Старейшина облокотился на камень и от этого казался еще более выпуклым и важным.
— Запомни, мальчик — начал он свою речь, обращаясь свысока — наша жизнь состоит из черных и белых полос... Когда над нами наше Светило, как сейчас — нам всем очень хорошо. Мы питаемся его теплом, купаемся в его лучах, радуемся и смеемся, в общем живем полной жизнью. Потом, ближе к сумеркам, когда оно опускается все ниже, становится темнее и прохладнее, мы забираемся поглубже в свои укрытия и сидим там всю долгую ночь, экономя накопленные днем силы. Ночь черна и холодна, очень холодна. Ты еще не знаешь что это такое, но поверь мне – выносить это очень тяжело. Продолжительность ночи равна дневной, но кажется, будто она гораздо длиннее. Стужа может убить кого угодно, если относиться к ней легкомысленно. Мы все сидим и ждем долгими ночами, терпим в надежде, что, наконец, придет дневное тепло. И, наконец, оно неизбежно приходит. Так жили все наши предки, так должен поступать и ты. Скоро наступят сумерки, а за ними придет ночь, твоя первая ночь. Мы все рождаемся под теплым Светилом и проходим испытания под холодными звездами. В этом заключается справедливость нашего мира, что наслаждение оплачивается страданиями. Как видишь, Светило уже начало склоняться к краю земли. Настало время готовиться, копить энергию. Присмотри подходящее укрытие, а когда все начнут укладываться на ночлег, заберись в него и постарайся уснуть, и не шевелись, и даже не думай ни о чем, чтобы не тратить силы. Понял ли ты меня?
— Да, понял — ответил Ардлан как можно серьезнее и хотел было задать Старейшине несколько вопросов, но тот уже не слушал, замкнул на себе свои токи и важно растопырив короткие плазменные щупальца, пополз прочь, видимо довольный мудростью своих наставлений. Он выглядел как самый высокий живой бугорок на грунте, а окружающие при виде его старательно вытягивались и почтительно пульсировали.
Существа этой планеты были сложноорганизованными сгустками плазмы, долгоживущими организмами куполообразной формы с несколькими набольшими выростами, вроде протуберанцев. Питаясь теплом от сильно нагреваемого днем грунта, они двигались низко над равнинами, не уходя далеко от места постоянной стоянки, чтобы успеть вернуться в свои укрытия до заката. Они чаще умирали ночью, когда не хватало внутренней энергии для выживания. Со стороны это выглядело как вспышка, короткая и неяркая. Днем иногда умирали от избытка, от пресыщения энергией, непомерно раздувались и лопались. В связи с этим, главными в их жизненных взглядах считались терпимость, умеренность во всем и осторожность.
Ардлан глубоко вдохнул в себя теплой энергии и стал оглядываться по сторонам, в поисках места для укрытия...
Наступившая ночь длилась очень долго и казалась вечностью. Скалы и камни, прежде добела раскаленные, остыли почти до абсолютного нуля. Ардлан то и дело просыпался, и стоило, зашевелившись в каменном мешке, едва задеть стенку, как она больно обжигала холодом. Ничего не оставалось делать, как посильнее сжаться и постараться снова уснуть…
На рассвете чуть потеплело, светящийся диск медленно поднимался над горизонтом. Все выжившие, измученные долгим ожиданием и изрядно ослабевшие, еле двигаясь, вылезали из укрытий. Ардлан с трудом выполз и подставил тело согревающим лучам, благодаря судьбу за то, что остался жив. 
Ослепительное Светило поднималось все выше и выше. Нагреваемый грунт снова раскалялся. А тепло, как всегда признавали местные философы — это жизнь. Она понемногу брала свое. Вновь ожившие существа двигались все быстрее, общались, играли, веселились, некоторые углублялись в рассуждения на серьезные темы. Ардлан из любопытства задавался множеством вопросов “почему” и все чаще мечтал о более прекрасном мире, чем тот, в котором он сейчас жил. Рожденный только вчера, прошлым днем, он уже так устал от прошедшей ночи. 
Ардлан еще не был обучен всем правилам поведения и, не зная этикета, он поступил слишком смело для своего возраста — приблизился к Старейшине и к тому же задал ему каверзный вопрос:
— Почему мир так плохо устроен, что в нем есть ночь, и можно ли жить так, чтобы избежать этих темных полос? Может где-то есть место, где не бывает ночей?
— Ты бы поостерегся от таких мыслей. Некоторые уже пытались бросить вызов существующему мироустройству. — со снисходительной усмешкой отвечал Старейшина, снова напустив на себя важность — Никто из них ничего хорошего не добился. Мы всего лишь ничтожные существа и не можем ничего изменить. То, что ты видишь сейчас на небе, не просто яркий белый шар, дающий нам тепло и свет — это наш Бог, мы им сотворены, по его же образу и подобию. Он всесилен и всемогущ, и не нам равняться на него. Мы никогда не уподобимся Ему, как бы сильно того не хотели. Мы можем жить только здесь, питаться только теплом, излучаемым от нагретого грунта. Мы не приспособлены для полетов, значит должны оставаться там, где мы появились на свет.
Оглянись вокруг – горизонт изогнут, значит наш мир – выпуклый. Нам дозволено жить на самой вершине этого мира. Купол неба раскинут над нами и грунтовый купол под нами, от него нам тепло – наша пища и в нем наши укрытия–жилища. Мы сами внешне тоже куполообразны, в нашем внутреннем мире тоже есть темные и светлые стороны, как ночь и день. Подумай об этом, как это прекрасно быть похожим на большой мир. 
