Борис ШТЕРН
 
Простейшие чувства

Настолько безветренно было в ту полночь и пусто,
что в дымке предместья висели и пахли жилищем
желания, зависти, страхи - простейшие чувства,
от пьяных восторгов, до грусти о завтрашней пище..

Одною мечтой о достатке был густ, как сметана,
сам воздух кварталов, прохладный к исходу сезона.
Усталая похоть стелилась по жухлым газонам,
и вялая злоба вползала, как запах метана.

На стройке сгустились флюиды унылого блуда.
Витали сомненья под кленами детского сада.
На темных задворках из странной дощатой хлабуды
текла чуть заметная струйка тщедушной досады.


Борис Штерн в приступе
"простейших чувств

Но было бессмысленным медленных чувств половодье -
подобно театру без зрителя тужился город.
Одни лишь собаки, дворовые волчьи отродья,
щетинились, скалились, жались к кустам и заборам.

Рябая лунища за свалку плелась небесами,
и дряхлое время тянулось, часы за часами,
сливаясь в недели и годы последней декады
какой-то эпохи. Эпохи чьего-то заката.

Мы жили в то время, мы были не так уж и плохи.
Простейшие чувства нас, грешных, порой выручали
от злейшей кондрашки, чтоб медленно, в меньшей печали
дожить до скончанья какой-то забытой эпохи.

1994

Апокалипсис отменяется

Урожденный счастливец! Пока Земля
держит путь за Солнцем во млечной гуще,
в сенокосную полночь ступай в поля
за глотком созвездий на сон грядущий.

Бетельгейзе, с адских дрожжей разбухши,
тяжело мерцает багровой тушей.
Прожигает короткую жизнь Денеб.
Юной стайкой летят из гнезда Плеяды...
Все кишит и искрится! Какого ляда
пыль догматов долдонит о Cудном Дне?

Сводный хор лягушек, цикад и иже
с ними, в такт мерцанью крещендо выжав,
задает концерт - в небесах аншлаг.
Бледный ангел с трубой улетел, унижен.
Сто пророков покинут сей мир таким же,
сто пророчеств гневно излив в дуршлаг.

Недосуг терзаться больной дилеммой -
кто ты есть: венец или червь Вселенной -
шире шаг на шабаш толпы стогов!
Кто сказал - "венец-или-червь"?!... - Ты путник
молодого пространства! Пускай запутан,
да прочтется ребус твоих следов!

Апокалипсис сорван. Звезда с звездой
обсуждают прелести знойной Веги.
В их лучах все живое само собой
держит путь от Альфа к вратам Омеги.

1995
 

Шабашка

Предо мной бадья с раствором,
за спиной пустырь в ромашке.
Деревенские просторы,
ежегодная шабашка.

Жижа свежего замеса,
тошнота от здешней пищи
и надежда, что за месяц
выйдет чистыми по тыще.

Веселей шуруй лопатой,
теоретик мой любезный!
С нашей дохлою зарплатой
тыща нам весьма полезна.

Наша речь и рожи наши
здесь добра не предвещают.
Нашей участью мамаши
юных олухов стращают.

Ну а мы обид не кажем,
кроем зло и месим рьяно
и хлебаем эту кашу
ради тыщи деревянных.

Остаются две недели
этой потной грубой яви,
и бухгалтер в самом деле
по куску нам отслюнявит.

Еще десять лет, покуда
мой напарник Стас Багринский,
отрешенный, словно Будда,
навсегда уедет в Принстон.

И двенадцать лет до часа,
когда я со злой отрадой
по субсидии от НАСА
умотаю в Колорадо.

Очень скоро канут эти
деревянные бумажки.
Много позже по планете
разметает всю шабашку...

А покуда суть да дело -
время щи хлебать в столовой.
И плевать страна хотела
на своих яйцеголовых.

1993

Стакан
Кинжалу

О чем грустит граненый мой стакан
в шкафу меж рисом и крупой перловой?
Возможно, вспоминает Абакан,
где я его похитил из столовой.

О времена! Не раз, любимец наш,
он шел по кругу кубком ритуальным
с сиятельным С2Н5ОН,
воспламеняя цепь речей астральных.

Теперь, пылясь меж круп, теряя нить,
осталось вспоминать о давнем блеске.
Жизнь отсырела - не воспламенить!
Нам нечего сказать и выпить не с кем!

Ну что, поэт? дошло?! Не так ли ты
пылишься, никому не нужный даром?
утратить назначенье - полбеды.
Ты потерял престиж и гонорары!

И я взываю к милости небес:
о, боги, если вы не истуканы,
верните назначение и блеск
поэту и граненому стакану!

1993