинство руководителей Комиссии в пятницу предпочитали работать дома. Некоторые накрывали для этого во двориках своих жилищ скромные обеденные столики, некоторые развешивали гамаки, натяги­вая их под сенью раскидистых пальм, некоторые по-простому выбирались на берег лагуны или океана и работали там, раздевшись до состояния Адама.

Как ни странно, Эрнст Ипполитович был у себя дома, более того, он сидел в кабинете. Более того, он действительно писал тезисы доклада. Доклады, особенно, если их не слушать, а читать в печатном виде, у зав отделом были замечательные. А вот слушать их было невозможно. Куй-да-Куй обладал многочисленными дефектами речи и голосом, совершенно лишённым каких-либо модуляций. Поэтому, присутствовать на его докладах было делом бесполезным.

Эрнст Ипполитович предложил гостю сесть, угостил сигаретой, от которой Юрген вежливо отказался, и спросил, по какому делу Юрген его собствен­но беспокоит. Юрген за время, что он провёл в дороге, успел обдумать, как ему вести  разговор  и начал его в соответствии с заранее намеченным планом.

– Та, та, ’онен-но, вы п’авы, – энергично перебил его Куй-да-Куй, – я и фам ’отел с вами…

Из всей следующей, почти получасовой, речи своего непосредственного руководителя Юрген улавливая лишь редкие слова и термины, а жаль, потому, что Эрнст Ипполитович явно говорил что-то важное. Но из отдельных слов, типа «нефом­ненно бвагофвовил», «не ’еняется», «темагог», изредка прорывавшихся сквозь нев­нятное гудение  монолога, составить целостную картину его содержания было невозможно. Юрген сидел, состроив предельно внимательное выражение лица, и на чём свет стоит клял себя про себя за то, что не предугадал столь очевидно­го поворота дела. Куй-да-Куй, наконец, закончил, встал и торжественно пожал Юргену руку: 

– В п’инфипе, на’од ваф подде’фивает…

Ну, слава богу, думал Юрген на обратном пути, хоть народ меня поддержи­вает, и то ладно. Правда, непонятно в чём он меня поддерживает. Ну, да это не­существенно. Хотя, может быть, как раз это и существенно. Ведь я так и не узнал, каким это образом я мог выступать на Учёном Совете, если я во вторник весь день просидел под землёй, рядом с основным энергоблоком Машины Времени, гоняя её на различных режимах. Жаль, что сидел я под землёй в гордом одиночестве и некому подтвердить, что я там сидел. Хотя, погоди, как это некому? Я же расписался в журнале регистрации, когда пришёл туда, и, когда уходил. Вспомнив об этом, Юрген попросил водителя персональной машины Эрнста Ипполитовича отвезти его на территорию энергоблоков Машины Времени.

На рабочих площадках Машины Времени люди всё-таки, несмотря на пятницу и послеобеденное время, трудились. Кое-где копошились строители, кто-то ласковым го­лосом кричал: «Угол, угол заноси, нехороший ты человек», какие-то молодые  люди в строй­отрядовской форме недружно копали канаву. Юрген отпустил машину и направился к своему хозяйству. Около входа в главный зал управления Машиной Времени мирно стоял электропогрузчик, и его водитель зычным голосом командовал бригадой опе­раторов ЭВМ, неумело тащивших солидных размеров ящик, оклеенный лентами с надписи; «Fragile» и «Осторожно! Не кантовать!».

– Здорово, начальник, – отвлёкся на Юргена руководитель работ, и тут же, повернувшись к своим подопечным, заорал, – да куда ж ты, едрёна корень, прёшь, пень безрукий, очкарик нелепый! Угол заноси, угол, ты, что не видишь, что здесь труба! Не картошку же волокёшъ, а импортное обо­рудование, за него валютой плачено!

Юрген спустился на скоростном лифте на шесть этажей вниз, миновал коротенький коридорчик и, набрав шифр кодового замка, вошёл в блок энергопитания. Дверь своей персональной конуры он оставил открытой – опять какая-то скотина в целях экономии отключила у него кондиционер, и маленькая комнатка, примыкавшая к мощным силовым агрегатам прогрелась до состояния финской бани. Сорвав пломбу, Юрген вскрыл сейф. Особо ценных вещей в его сейфе не хранилось, но ввиду повышенной секретности объекта, сейф полагалось опечатывать. Юрген достал журнал и отыскал в нём последнюю запись.

– Вот это да, – сказал он и растерянно по­чесал в затылке. Последняя запись датировалась не вторником, прошлым четвер­гом. Тот лист, где должны были быть результаты вторничных испытаний, время при­хода и ухода его из блока и печать электронного секретаря, отсутствовал. Точнее, он был просто вырван, причём не очень аккуратно. Юрген несколько минут постоял, в задумчивости глядя на журнал, потом без особой надежды на успех порылся в сейфе и поискал недостающий лист на полу комнаты, и, естественно, ничего не най­дя, устало опустился на стул.