К тому же, куда ты ни начни двигаться, будешь скатываться вниз, с нашей насиженной вершины, подаренной нам добрейшим Богом.
В нашей истории были примеры безрассудных попыток обмануть природу. Некоторые безумцы, опьяненные энергией дня, демонстративно уходили прочь от светоносного Бога, на теневую сторону, и либо возвращались истощенные и слабые настолько, что не доживали до следующих суток, либо не возвращались оттуда вовсе. Другие пытались уйти в сторону заката. Они увлечены были прекрасной мечтой – добраться до того места, куда само наше Божество ложится спать. Но, говорят, что каким-то волшебным образом, край земли все время отодвигался. Постепенно им надоедало их однообразное движение и полные разочарований, они останавливались. 
Выдержав многозначительную паузу, наставник продолжил:
— Этот мир дан нам свыше и не стоит пытаться что-то в нем изменить. Будь как все и избежишь ошибок тех безумцев, о которых я тебе рассказал... И не задавай мне больше вопросов, молодое глупое существо. Пойди лучше займись полезным делом.
Почтительно поблагодарив старейшину, Ардлан разочарованно побрел в сторону от кишащих вокруг соплеменников. Он долго сидел вдалеке ото всех на раскаленном камне и думал, то глядя на небо и Светило, то осматриваясь вокруг. Он ясно представлял свои будущие дни и ночи, но хотелось чего-то иного, правда, непонятно чего. 
— Ну уж нет! — прервав долгое молчание, вспылил Ардлан и, поддавшись буйству эмоций, рванулся вверх, сильно напрягаясь, вытянулся свечой насколько мог, желая дотянуться до Светила и прикоснуться к нему — к бездне тепла и света! Но долго так устоять он не мог, силы таяли, а поток встречных излучений не только не усваивался неприспособленным телом, но и сильно толкал вниз. Вскоре уставший, выбившийся из сил, Ардлан наконец сдался, плюхнулся на горячий грунт, приникнул к нему всем телом, широко размазался, жадно вдыхая в себя приятное тепло и учащенно пульсируя.
Это была обычная детская выходка, которой мало кто избежал, после которой обычно успокаивались и продолжали размеренную жизнь до самой старости.
Так и не избавившись от тягостных дум, уже в густых сумерках Ардлан, как все снова вполз в свой каменный мешок, устроился поудобнее и постепенно впал в полудрему. Эта ночь была ничуть не теплее предыдущей, но он просыпался чаще и, проявляя непозволительное расточительство своей внутренней энергии, тратил ее на размышления. Днем мысли были другими, менее решительными. Но теперь ему было плохо и оттого хотелось бороться, чтобы отвоевать у природы собственное благополучие. “Ничего — повторял он — настанет день и я что-нибудь придумаю”. Потом многократно клялся сам себе, что и в наступившей жаре останется верен своим порывам, рожденным в страданиях холода.
Засыпая, он представлял себе страну Богов, страну вечного тепла и света…
На рассвете он первым вылез из укрытия. Еще не совсем очнувшись, толком не соображая, он жадно ловил каждую порцию энергии. Диск Светила только показался из-за горизонта, а Ардлан уже вяло волочил свое тело ему навстречу. Он первым увидел его, первым ощутил его долгожданное тепло. Постепенно он все больше оживал, все быстрее двигался. Пробужденное мышление заработало в полную силу. Мысли проносились с быстротой разряда.
— Не знаю — думал он — есть ли там, на ярком белом диске, великие Боги, но пока я здесь поищу лучшего места. Старейшина сказал, что идти из ночи в день и тем более наоборот — бесполезно... Тогда попробую пойти в сторону!
И он круто повернул и пополз боком к Светилу, прямо вдоль размытой границы света и тени.
Ардлан двигался подолгу, всегда на пределе сил, лишь с наступлением темноты останавливался, набирался энергии и, устроившись на ночевку, впадал в летаргию. Утром он снова отправлялся в путь, продолжая его в течение всего дня. Так продолжалось несколько долгих дней и ночей. Свет не давал ему больше радости и наслаждения, он стал лишь средством для движения, ставшего главным в его жизни. Иногда действительно сильно хотелось остановиться и отдохнуть, наслаждаясь потоками энергий, но холод ночи обжигал его через воспоминания и гнал вперед. Неведомая сила, отметая сомнения, влекла его дальше.
Он изменился, даже стал ярче. Бока его сделались покатыми, он выглядел более выпуклым – почти округлился. Двигался все быстрее и уже не полз, а почти парил над грунтом. Экономнее расходовал энергию и поглощал ее эффективнее. Кажется, часть ее он начал усваивать напрямую от Светила, а не только отраженную от раскаленного грунта. По пути попадались племена похожих на него существ, но он обходил их стороной. Для живущих стояночной жизнью он слишком чудаковат – явно чужак.
В движении он мог позволить себе думать и вспоминать, все больше сомневаясь, все чаще укоряя себя за то, что не послушался Старейшины, ведь тот был умудрен опытом. Ардлан уже чувствовал себя почти пропащим, уже с сожалением думал о своей несчастной судьбе: “Наверное, сказки все это про рай небесный. А здесь его тем более нечего искать. Вокруг, куда ни глянь — плоская однообразная равнина, почему-то бесконечная. Раньше все же была надежда дойти до отступающего горизонта, до края земли, и даже опасался сорваться в бездну. А оказывается, равнине этой нет конца. Ну хоть что-нибудь бы встретить! Хоть что-нибудь бы произошло, пусть даже плохое!”
Но однажды... однажды уже в сумерках он опять набрался необходимого количества энергии и залег в одной из расщелин. И все же ночь, настоящая ночь, холодная, суровая, как ни странно так и не наступала. Ардлан ждал долго-долго, но было по-прежнему светло и прохладно. А Светило медленно перемещалось низко над горизонтом, постепенно описывая круг.
— Чудеса!!!—повторял он, опьяненный радостью от неожиданно сбывшейся мечты.
Сначала Ардлан просто наслаждался. Еще бы — круглые сутки приятная прохлада! Долго он упивался энергиями, жил в свое удовольствие и много рассуждал. “Все-таки возможна жизнь без черных и белых полос, все-таки возможно вечное блаженство!” Здесь не приходилось мучиться и терять попусту время, чтобы пережить ночь. Можно было не бояться, что кончится день, можно было бесконечно наслаждаться и даже совершенствоваться. Вот только все сильнее одиночество и наступившее однообразие начинало надоедать...
Растерянность прошла, когда он встретил себе подобных. Более яркие, совершенные на вид и энергонасыщенные, они летали высоко над грунтом, похожие на светящиеся шары. Намного умнее и мудрее, они охотно делились своими знаниями, отвечали на все вопросы, разъясняли, учили. Поведали, что когда-то тоже покидали насиженные места и соплеменников, отправляясь в “безумное” путешествие, на поиски страны счастья и вечного тепла. Выходцы из разных племен, они похожи были тем, что не веселились праздно, хотя всегда от них веяло радостью. Все они когда-то давали самим себе обещание не забывать о холоде ночей и продолжали развиваться сейчас, готовясь к чему-то большему.
От них Ардлан узнал, что грунт это не насыпь, что он скомкан в большой шар, который поворачивается, подставляя Светилу разные бока. В общем, находятся они не на выпуклой равнине, а на круглой вращающейся планете. Ардлану объяснили почему здесь не заходит Светило: то место, до которого он дошел — одна из двух вершин этого шара, всегда освещенных боковым светом и называемых полюсами. Эти вечно сумеречные зоны расположены на краях шарообразной планеты, которая к тому же обращается по орбите вокруг большого круглого Светила. 
Новые друзья еще многое рассказали, например то, что со смертью хоть и распадается сгусток телесной плазмы, но информационный итог жизни не уничтожается, а продолжает свое развитие после следующего рождения. Научили, что не только тепло и свет идет от Светила, а еще множество других живительных лучей и их можно научиться усваивать – тогда можно летать высоко и далеко от планеты. Некоторые из них иногда надолго пропадали, а когда возвращались, рассказывали о своих путешествиях в другие миры. Особенно они любили путешествовать на третью от светила планету. Там живые существа совсем иного рода, но их много и они довольно интересно устроены. Те из них, которые передвигаются в вертикальном положении, действуют осмысленно и сообщаются звуками, умеют строить и преобразовывать, кое-что знают и о других планетах. Там их собственную планету называют Меркурием, а свою они зовут Землей, а Светило Солнцем. Друзья заметили, что когда их там кто-то видел, то обычно называли “шаровыми молниями”. 
Время от времени, самые подготовленные и тренированные спокойно прощались с друзьями и уходили насовсем, отправлялись к Солнцу. Они плавно возносились и исчезали на фоне ослепительного светила...
В очередной раз, теперь уже спокойно и сосредоточенно, Ардлан снова попробовал взлететь ввысь. Поднимался спокойно и сосредоточено, насколько хватало сил. Потом опускался не спеша. Пробовал двигаться по-разному, изучая свои ощущения. Когда опустился и отдышался, он снова пристально посмотрел на Солнце.
— Ничего, потренируюсь и научусь! И полечу к нему когда-нибудь! Я нашел рай на планете, найду его и на небесах. А потом, может быть, еще где-нибудь.
Конца моим приключениям, похоже, не будет! Даже смерть не станет помехой. Скорее наоборот, она заставит испытать тьму и холод похуже ночного и тогда, образовавшись вновь, я буду двигаться еще быстрее. 
Надо только потренироваться! Ардлан снова вспыхнул, и снова оттенки сомнений в его излучениях сменились яркими вихрями решимости.
 

УМОЗАКЛЮЧЕННЫЙ

Вы знаете, я себе именно такой Вас и представлял.
Пожалуйста проходите, располагайтесь. Сегодня у меня в доме образцовый порядок, какого, наверное, еще никогда не было. В первый раз по-настоящему все прибрал.
Ну что ж, хорошо. Может чай, кофе? Крепких напитков у меня нет, да и разговор нам предстоит, знаете ли, слишком серьезный. Пожалуйста, садитесь, располагайтесь поудобнее, не стесняйтесь!
Диктофон у вас, я смотрю, уже включен. Видно, что вы настоящий журналист-профессионал, ну а выглядите весьма эффектно! В жизни Вы так же хороши как на экране, что и говорить – Вы просто красавица! Наверное, у Вас куча поклонников…
Н-да. Итак, разговор будет не простой, и для Вас, должен сразу предупредить, во многом неожиданный. К тому же я не отношусь к числу приятных собеседников. Мысли излагаю не всегда внятно, так что придется вам слушать внимательно и сосредоточенно.