По крайней мере, во всём этом просматривается система. Теперь у меня совершенно нет доказательств, что я во вторник был именно здесь. Зато у меня есть абсолютно точные доказательства того, что кому-то очень надо доказать мне, что я во вторник всё-таки был на Учёном Совете… Нет… Да, – что я был на Учё­ном Совете и не был здесь, а был на Учёном Совете, и не просто был, а произнёс там какую-то знаменательно-замечательную речь, о которой судачат сейчас по всему Острову. В этой речи я высказал нечто такое, в чём меня народ в принципе поддерживает. Но ведь я-то знаю, что ни на каком Учёном Совете я не был, но доказать это не могу, поскольку есть множество свидетелей того, что я там был, хотя я твёрдо знаю, что я там не был. Чертовщина какая-то. Либо на Учёном Совете был кто-то очень на меня похожий, но этого не может быть, поскольку своих двойников я на Остро­ве ещё не встречал, либо я там был, но не помню этого, а значит я либо лунатик, либо чего-нибудь в этом роде того похуже. Что ж теперь – в больницу идти здоровье душевное проверять? Но, подожди-ка! Ясно одно: я не мог быть сразу в двух местах – на Учёном Совете и здесь, в энергоблоке. На Учёном Совете меня ви­дели и слышали многие, а то, что я был в энергоблоке – не видел никто. Приехал я сюда и уехал на служебной машине, сам за рулём, так никого и не встретив. Страничка в журнале отсутствует, вернее, она просто вырвана, а значит, я здесь всё-таки был. Но это доказательством является только для меня самого, а мне в основном людям надо доказывать… А, собственно, зачем? Юрген усмехнулся и закрыл сейф. Если народ меня в принципе поддерживает – это же славно!  Тем более славно, если меня отсюда уволят. Вот уж счастье-то привалит! Последний месяц я только об этом и мечтаю…

Юрген уже было вышел из своей каморки, но остановился на пороге. Всё равно странно… Чёрт, он хлопнул себя по лбу. Надо же обратиться к памяти электрон­ного секретаря, уж у него-то точно зафиксировано, что он мне ставил во вторник печать на пропуск. Вот балбес! Как же я сразу про него не вспомнил? В проходной энергоблока стояли дисплеи для общения с различными ЭВМ, обслуживающими много­численные подразделения Острова. Юрген неоднократно удивлялся, что, несмотря на бардак во всех остальных сферах жизни, Служба Автоматического Обеспечения Цен­трализованной Информации работала почти идеально. И в этот раз она не подкачала. Спустя полминуты на дисплее высветился вежливый ответ: «Служба Централизован­ной Информации, сообщает собеседнику, что в памяти машины типа «Электронный секретарь» не зафиксирована операция проставления печати на пропуск и выпуск сот­рудника энергоблока Хойницера Юргена, датированная (день недели, число, месяц)». Вот теперь Юрген растерялся по-настоящему. На личные сейфы сотрудников (равно как и на кондиционеры!) имел право посягать Первый Отдел, у них имелись ключи от всех замков на Острове и образцы личных печатей, да и стиль работы их был близок к тому, что обнаружил сегодня Юрген. Именно Первый Отдел мог по каким-то, одному ему ведомым причинам, свободно и подчёркнуто неаккуратно удалить какую-либо запись из официального журнала наблюдений и экспериментов. Но вот изменить информацию в Системе АОЦИ, более того, начисто удалить её из памяти ЭВМ, Первый Отдел никак не мог. И в чьей компетенции это находилось, Юрген не знал.