Прежде всего, давайте попробуем оставить в стороне то, что сейчас говорят и пишут о нашей неудавшейся экспедиции. После известных Вам событий, в коих я оказался непосредственным участником, возникло много кривотолков. К тому же, режим секретности способствует откровенным спекуляциям. Честно признаться, эта тема для меня весьма болезненна. Это тяжелые и неприятные воспоминания. Чувствую себя даже почти виноватым, оттого что в том полете меньше всех пострадал. У меня, кажется, еще вначале было предчувствие, что эта экспедиция добром не закончится, а может это мне только сейчас так кажется. Не знаю, зачем согласился в ней участвовать… Н-д-а-а-а… А может это и к лучшему, что я все-таки вошел в ее состав, теперь есть кому анализировать печальные последствия.
Тогда, перед нашим отлетом столько было громких слов и комментариев, всяческих высокопарностей: “Впервые на такой скорости”, “Международный пилотируемый полет к Плутону”, “Новый супердвигатель – триумф науки”, “До края солнечной системы всего за две недели”, “Полет со скоростью света вот-вот станет реальностью”, “Скоро бросим вызов звездам”, ну и все в том же духе. Скептики тоже заявляли о своих аргументах достаточно громко, теперь некоторые из них на нашей неудаче сделали карьеру. Ну да ладно.
Ученые мужи нас убеждали, что эксперимент продуман до мелочей и вполне безопасен. И они это делали, я уверен, искренне. Ведь два беспилотных корабля уже слетали на тех же скоростных режимах к Урану и Нептуну, и вернулись с успешными результатами. Очередь само собой была за людьми. И все-таки тогда поторопились и недоглядели.
Мало обратили внимания на то, что из строя выходили именно те приборы и системы, из-за которых было больше всего беспокойств у их создателей – ученых и инженеров. И не заметили тогда главного – что почему-то случались именно те поломки, которых люди более всего опасались. Успокаивало то, что срабатывали резервные системы, на которые была вся надежда, и в целом все проходило нормально.
Тогда думали, да и сейчас продолжают думать, что технические проблемы только в «железках». Об эмоциях, мыслях человеческих и о том, как они влияют, никто, в общем-то, и не помышлял.
Вот-вот, и у вас срабатывает этот стереотип. Вы тоже не верите, что мысль материальна. А ведь об этом еще в древности знали, особенно на Востоке. Мы со своей самонадеянностью только думаем, что знаем больше их… Простите, что вы сказали? Нет, я не только в этом смысле. Конечно, все рукотворные предметы, все, что создано человеческой цивилизацией, порождены прежде всего фантазией и мыслительным творчеством, а уж потом изготовлены в материале, то есть материализованы. Но… мысли видимо сами по себе есть, как бы вам сказать… некие энергетические субстанции. Они имеют последствия, длящиеся во времени. Я консультировался с историками, и они сказали, что согласно древневосточным верованиям действие мыслей бывает очень длительным – годы и века. Мы говорим – у меня родилась мысль. Они действительно рождаются, эти мысли. Не просто появляются на свет, но еще и живут некоторое время. Понимаете – живут и действуют, объединяются или конфликтуют между собой! И с неохотой умирают, точнее сказать трансформируются. 
Ваш скептицизм мне понятен, но кажется именно тот наш полет предоставил факты, которые я собираюсь вам привести, и которые, как известно, «упрямая вещь».
В тот полет нас собирали и готовили довольно долго. Когда настало время отправляться, всем, конечно же, было немного боязно – все-таки эксперимент. Коллегам моим по экипажу к тому же грустно было расставаться с их близкими. Проще всех было мне. Я редкий зануда, поэтому никогда не имел семьи и друзей, и почти не поддерживал отношений с родственниками. Наука для меня была всем. Разве что среди коллег-ученых были приятели. Они и провожали меня – больше некому было. Мой дом остался пустым и безмолвным. А я и в корабле сразу же уединился в одиночной каюте. Можно сказать всю дорогу там и просидел. Делал обычную свою работу. Изредка по долгу службы я бывал в кают-компании. Надо сказать, вначале пути, когда летели в сторону Плутона, никто особой ностальгии по Земле не испытывал. Все как-то упорно, может быть даже чересчур рьяно, взялись каждый за свою работу. Потом, после торможения, на подходе к Плутону, и особенно перед отправкой в обратный путь, они стали заметно тосковать, частенько говорили о женах, детях, друзьях. Кое-кто и о любовницах. Они много вспоминали те места, где раньше бывали. У многих места эти совпадали. Все мы прежде в одних краях жили и отдыхали, видели те же пейзажи и памятники, а может где-то и встречались мельком, не предполагая, что потом судьба сведет нас вместе, на одном корабле. Все-таки матушка Земля – довольно тесная планета и все мы чувствовали, что еще до этого нашего совместного полета были просто соседями. В общем, все потихоньку тосковали, мне было трудно их понять, потому что я привык к своему одиночеству. А их Земля манила к себе, звала назад. Но если бы мы знали, как больно нам будет вспоминать о ней, больно в буквальном смысле.
Не было бы, как говорится, счастья, да несчастье помогло. Я почти не пострадал из-за своей нелюдимости. Нет, где-то в глубине меня живет что-то романтическое, но, видимо, очень крепко спит. Вы меня еще слушаете? Просто вы отвели взгляд, так я подумал, что вам неинтересно. Вы простите, что я тут перед Вами изливаюсь. Для Вас это просто работа – взять интервью, а для меня переосмысление собственной жизни. Это может даже важнее, чем научные поиски. Только не подумайте, что я пытаюсь выговориться, поделиться и пожаловаться на свою долю. Недавно я осознал, что мы все зануды. Часто твердим одно и то же. Желаем одного и того же. Само наше невероятно суженное мировосприятие – что-то вроде навязчивого состояния. Мыслим штампами, облекаем прекрасные мысли в убогую словесную форму… Зануды обычно ищут поводы для своих мыслей и действий, они ничего не делают “просто так”. А многие ли в наше “прагматичное” время делает что-то просто так? 