Для того чтобы обстоятельно всё обдумать, Юрген отправился в обрат­ный, весьма неблизкий путь пешком. Но, когда он через 40 минут вошёл на территорию культурного центра Острова, он понял, что он ничего не понимает в сложившейся ситуации. Максимум до чего он смог додуматься – это более или менее рассортировать имевшиеся в наличии факты. Итак, кому-то понадобилось, чтобы он, или не он, а кто-то очень на него похожий, выступил на Учёном Совете Комиссии с речью радикального содержания. Самое обидное то, что он не знает, о чём  говорил на Учёном Совете. Впрочем, это не самая большая проблема. Если повести себя с умом, то содер­жание речи выяснить можно. У того же Толокна, как это ни противно. Всё-таки член Учёного Совета, поскольку профессор. Во-вторых, кому-то понадобилось лишить его доказательств того, что он находился в это время совсем в другом месте и, следовательно, с речью на учёном Совете выступить никак не мог. Причём, ему само­му недвусмысленно показали, что не стоит пытаться доказывать своё присутствие в другом месте. Значит, тут можно сделать единственный непротиворечивый вывод: ему необходимо примириться со своей ролью героя и мученика, на самом деле та­ковым не являясь, но при этом прекрасно представляя себе своё двойственное по­ложение. Вот с этим-то как раз Юрген и не мог примириться. Его использовали, и он об этом знал, но использовали вслепую, кто и с какой целью неизвестно. Во всяком случае, по разумению Юргена, с таким произволом следовало бороться. Сложность лишь в том, что, как бороться и с кем – непонятно. Юрген решил завтра неофициально поговорить с Перешибайло – приятель всё-таки и к тому же начальник полиции Острова. И, в общем-целом, неплохой человек, что для чиновника такого ранга большая редкость. Приняв решение, Юрген повеселел. Правда, на горизонте маячил ещё и Сергей Михайлович Толкачёв, но он обещал позвонить вечером, а до вечера было до­вольно далеко, а пока Юрген решил сходить в баню. В русскую. Со всеми атрибутами и аксессуарами. С берёзовыми вениками и липовыми ушатами. С горяченной парной и с искусственной, но очень натуральной прорубью. С ядрёными девками-банщицами и водочкой под грибочки и капустку. Ах, лепота! А ведь он давненько не пивал водочки. Всё пиво да пиво, как немец какой. Да ещё под капустку. И под грибочки маринованные. И под расстегаи, которые, не команда старшины по роте, а вкусные пироги. И Юрген направился к четырёхэтаж­ному банному комплексу. В комплекс входили, разумеется, не только русские парные. Там были и сауны, и персидские мыльни, и турецкие массажные, и испанские холодные бани, и интернациональные, суперсовременные комплексные душевые с японками-массажистками, и вообще всё, чего душа пожелает. Душа Юргена всегда, правда, достаточно редко, желала русских парных бань. Именно туда он и направился.

 

Глава 8.

Из бани Юргена выводили под белы рученьки. Тому было несколько причин. Во-первых, он нуждался в поддержке. Вообще-то, Юрген умел пить, но так как он давно не пользовал свой организм водкой, то в этот раз слегка не рассчитал. К тому же сказался и незапланированный стакан какого-то дрянного портвейна. И два глотка из горла неплохого виски «Чивас Ригал». И рюмка на посошок крепчайшего «чиста кавказского, дарагой друг!» бальзама «Машук»31-1. И освежающая голову баночка 10-градусного «Амстердама»… Поэтому Юрген нуждался в поддержке. Во-вторых, он нуждался в умиротворении. Вообще-то, он был до­вольно сдержанным человеком, но в этот раз, видимо, под влиянием последних собы­тий и, несомненно, обильных возлияний, он не сдержался и захотел набить морду ка­кому-то прощелыге, который хвастался очередными шедеврами Толокна. Прощелыге явно повезло – Юрген уже окончательно был не в форме, и владелец порнографии отделал­ся лёгким испугом и потерей редких по качеству и содержанию кадров. Правда, поначалу он хорохорился и грозился подать на Юргена в суд за покушение на частную соб­ственность, но мужики, оттаскивавшие Юргена, прощелыгу не поддержали, и во из­бежание более серьёзных телесных повреждений любитель порнографии поспешно ре­тировался. Но Юрген ещё долго кипятился и поэтому нуждался в умиротворении. С этой целью, разумеется, за дополнительную плату были вызваны две соблазнительные бан­щицы, которые поставленную перед ними задачу выполнили высокопрофессионально. Ну и, в-третьих, одна из этих прелестных банщиц соблазнилась не столько мужскими досто­инствами своего подопечного (ну какой спрос с пьяного в сиську мужика?!), сколько его перспективами, и была не прочь продолжить с ним знакомство во вне­служебное время и совершенно бескорыстно. Поэтому и вывели Юргена из бани под бе­лы рученьки. Стребовав с него номер телефона и адрес, и, для очистки совести, обещание позвонить или навестить на дому, банщица-фея погрузила ненаглядного в специально вызванное такси и отправила в гостиницу, внеся плату за доставку пассажира до места жительства в общий и внушающий уважение банный счёт клиента.

За время поездки в такси Юрген придти в себя, конечно, не успел, но до своего этажа он добрался всё-таки без посторонней помощи. Более того, он прошёлся по гостиничному коридору в поисках приключений. Однако (по всей видимости, из-за пятницы) народу на этаже практически не было, большинство номеров не откликалось. Исключение составлял 117-й, где, несмотря на ранний вечер уже ритмично скрипела кровать, да люкс Тугоплахов, где взрослые вели себя на удивление тихо, зато разноголосо вопили дети. Посещение обоих этих номеров исключалось, и Юрген добрёл таки до своей комнаты и даже сумел раздеться, преж­де чем завалиться спать. Спал он крепко и телефонных звонков не слышал. А зря. Ему, в том числе звонил и Сергей Михайлович Толкачёв. Прямо из Самары, набрав по простоте душевной номер телефона в гостиничной комнате Юргена. Толкачёву тоже очень хотелось выяснить, что же с ним произошло, и кроме как к Юргену обратиться за разъяснениями было не к кому. Помимо трёх звонков Толкачёва было ещё два звонка, на которые Юрген тоже не отреагировал. Проявлять признаки жизни он начал лишь несколько часов спустя после последнего звонка. Вследствие термоядерной смеси, влитой в организм, у него начала трещать голова, и от этого треска Юрген, наконец, проснулся. За окном было темно. Уютно горела настольная лампа, а около кровати, на придвинутом стуле, сидела женщина и задумчиво смотрела на Юргена. Он сде­лал вялое движение рукой, долженствующее означать «Сгинь, нечистая сила», но не­чистая сила не сгинула, более того, она осуждающе покачала головой, привстала со стула и взяла со стола стакан с какой-то ярко-оранжевой жидкостью и таблетку: 

– Выпей, пожалуйста, а то, наверно, у тебя голова болит.

Юрген таблетку и стакан из рук женщины взял, таблетку проглотил, запив из стакана жидкостью, оказавшуюся грейпфрутовым соком, но разговоры дальнейшие вести не пожелал и отвернулся  лицом к стенке.

– Как маленький, – вздохнула женщина, допила сок и водворила стакан на стол. Юрген лежал, уставившись невидящими глазами в грязное пятно на обоях, и очень себя жалел. Зачем она пришла, думал он. Разве я её звал? Разве ей мало было тогда? Разве МНЕ тогда было мало?.. А пришла к нему, пока он валялся в пьяном беспамятстве, Гизелла. Три недели назад он подошел к ней в сто­ловой административного корпуса и нетвёрдым голосом спросил, являются ли картин­ки, которые показал ему Толокно, настоящими, или сей мастер по неизвестным причи­нам опустился до гнусного фотомонтажа. Он страстно желал, чтобы Гизелла, сделав большие глаза, сначала спросила, о каких картинках он говорит, а потом, взяв его за руку, потащила к Толокну разбираться, и уж тогда бы Юрген сладостно набил это­му мерзавцу-профессору морду. Но ничего подобного не произошло. Гизелла отве­ла свои изумительные ореховые глаза, неуверенно поправила очки с большими стё­клами в тонкой металлической оправе, убрала упавшую на них прядь тёмно-рыжих во­лос и ничего не сказала, а только вздохнула. Зато сказал Юрген. Он сказал: «Дрянь!» Гизелла молчала и теребила ремешок, подчёркивающий её почти осиную талию. «Какая же ты дрянь!» – повторил он и, сопровождаемый любопытными взглядами обеда­ющих, пошёл к выходу. В дверях он не выдержал и оглянулся. Гизелла стояла на том же месте и смотрела на  него очень грустно. Юрген с трудом удержался, что­бы не плюнуть на пол, и ушёл. С тех пор они ни разу не встречались. К нему в душу неоднократно заползали сомнения по поводу правильности принятого им реше­ния, но он мужественно давил их, старательно пытаясь вызвать в себе хотя бы брезгливость. И то получалось плохо, не говоря уже о ненависти.

И вот сейчас, лёжа носом к стенке, он чувствовал, как тает в нём реши­мость ни в коем случае больше с Гизеллой не разговаривать и вообще не иметь никаких дел. А она сидела на стуле у его кровати, у него за спиной и терпеливо ждала, к какому же выводу придёт её любимый человек и захочет ли выслушать её. В том, что захочет, она сомневалась, а вот в том, что любимый – нисколько. Прошедшие три недели доказали ей это как дважды два. Гизелла достала пачку «Мальборо», вытащила сигарету и закурила. Она не ошиблась. Юрген подскочил, как ужален­ный, и сердито сказал: «Ты же знаешь, я не терплю курящих женщин! Особенно, если они курят у меня в номере». Впрочем, он тут же схватился за голову и бессильно откинулся на подушку. Анальгин ещё не начал как следует действовать. Гизелла выпустила клуб дыма, и Юрген со стоном в голо­се спросил: «Ты, что издеваться явилась над больным человеком?»