Ну, так вот. Как проходил наш полет, и что мы там открыли, вы знаете из информационных сообщений. А закончился он тем, что только я один из семерых остался в относительно здравом рассудке. Все остальные шестеро просто сошли с ума.
С членами экипажа это вначале незаметно происходило, но довольно быстро развивалось, как только корабль стартовал в обратный путь и начал ускоряться. У одного за другим появлялись сильные болезненные симптомы. От безотчетной тоски и головных болей до эпилептических приступов и навязчивых состояний. Когда наш корабль набрал через пять дней крейсерскую скорость, уже никто не мог не то что работать, а даже вести себя по-человечески. Кораблем никто управлять не мог, и все функции, естественно, перепоручили автоматике.
Я заперся в каюте и не выходил оттуда, боясь оттуда высунуть нос, потому что другие слишком буйно себя вели. Сеансы связи с Землей мы прекратили еще в первые сутки обратного пути. Потому что нам во время обмена сообщениями становилось плохо и с каждым часом все хуже.
Что удивительно, среди всего этого я оставался почти в порядке. Все, кроме меня, страдали тогда приступами “истерии”, как я это для себя называл, и у каждого, как мне казалось, был целый набор психических заболеваний. И помочь никому я не мог – я не психиатр. Что мог я во всем этом понимать? Иногда, правда, и у меня самого случались короткие приступы какой-то болезни, похожей на мигрень. Внезапно, на какие-то мгновенья, я почти терял над собой контроль, испытывал пронзительные боли. Потом это проходило, и все становилось на свои места.
Когда на подлете к Земле корабль начал замедляться, ребята – члены экипажа, заметно успокоились, но в здравый ум все-таки не приходили. К сожалению, я не специалист в этих вопросах, но явно видел, что что-то заметно сдвинулось в их мозгах. Сдвинулось настолько, что в прежнее состояние уже не могло возвратиться. Вы и сами знаете, что они сейчас в клинике проходят курс реабилитации. Дай Бог, чтобы им все-таки смогли помочь. И вот что я вам скажу – причину их расстройств никому не сообщают не потому, что она засекречена. Она попросту никому неизвестна! Расследование продолжается, но пока безуспешно. 
Кстати, крутые ребята эти спасатели. Быстренько так причалили на челноке, ворвались на корабль, все такие здоровенные в гибких гермокомбинезонах, всех похватали. Меня в один момент связали и усыпили. Очнулся я уже на какой-то засекреченной подземной базе. Там меня мерили и взвешивали, изучали и тестировали, подсоединяли уйму датчиков, задавали кучу вопросов. Кто это были – врачи, ученые или следователи, я совершенно не мог понять. Но крутили они мной как хотели. Нужно отдать им должное – они умеют это делать.
В конце концов, меня отпустили, предупредив, что по непонятным причинам от моей лаборатории камня на камне не осталось, и что я увижу и узнаю еще много неожиданного.
Приехал, значит, я к себе домой. И тут меня действительно ждали сюрпризы. Там, на пороге, вы же видели – глубоко вдавленные следы чьих-то ног. Следы подошв так четко отпечатались на ступеньках из твердого камня, как на песке. Удивительно, правда!
Как бы то ни было, я, удивляясь, зашел в дом. Осмотрелся и опять был поражен. Например, мои самые любимые, подчеркиваю, самые любимые книги, о которых я иногда думал в полете, были словно бы сгоревшими и аккуратно лежали на полках, на своих местах. Стоило только коснуться их рукой, как они рассыпались в прах. И ведь нигде никаких следов огня. А уж мой старый, видавший виды компьютер, к которому я сильно привык, и о котором вспоминал иногда, общаясь на корабле с тамошними электронными помощниками… Так вот, этот компьютер, вы представляете, оплавился и растекся по столу как многоцветный пластилин. Он не то что от температуры или давления преобразился, просто словно бы какое-то время был вязким, обмяк, а потом снова затвердел. Ну а уж мое любимое рабочее кресло, на него невозможно было смотреть. Оно обгорело дотла. Тоже как-то изнутри, без огня, без копоти. Я бы вам показал все эти предметы, но они в лаборатории. Их забрали три недели назад и до сих пор никакого заключения не дали. Даже версий у них, кажется, еще никаких нет. 
Не знаю, почему я сразу не понял того, что напрашивалось само собой. Но все-таки с того момента в голове некоторые догадки начали возникать, обнаружились некоторые поразительные факты и совпадения. У меня, как видите, разрушались самые любимые предметы, которые имели для меня большое значение, о которых я иногда думал в полете. Да, хорошо помню, что я устав от обстановки тесной каюты, частенько хотел оказаться в своем привычном земном жилище и, иногда, даже представлял как поднимаюсь по крыльцу своего дома… Оказалось, там на ступенях вдавлены мои следы! Компьютеры на корабле мне не нравились, и я вспоминал о своем, привычном, который остался дома. А с ним вот что приключилось… Еще приведу несколько интересных примеров, с Вашего позволения. Ну не стоит, видимо, Вам их подробно рассказывать, достаточно вспомнить газетные статьи о странных явлениях в семейных домах и квартирах членов экипажа. Там все начиналось обычно с того, что оплавлялись семейные портреты, копии которых были взяты с собой астронавтами. А у тех, кстати, на корабле, они тоже быстро пришли в негодность. Всяческие сувениры, фотографии, письма, которые дарили перед полетом на память, или которыми обменивались при расставании – все это различным образом меняло структуру: сгорало изнутри, рассыпалось, двигалось, меняло форму, изменяло цвет. Как у нас на корабле, так и на Земле, причем в одно и то же время.