Гизелла работала в Отделе Кадров и занималась оформлением документов при приёме Юргена на работу. Ему она понравилась потому, что не могла не понра­виться, он ей – потому, что не стал, как все остальные принимаемые на работу сходу говорить сомнительных комплиментов и выяснять, что она делает сегодня вече­ром. Только спустя неделю с гаком, Гизелла, пользуясь служебным положением (Отдел Кадров тесно сотрудничал и с Первым Отделом, и с Отделом Охраны Острова), изучила, как новичок предпочитает проводить свободное время, и отправилась в пивной бар «Сайгон», да так удачно, что оказалась за одним столиком с Юргеном, поскольку дру­гих свободных мест в этом популярном заведении как на грех не нашлось.

Гизелла оказалась, разумеется, не первым человеком на Острове, с кем познакомился Юрген в неофициальной обстановке, но первым человеком, который почему-то сразу не вызвал у него никаких отрицательных эмоций. Может потому, что этот человек оказался вовсе не человеком, а женщиной, хотя Юрген пребывал в изрядной уверенности, что после кошмара своей семейной жизни он застрахован от общения с лучшей половиной человечества весьма надолго и надёжно. Но Гизелла вовсе не походила на кошмар, а наоборот была крайне мила и чертовски обаятельна, и сумела поколебать в нём эту уверенность всего за три дня и две ночи. Она удивительным образом сочетала в себе умудрённость жизнью пожилой жен­щины и абсолютно детскую непосредственность; утончённость светской львицы с непритязательностью деревенской пастушки, интеллигентность человека с двумя высшими образованьями со способностью шокировать почтенную публику специфическими портовыми вы­ражениями. Её нельзя было обвинить в обладании отточенным умом, но уж никак нель­зя было назвать незатейливой дурочкой. Юрген никогда до этого не встречал та­ких женщин. Впрочем, он их и не мог встретить. Женившись в 20 лет без малого, последующие семь он не смотрел ни на кого, кроме своей жены, а потом содрогался только от одной мысли о том, что с ними, с женщинами, вообще можно как-то общаться. С Гизеллой ему было порой тяжело, с ней он чувствовал себя иногда неуверенно, но вместе с тем, как же с ней бывало хорошо, спокойно и весело. Она умела жить и давала жить другим. Она училась сама и учила его. И Юргену это нравилось до тех пор, по­ка не оказалось, что учила жить она не только его, но… Юрген боялся признать­ся сам себе, но в нём помимо всего прочего  бушевало чувство оскорблённого собственника. Но поскольку внешне всё выглядело крайне благородно, это чувство более или менее удавалось заглушать. Ему даже сочувствовали. Даже Кайл сочувствовал. Кайл редко кому сочувствовал, и это было единственное, что он делал умело и кста­ти. Не считая, конечно, его достоинств, как доктора исторических наук, кои на Ост­рове применять было ещё рано. Поэтому Кайл работал кочегаром и подрабатывал на различных испытаниях…

– Хорошо, – сказала Гизелла и послушно затушила сигарету, – только прошу, выслушай меня, пожалуйста.

– Отвернись, – сердито сказал Юрген, лежавший неглиже и судорожно вспоминавший, как он разделся и куда дел трусы, – я встану.

Гизелла послушно отвернулась, хотя ей очень хотелось сказать: «Что, я голым тебя не видела?» Юрген, натужно вздыхая, копошился у неё за спиной и вдруг затих. Надолго. Ну что там ещё у него случилось, подумала она и повернулась.

– А это откуда у меня взялось? – Юрген стоял в полуспущенных штанах и, усиленно морщась, смотрел на лежащие около стола костыли, – чёрт, неужели я ТАК надрался? Убей меня, не помню, где я их взял. Кого обидел? Ч-чёрт, нехорошо получилось…

– Не волнуйся, – засмеялась Гизелла, – не разваливал ты часовню. Это мои…

– Твои?  – поразился Юрген.

– Мои, мои, – беззаботно подтвердила Гизелла.

– Но... – он только сейчас заметил, что левая штанина её брюк, перекинутая через правую ногу, аккуратно под­колота на уровне щиколотки, – вроде не было никаких известий о несчаст­ных случаях, – смятенно думал он, – где это её так угораздило?

– Ты чего перепугался? – продолжала хихикать и наслаждаться произведённым впечатлением Гизелла: вообще, как только она убеди­лась, что Юрген не собирается её выгонять сразу и безоговорочно, она пришла в прекрасное распо­ложение духа.

– С Крутолобом связалась!  – догадался, наконец, Юрген, – ты же знаешь…

– Конечно, знаю, но тебя же рядом не было, остановить меня было некому, вот я и согласилась.

– Согласилась она… – проворчал Юрген, – хотя мне-то что за дело. Хозяин – барин. Ладно… Так что же ты мне хотела сказать?