Еще несколько малозаметных фактов, которые зафиксированы:
Оплавлялись скамеечки в парках, в уединенных местах, где будущие астронавты когда-то сидели со своими возлюбленными. Конечно поначалу подумали, что это хулиганы пошалили. Непонятные явления наблюдались возле роддомов, откуда члены экипажа когда-то забирали своих новорожденных. 
Подчеркну – разного рода необычные явления происходили с материальными предметами, к которым люди относились с пристрастием, либо с которыми были связаны сильные эмоции. Эти материальные явления хороши тем, что более заметны. Куда труднее распознать изменения в душах.
Психические расстройства разной степени наблюдались практически у всех родных и очень близких друзей тех, кто был на нашем корабле, то есть с теми, о ком члены экипажа думали во время полета. Тоже в тот же период возвращения. Вы простите, что я так буднично об этих трагедиях, но я ученый и пекусь, прежде всего, о деле. Так вот, умственные расстройства случились именно с теми, у кого были наиболее эмоционально окрашенные и я бы сказал “яркие” отношения с членами экипажа, плохие ли, хорошие ли, но сильные. 
Были кстати и необычные явления гораздо более масштабные. Просто никто еще не знает, что они связаны напрямую с нашей экспедицией. Вот яркий пример – у нас в экипаже был некто Верран, он летчик с большим опытом. Вы уже поняли о ком я? Так вот, он пилот высочайшего класса, отчаянный человек, который просто грезит небом. В кают-компании он частенько говорил, что скучает по полетам на истребителе. По его словам, он часто представляет, как летает “на бреющем”, чуть ли не срезая крыльями верхушки деревьев, как “врубает форсаж” и бешено несется, оставляя за собой яркий огненный след. Это были отчасти воспоминания, отчасти мечты, не более того. Но он их очень ярко и эмоционально представлял.
А-а-а! Вижу, что вы уже тоже догадываетесь. Ну конечно. В то время, когда мы направлялись в обратный путь, когда корабль набирал скорость, на Земле все информационные агентства наперебой сообщали о таинственном, низколетящем и сверхманевренном истребителе, перемещавшемся с невероятной быстротой. Были и растерянные заявления военных, и опровержения их причастности, и противоречивые данные наблюдений того странного истребителя, неизвестно откуда появляющегося, неизвестно как исчезающего и неуничтожимого никакими зенитными средствами. И, вы знаете, тогда проскользнула в одном из репортажей такая фраза: “летающий со скоростью мысли”. Если бы сказавший ее комментатор знал, как он близок к истине. А когда говорили что-то вроде «невообразимый», то глубоко ошибались. Это явление было порождено, видимо, именно воображением. 
Думаю, вы уже поняли, к какой мысли я вас подвожу. Да, все эти странные явления порождались воспоминаниями, мыслями, мечтами, представлениями людей, астронавтов и их близких. Это явная иллюстрация того, что мысль человека материальна! Просто в обычной нашей жизни ее воздействие так привычно для нас, что остается незамеченным. Во время нашего полета эти взаимодействия усилились, обострились, ускорились наконец!
Не поняли? Что ж, сейчас разъясню. Я, знаете ли, сам всерьез почти не воспринимал, когда читал, что между людьми существует целый спектр невидимых взаимодействий, многие из которых совершенно не изучены. К примеру возьмем такое понятие “материнское сердце”, которое чувствует, что происходит с ребенком. Такие факты никогда не отрицались, о них знают испокон веков! Или, скажем, влюбленные – некоторые из них чувствуют друг друга, об этом так много написано в художественной литературе!
Вам любой физик скажет, что все люди обладают определенной энергетикой и, сами не замечая того, они подвержены излучениям и в то же время действуют своими полями на объекты материального мира и друг на друга. Это обоюдное взаимодействие происходит всегда, независимо от нашего сознания и лишь изредка себя проявляет. Так вот, во время полета, а именно во второй его половине, при возвращении, случилось такое явление, при котором эти взаимодействия в течение некоторого времени как бы усиливались. В результате произошли трагедии, о которых мы говорим.
Почему это случилось? Видите ли, точного ответа я вам дать не могу. Могу только сказать свою версию. Хотя факты ее, в общем-то, подтверждают, так что она может, я думаю, претендовать на достоверность. Попробую ее Вам популярно изложить.
Может быть вы знаете, хотя бы в общих чертах, о так называемом эффекте Доплера. Ну да, я так и думал – где-то слышали, но не помните. Естественно, зачем вам, журналисту, знать этот сугубо научный термин. Но физики и астрономы очень хорошо его знают и часто используют. Благодаря этому явлению мы, например, можем измерить скорости звезд и даже доподлинно знать, что вселенная расширяется. Какой же еще вам привести пример? Ах да, вы же приехали сюда на автомобиле. И ведь наверняка вас когда-то подлавливали и штрафовали за превышение скорости? Ну конечно, с кем не бывает. Так вот вас “засекали” с помощью радара, который работает с использованием этого эффекта.