– Сказать?.. Ну, сначала я хочу, чтобы ты меня пожалел.

– С какой это стати я должен тебя жалеть? Иди вон к Толокну, уж он тебя пожалеет.

Гизелла пропустила выпад мимо ушей:

– Ты меня пожалеешь, потому, что ты очень хороший человек.

– Да уж получше некоторых…

– Потому, что ты сочетаешь в себе три основных качества хорошего челове­ка: жалость, честность и доброту…

– Ну, поехали, – Юрген, наконец, облачился в рубашку и сел на незастеленную кровать, – во-первых, прекрати из меня икону делать, а во-вторых, хорош ли тот че­ловек, который добр к убийце?

– Ладно, тебя всё равно в таких вещах не переспоришь. Действительно, жа­лость и доброта сильно зависят от объекта приложения. Но честность-то, она и в Африке честность!

– Ну да! – хмыкнул Юрген, удивляясь, что втягивается в беспредметный и со­вершенно ненужный ему спор, – честность, ведь и она, может лечить, а может и уби­вать. И человек, честный по отношению к другим, далеко не всегда честен по отно­шению к самому себе.

– Вот, вот! – Гизелла даже привстала, придержав левую штанину – там внутри всё-таки что-то было,– и я тебе тоже могла сказать, что Толокно всё врёт, что фотографии, которые он тебе показал, не более чем искусный монтаж и что вообще он – мерзавец, и мстит мне за то, что я отказалась ему позиро­вать, и что это было бы очень близко к правде, почти правда, во всяком случае – правда для тебя. Но для меня-то это не было правдой! А когда ты узнал об этой МОЕЙ трек­лятой правде, ты… она расстроено махнула рукой. Юрген почувствовал, что крас­неет, встал и нервно прошёлся по номеру, дважды споткнувшись о костыли.

Но зачем же доводить дело до такой правды, зачем вообще заниматься этим… Этой… Зачем?..

Если бы ты не впадал в истерику, как кисейная барышня, а попытался спо­койно, как настоящий мужик, во всём разобраться…

Ну, знаешь ли, не хватало мне ещё копаться во всякой грязи, Гизелла опять игнорировала его реплику.

– …то мог бы, особенно, если бы учёл, кто такой Толокно, а я думаю, что ты насчёт него не заблуждается, то мог бы заметить несколько небезынтересных деталей…

Во-первых, там сплошь интересные детали, а во-вторых, у меня не было ни­какого желания эти детали разглядывать.

…это очень старая история. Началась она почти тринадцать лет тому назад в далёком городе Гамбурге…

Гизелла движением руки остановила порывавшегося что-то сказать Юргена и спокойно, не избегая леденящих душу подробностей, рассказала, как Толокно, тогда ещё относительно молодой и талантливый химик, пост-докторант Гамбургского поли­технического университета, подобрал на улице девчонку, голодную, несмотря на позднюю осень, практически раздетую и   находившуюся в совершенно невменяемом состо­янии от принятой дозы наркотиков в обнимку с ополовиненной бутылкой дешёвого бренди. Толокно приютил падшего ангела, одел, обогрел, но не стал отучать от наркоты. Вернее сразу и от всякой, зато перевёл девушку с немыслимой дряни, которой она по бедности пробавлялась, на чистый, грамотно и собственноручно синтезированный или очищенный продукт. Толокно мог позволить себе и не такое экстравагантное хобби, благо дене­г имел в достатке. Тут и наследство нехилое сказывалось, и пос­тоянные публикации в научных журналах, и лекции для поступающих в вузы, и консультации частным фирмам. А в рамках своего хобби г-н будущий профессор увлекался весьма загадочными химическими опытами в персональной лаборатории, в качестве побочных продуктов которых, как ни странно, всё время получались всевозможные психотропные и наркотические вещества. Что самое интересное, Толокно свои побочные продукты вполне удачно и на законных основаниях реализовывал. Разумеется, не все – усушка и утруска случается в каждом большом деле, тем более в столь тонком, как уникальные химические опыты, которые почти по определению имеют эффективность далёкую от 100%, а точное её значение известно лишь непосредственному производителю опытов.

В общем, у Гизеллы с очередной дозой проблем не было. А за дозу она была готова едва ли не на всё, и Толокно это талантливо использовал. Он ещё подрастянул границы своего хобби и взялся за художественную фотографию, предпочитая свою протеже в качестве натурщицы, поскольку Гизелла, несмотря на уличное происхождение, фигуру имела чудную и личиком была не обижена. По далеко не сразу сформировавшемуся мнению Гизеллы, Толокно был чистый извращенец – сам он с ней переспал ну раза три, и то крайне неумело. (Даже если Гизелла за давностью лет ошибалась в меньшую сторону на порядок, всё равно – действительно извращенец, подумал Юрген). Зато Толокно вынудил девчонку стать любовницей своего научного руководителя, после че­го навёл полицию, обвинив души в нём не чаявшего наставника в развращении несовер­шеннолетних. Таким образом, Толокно не только изрядно расширил свою лабораторию, но и обзавёлся сильным научным коллективом, потому что именно его шеф видел в качестве преемника.

Толокно заставлял непомерно обаятельную и притягательную Гизеллу буквально заманивать в свою подозрительную лабораторию людей, которые довольно скоро и абсолютно добровольно становились объектами неких непонятных экспериментов. Толокно уверял, что эксперименты абсолютно безопасны и разрешены Министерством здравоохранения, но почему-то как минимум четверо из испытуемых плохо кончили. С двумя произошли случаи, признанные несчастными, но не ставшие от этого менее смертельными; один совершенно доказуемо (просто на глазах у всех!) покончил жизнь самоубийством, а одного, Гизелла свидетель, всего-навсего увезли в психбольницу с песнями и попытками плясок.  Впрочем, надо отдать должное Толокну. Он за короткое время не только унаследовал лабораторию оклеветанного руководителя, но и сам стал доктором наук, а заодно обеспечил Гизелле высшее образование и некоторое материальное благополучие. Толокно продолжал её использовать в своих гряз­ных целях, но однажды терпение у Гизеллы лопнуло. И едва ей представилась возможность скрыться от своего благодетеля и мучителя, она сделала это, чему способствовали ещё весьма ко времени случившиеся у  Толокна неприятности. Он угодил таки под следствие. Гизелле после определённых усилий с её стороны предложи­ли контракт на работу в Комиссии по Созданию Машины Времени. И хотя условия бы­ли не слишком благоприятные, Гизелла согласилась. В её положении выбирать не приходилось, да и некогда было – следствие против профессора, имевшего связи в КРУГАХ, успешно загнивало. Зато одной из привлекательных позиций Контракта было обеспечение полугодового курса лечения от наркозависимости.

Боже, как же ей было плохо! Но уж точно не хуже, чем если бы она продолжила при помощи Толокна травить свой организм. Тяга к побегу зрела уже давно, а последним толчком, заставившим её сделать решительный шаг, стал случайно подслушанный ею разговор Толокна со своим замом. Тот, похоже, был в чём-то замазан, а потому посвящён в большинство отклонений Толокна, и заявил шефу, что ресурс Гизеллы на исходе – то ЛЕКАРСТВО, которое её давали, может вскорости спровоцировать распад личности, если не… Яблочко от яблони недалеко падает – Гизелла не только раздобыла антидот (в лаборатории же Толокна, разумеется!), не только вышла на представителей Комиссии с просьбой о контракте, но и через третьи руки поспособствовала изрядному интересу полиции Гамбурга к лаборатории своего шефа.

Гассан ибн Крутолоб числился как бы заведующим отделением, в котором как бы лечили как бы наркоманов. По большому счёту, разницы между Толокном и Крутолобом не обнаруживалось никакой. По модулю они были одинаково сумасшедшими. Вот только знак у Толокна был отрицательный, а у Крутолоба – исключительно положительный. Крутолоб, когда к нему доставили Гизеллу со всеми необходимыми направлениями, был искренне поражён пунктом её контракта о необходимости курса. Пробормотав нечто вроде «мы, конечно, кое-что лечим, но в основном калечим», доктор, тем не менее, сначала вник в проблему, а затем и проникся к пациентке, занявшись ею лично. Ведь, как быстро выяснилось, что сама по себе наркотическая ломка – не самое страшное явление, поскольку выдержать её просто было бы нельзя без украденного антидота: различные и притом весьма ответственные части организма отказывались работать без той гадости, которой Гизеллу пичкал Толокно. Антидота, естественно, оказалось явно недостаточно, и если бы Крутолоб (надо сказать, не без деятельной помощи самой Гизеллы, не зря получившей специальное образование) не синтезировал лекарство уже здесь, на Острове, то и не сидела бы она, такая красивая, сейчас в комнате Юргена. И, как, скажите на милость, после этого не поспособствовать Крутолобу в амбулаторном опыте. Тем более что дур, способных рискнуть на подобную авантюру, ясный пень, больше не нашлось…