У меня здесь есть цитата из справочника, я вам ее зачитаю. «Эффект Доплера состоит в том, что длина и частота волны изменяется при движении источника излучения относительно его приемника – при их сближении длина волны укорачивается, а частота растет, при удалении наблюдается обратное». Скажу попроще – если лодка плывет навстречу набегающим волнам, ее чаще будет подбрасывать и наоборот, если лодка движется в ту же сторону, что и волны – частота ее покачиваний будет меньше. Эффект Доплера имеет место при всех видах волн, звуковых, электромагнитных и еще бог знает каких. Явление это, может статься, гораздо важнее для нашей жизни, чем мы думаем! Подчеркну – это правило должно распространяться и на волны, излучаемые биологическими объектами.
Так вот, согласно моей версии, при полете туда, то есть от Земли, между удаляющимися от Земли и оставшимися на ней людьми происходило своего рода взаимное ослабление действия каких-то волн, которыми обычно люди обмениваются. Обоюдно, как для оставшихся на планете так и для улетевших на корабле. Именно этим я могу объяснить запаздывание эмоциональных реакций на известия с Земли, относительно равнодушное отношение к близким в начальной фазе полета, ощущения “пустоты в душе”, возникшее у всех членов экипажа.
А когда мы возвращались, наоборот, произошло усиление действия этих биоволн – увеличение их частоты. В результате мысли, которые зависят от окружающих условий, стали подвижнее, острее. Произошел так скажем “Допплеровский сдвиг в мозгах”, и психика людей не выдержала. Остался невредимым только я, потому что никто по мне не скучал и никто не мог мыслить о том же, что и я. Я редко думал о чем-то или ком-то конкретном, что оставил на Земле. Меня больше занимали мысли о мироздании. В полете я думал о том, что вокруг, о Вселенной, о ее законах, а не о том, что прямо по курсу. Лишь изредка обо мне вспоминали коллеги, отчего у меня видимо и были короткие приступы. Я же их вспоминал крайне редко и, по их словам, не очень обременял их головными болями.
Кстати, вы знаете, а ведь дети астронавтов почти не пострадали! У подростков и юношей были какие-то всплески, но не такие уж сильные и фатальные. Маленькие же дети чувствуют себя великолепно. У них ведь ум подвижнее и менее зациклен. 
Простите, что вы сказали? Да ладно, не извиняйтесь. Ничего нескромного в вашем вопросе нет, к тому же он имеет прямое отношение к нашему разговору. Я вам на него отвечу.
Итак, отчего я такой нелюдимый и нелюбимый, а попросту говоря зануда. Ну и что, что вы так не сказали, да ладно уж. Я понимаю – это правда.
Дело в том, что в свое время, еще в молодости, у меня был довольно трудный период – в науке были сплошные неудачи, потом произошла печальная история с неразделенной любовью. Втюрился, мучился, помнится очень сильно, переживал, пытался как-то ей понравиться, доказать, что достоин ее любви. Чуть не тронулся умом, ну и от безысходности еще сильнее ударился в науку, ища в ней забвение. И, вы знаете, нашел, а потом достиг в ней каких-то успехов. Меня зауважали, пусть не за сердечность, но за ученость. Сейчас никого не люблю, но зато никого и не мучаю. Хотя я не стал беспристрастным, как этому учит например буддизм, и в этом, возможно, я ошибся, но мои пристрастия направлены не на людей, а на научные абстракции.
Что?.. Хорошо, что вы спросили меня об этом. Я хотел сказать об этом позже, ведь именно это подтолкнуло меня к далеко идущим философским выводам. Да, несколько недель тому назад я ее встретил. Сначала не мог вспомнить, где же ее видел. Долго напрягал память, а когда вспомнил и порылся в воспоминаниях как следует, то изумился: ведь я все эти годы исполнял те желания и самообещания, которые порождены были обидами в тот период моей глупой влюбленности. Я напрочь забыл те желания, но продолжал исправно их исполнять! Уже забыв ее я продолжал доказывать себе и людям, что я что-то значу в этой жизни. Ну разве не глупо настаивать на том, что уже не важно? 
В последние дни я много вспоминал прошедшие годы и анализировал. То мне что-то нравилось и я себе этого желал, то обижался на кого-то и обещал себе, что он еще пожалеет, то любопытствовал и хотел раскрыть неизвестное. В общем, непрерывно что-то задумывал, давал себе обещания, а потом их исполнял, даже если и забывал! Вот и понял я, что я же, в сущности, не человек, а робот, уставший от собственных программ!
С вашего позволения я вернусь к теме того полета. Хорошо, что он был лишь экспериментальным и проходил на скоростях, далеких от максимальных, какие позволяют развивать наши двигатели нового поколения. Возможно тогда последствия могли бы быть гораздо хуже.
Опасно усиливать то, что непослушно и неконтролируемо – намерения, мысли, чувства. Мы ими совсем разучились управлять. Думаю что будущее пилотируемых полетов весьма проблематично. Да и беспилотные корабли не могут быть надежными. Они творятся людьми, и поэтому, уязвимы перед воздействием от мысленных волн их же создателей. Не знаю, смогут ли люди стать беспристрастными. 
Мы приучены предаваться мыслям, точнее мыслишкам. Вы только вдумайтесь в это слово пре-да-вать-ся. Мы отдаемся навязчивым мыслям, мечтам и страстям, и тем самым предаем самих себя и свою свободу. Наши беспризорные мысли нас пленяют и терзают до самой смерти. Наше мировосприятие чрезвычайно искажено. Мы в плену умозаключений – мы умозаключенные.
Что вы говорите? Нет, конечно же, я чувствовал свою ущербность от одиночества, а сейчас и вовсе подавлен, думая о том, как же глупо я себя ограничивал. Склоняюсь к мысли о том, что нужно что-то кардинально менять в жизни. 
Есть у меня еще одна задумка. Точнее сказать мечта, заветная мечта. Она у меня давно. Обо мне никогда не говорили – «он звезд с неба не хватает». Хватал, еще как хватал. И с детства мечтал стать межзвездным скитальцем, чтобы запросто пешком бродить по космосу. Но понятно, что искренне я в это не верил. А когда я в полете заперся в своей каюте, в тесноте, объятый страхом, я особенно сильно захотел, чтобы мечта моя воплотилась. Я ее очень зримо тогда представил. Будто стою на лужайке у дома и шагаю вперед, и иду себе ввысь без остановки, и брожу радостно среди межзвездных россыпей.
Еще я как-то помечтал немного о том, чтобы встретить какую-нибудь симпатичную особу. Скажем, журналистку. Что это вы так изменились в лице? Догадываетесь что ли?
Понимаю, это похоже на блажь. Но тогда я всю душу вложил в свою мечту. И, представляете, наметил точную дату и время, когда это произойдет… Мне недавно вернули мои дневники, которые я вел в полете. Так вот в одной из записей я нашел, что на подлете к Земле мечтал, чтобы 17 июля, в мой день рождения, ко мне пришла очень красивая особа… Незадолго до полета я видел Вас по телевизору, вы вели какой-то репортаж. Вы мне понравились и в полете я Вас вспоминал… Так вот, я представлял себе, что ко мне приходите Вы, как раз сегодня, вечером 17-го июля… Прошу дать мне договорить, времени уже остается не так много… Да, сегодня как раз та самая дата… И время подходит…
В общем, в моих представлениях был Ваш приход сюда. Причем он состоялся почти без моего участия – Вы сами попросили о встрече. И еще тогда я мечтал о том, чтобы эта встреча красиво завершилась. Я представлял, как мы вдвоем… выходим из дому и взявшись за руки, идем… ну в общем наполненные радостью и любовью, вместе шагаем ввысь, поднимаемся по звездной дороге…
Извините… Понимаю, получается не очень-то романтично. Мы с Вами только сегодня, час назад, впервые в жизни встретились. И вот ставлю вас перед фактом. Вы пришли взять очередное интервью, конечно что-то запланировали себе на вечер, и на завтра, и на послезавтра. А тут я огорошил Вас, сухо проинформировал, что нечаянно организовал романтическое межзвездное путешествие. Уверен, таких предложений Вам еще никто не делал…
Ну так вот, я все решил… Можно посмотреть на Ваш диктофон? Это что за кнопка? А эта? А есть режим быстрого стирания? Вот эта кнопка? Замечательно! Нужно нажать на нее! Погодите возмущаться. Вы знаете, с некоторых пор не люблю записей, никаких. Потому что записанное, даже просто сказанное, даже сказанное не вслух – очень долго сказывается, я имею в виду очень долго влияет на нашу будущность. Стоит однажды что-то записать, или даже просто подумать и  потом уже этого «не вырубишь топором».
Вы видимо заметили, что я одет не по-домашнему. На мне можно сказать дорожный костюм. Я действительно собрался в дорогу, все приготовил, привел в порядок бумаги, уладил дела, отдал распоряжения насчет дома и имущества. В общем, полный порядок и готовность номер один. Наступает мой «Звездный час».
Сегодня я вам и рта раскрыть не дал. Все говорю и говорю. Но знаете, как я и ожидал, я с каждой минутой все больше влюбляюсь в Вас. Плохо, что это предсказуемо. Вы пришли в тот самый день, как я задумал, вы так необыкновенно прекрасны и вызываете то же приятное чувство, которое я себе представлял. Моя бурно растущая страсть, возможно порождение моей занудной фантазии. Так чем же это все закончится?
Ну что ж. Время подходит. Видите, за окном уже совсем стемнело. Наверное уже видны звезды.
Да не пытайтесь вы меня отговаривать, это совершенно лишнее. Нет, я не сумасшедший. Но сейчас должен свершиться резкий поворот в моей судьбе, а может быть и в Вашей.
Я не только стер сейчас Вашу запись на диктофоне. Еще заранее, я сжег все свои бумаги, дневники и фотографии – все что накопил в прошлом. В последние дни старался ничего не загадывать на будущее. И вот теперь готов уйти в никуда и потеряться из виду, готов уйти даже от себя самого, готов уйти от собственной предсказуемости. Это своего рода побег, побег из умо-заключения. Да, хочу быть странником, свободным от терзающих, порабощающих и исполнительных мыслей. Хочу уйти от застойного к текучему и волнительному. Чтобы свершалось много неожиданного, чтобы открывалось много нового.
Но Вам одной говорю всю правду, потому что Вы были… и есть… в одной из самых красивых моих фантазий… потому что исполнению этой фантазии я все-таки был бы рад. Представляете – мы вдвоем, пойдем по звездной дорожке. Шагнем в бесконечность и, видя ее красоты, ощущая торжественность, будем думать о прекрасном, и будем бродить в нем, наслаждаясь игрой его разных образов. Будем нырять в эти образы и легко всплывать. Будем постигать глубокомысленное – и не будем задыхаться от скуки.
Что-что? Да не стесняйтесь – говорите. Неужели? Вы действительно интересовались мной еще до того злосчастного полета? … Что? Вы, молодая красавица, интересовались моими нудными научными работами? Что-что, собирали вырезки из газет? Обо мне? Так значит, интервью было только поводом, чтобы прийти? И я вызываю у Вас ответные чувства? Ну вот и первая приятная неожиданность. Хорошенькое начало!