А вообще Гизелла проработала на Ос­трове уже почти пять лет, практически со дня основания Комиссии, и нельзя сказать, что ей жилось так уж плохо, особенно, когда курс лечения более-менее удачно и без серьёзных потерь (не считая полного запрета на спиртное и острое в течение почти 2-х лет) завершился. Довольно быстро, не без подсказки и протекции Крутолоба Гизелла сменила род деятельности. Из лаборантки в химлаборатории Комплекса Отменного Здоровья (он же – Коза) она переквалифицировалась в старшего инспектора Отдела Кадров – и работа куда менее вредная, и зарплата на столько же выше. Конечно, начальник Отдела Кадров намекал ей, что ждёт определённого рода благодарности, и даже пытался организовать встречу тет-а-тет вне поля зрения общественности (у Гизеллы в гостиничном номере или у себя в коттедже), но слишком уж большой опыт она приобрела, общаясь с Толокном, чтобы вот так из огня бросаться в полымя. Как-то раз, в самый разгар ухаживаний начальника за своей обольстительной подчинённой, на фуршете в честь Дня Осени и Урожая, где присутствовало всё руководство Комиссии со своими ОФИЦИАЛЬНЫМИ жёнами и подругами, главный кадровик, очевидно, хватив лишку, сначала начал прилюдно и нежно приставать к заму Комиссии по науке, потом обозвал жену начальника Отдела Охраны Будущего «пизданской башней», потом подрался с пытавшимся утихомирить его Перешибайло, а упечённый в кутузку (коей выступила одна из подсобок коттеджа Директора Комиссии), приманил туда и попытался обесчестить любимого пуделя самого Директора. Разумеется, после такого концерта бедного начкадрами даже не стали проверять в КОЗе, а сразу отправили в психушку на Большую Землю, кажется в Джакарту. А зря – в течение ближайших часов 10 в крови бузотёра ещё можно было обнаружить следы презабавного коктейля – соавтор рецептуры Крутолоб очень смеялся, узнав, на какие художества способен бедолага, его употребивший. 

Конечно, начкадрами был не одинок в своих притязаниях на Гизеллу, и другие мужики не давали ей прохода, но, не имея с ними служебных отношений, она не имела и каких-либо других обязательств или сдерживающих факторов, поэтому постепенно заработала себе репутацию недотроги, зада­ваки и скандальной дуры, и от Гизеллы отстали. А в критических ситуациях, когда уха­жёр оказывался особенно назойливым, её выручало дикое прошлое и занятия всякими здоровьесберегающими упражнениями типа фитнеса и женской самообороны (в свободное от употребления наркотиков время). Одному такому настырному прелюбодею едва спасли глаз после слишком тесного контакта с Гизеллой, и то только потому, что Крутолоб, как всегда оказался в КОЗе, но не на дежурстве, а по своим интересным делам.

Как она поняла, Толокно появился здесь случайно Комиссия никому на Большой Земле не давала справок о своих кадрах хочешь узнать, кто здесь работа­ет, приезжай и работай сам. Конечно же, на таком маленьком клочке суши они не мог­ли не столкнуться. Через день после первой встречи Толокно пришёл к ней в гос­ти со шприцем ЛЕКАРСТВА. Где он его взял или как протащил на Остров, для Гизеллы осталось тайной. Удержаться от такого царского подарка, даже после, казалось бы, полного излечения было непросто, но она сумела. Более того, нажаловалась Перешибайло, но обыск у Толокна ни по месту жительства, ни по месту работы ничего не дал. Таможенники тоже клялись, что вновь прибывший сотрудник при въездном досмотре был абсолютно чист. В отместку сукин сын профессор тут же отсудил у Комиссии лишних 300 единиц жалования в качестве компенсации за моральный ущерб. Первые два месяца эту сумму вычитали на паритетных началах у самого Перешибайло, Гизеллы и двух понятых, присутствовавших при обыске, а потом Гизелла влезла в файлы бухгалтерии, и тяжесть надбавки Толокно за вредность легла на плечи Отдела Охраны Будущего. ООБу было всё равно – денег у них уже сейчас (на всякий случай) куры не клевали. Тем временем Толокно не переставал преследовать Гизеллу, и только с появлением Юргена его пресс немного ослаб. Для Гизеллы Юрген оказался, по сути, спасательным кругом. В принципе он сразу ей понравился, но сначала Гизелла использовала его в ос­новном в качестве щита. Но постепенно она поняла, что ей далеко небезразличен этот спокойный, сильный, уверенный в себе, а главное, очень порядочный парень.

Толокно тоже понял, что наскоком Юргена не одолеть. Он копил силы, вы­жидал момент и, когда понял, что они достаточно привязались друг к другу, продемонстрировал Юргену старую порнуху, на которой была запечатлена Гизелла во времена своей бур­ной молодости. Доктор химических наук очень кстати вспомнил на Острове о своём хобби…

 

 

Начало

Середина

Конец

Наверх

Хобби и слабости

Scientific.ru